В этот день, двадцать лет назад, закончилась Битва Красного кольца — самый тяжелый удар, нанесенный народу альдмери со дня разрушения Хрустальной-Как-Закон. Чествование жертв, погибших тогда, должно было начаться через несколько часов. Но прежде Мелитар хотел почтить память своих сыновей тихо, без громких речей и обращений к народу, без пышных шествий. Сейчас он скорбел как отец, а не как король.
     И вот он стоял на площади перед своим собственным дворцом, скрывая свое лицо капюшоном и иллюзией, чтобы не быть узнанным. Перед ним возвышалось огромное надгробие над братской могилой, скульптура, стоящая на прахе. Мелитар коснулся нагретого солнцем камня, сняв перчатку. Свет отражался от мрамора так, что казалось, он сам светится, дышит, живет. Но это была лишь иллюзия, в которую хотелось верить, забыв о горькой правде. Камень оставался лишь камнем, и не было в нем ничего от Кореалина и Арэйона. В Нирне остался лишь пепел тел погибших. Их души ныне пребывали в Этериусе, и никакое эгоистичное желание вновь увидеть близких рядом с собой не могло этого изменить.
     Мелитар молчал. Ни молитвы, ни скорбные причитания не казались ему соответствующими. Заупокойные давно отслужены, а слова все сказаны еще в тот день, когда  он только узнал о своей потере. Мелитар отчетливо помнил больничную кровать в госпитале, запах лекарств, бинтов и ран, тихий голос гонца, нервно мявшего в руках сумку с письмами: «Армия, занявшая Имперский город, уничтожена, сир. Ваши сыновья… сир, боюсь, они мертвы». «Что ты сказал?» – спросил тогда Мелитар и так резко сел, что затянувшаяся было рана открылась вновь. На белой повязке, опоясывающей торс, проступили алые пятна крови. Он так хотел верить, что ослышался. Затем — что это ошибка, что его сыновья спаслись. Что Кореалин смог пробиться сквозь окружение имперцев и теперь скитался по лесам Нибена, раненый, ослабленный, но полный решимости найти своих. Что Арэйон нашел укрытие, когда стало понятно, что бой проигран, когда войска Мида заняли город, и сумел улизнуть. Хоть один из них. Мелитар готов был простить им и бегство с поля боя, и любые другие грехи, только бы его сыновья вернулись. Но нет: они погибли. Спустя два десятка лет надежды не осталось.
     Звук приближающихся шагов выдернул Мелитара из воспоминаний. Спохватившись, тот первым делом проверил, держится ли до сих пор заклинание, скрывающее его лицо, и лишь потом обернулся, чтобы посмотреть, кто еще пришел отдать долг памяти погибшим прежде, чем здесь соберется толпа.
     К своему немалому удивлению, Мелитар увидел Аэнериона — рожденного вне брака сына своего сына, так никогда и не признанного бастарда. Все-таки Кореалин оставил после себя не только прах.
     Когда внук возложил цветы к постаменту и остановился у списка имен, Мелитар подошел к нему.
– Я сочувствую вашей потере.
     Говорил он тихо — не потому, что не хотел быть услышанным. Просто… сейчас так было правильно.

     Разумеется, Аэнерион не узнал его. Но показывать свое настоящее лицо Мелитар не спешил. Осторожничал, хотя никто, кроме Аэнериона, и не мог увидеть его — они ведь стояли перед стеной со списком погибших.
     Мелитар медленно кивнул, выражая благодарность.
– Оба мои сына погибли в Великой Войне. Из трех детей осталась только дочь — и я благодарен богам за то, что она была еще слишком мала, чтобы отправиться в Сиродиил с нами, – он ненадолго замолчал, будто договорил, но потом тише добавил: – Уже после я узнал, что у меня теперь есть внук, зачатый в одном из походных лагерей.
     История не уникальная, но, может, сложив все вместе, Аэнерион догадается? Говорить напрямую не хотелось.
     Вот уже двадцать лет четвертого числа Месяца Второго зерна мысли Мелитара блуждали, разбредались в сторону, и он не пытался этому препятствовать, веря, что это позволит ему сохранить собранность весь год. До следующей годовщины.
     Война забрала не только жизни. Каждый выживший был ей покалечен — не физически, так душевно. Задело и их близких. Так много меров, ставших своей собственной тенью, так много ожесточившихся и разочаровавшихся. Их Мелитар оплакивал не меньше, чем погибших. Но еще не время для них, как не время для воинов, отдавших свои жизни ради победы Доминиона. Многих Мелитар знал лично, кого-то мог назвать другом, и все же их потери не потрясли его так, как смерть собственных сыновей.
     Только узнав горькие итоги Битвы Красного кольца Мелитар осознал простую истину:
– Мы думали, война принесет нам славу и победу, представляли себя равными героям баллад о войне. На самом же деле победителей в войне нет. Обе стороны платят слишком дорогую цену — и ради чего?
     А сам он чего ради рассказывает об этом мальчишке, которому и двадцать еще не исполнилось? Аэнерион еще был так юн, что имел право заблуждаться, мечтать о подвигах, о славе. Да и не объявлять ему никогда войны. В его жилах текла королевская кровь, но, рожденный вне брака, Аэнерион мог с тем же успехом быть сыном не принца, а конюха. Для него не изменилось бы ничего. Или почти ничего.

– Слава, подвиг — это красивые слова. Я сам когда-то так думал. Но они не делают стоящим то, ради чего были совершены. Теперь, оглядываясь назад, я задаюсь вопросом: разве не преступлением с нашей стороны было требовать этих жертв ради земель, которые мы не смогли удержать? Ради денег, которые не воскресят мертвых? Ради разрушения святилищ ложного бога, которые никто из нас не увидит? Мы уже были свободны почти две сотни лет. Нашим землям ничего не угрожало — и, кроме этой могилы, ничего не изменилось.
Мелитар поничал, что условия Конкордата Белого Золота составлены так, чтобы Империя пожрала саму себя. И сильная Империя Доминиону действительно была не нужна. Вот только ее и не было двадцать лет назад. Острова же за всю историю завоевали лишь единожды — с помощью Нумидиума. Им нечего опасаться. Что бы Тит Мид II ни делал, а второго такого оружия Империя не получит, тем более — не создаст.
Но все это стало не так уж важно, когда Аэнерион стал расспрашивать про своего отца.
«Ты родился спустя девять месяцев после смерти Кореалина. Едва ли он знал о том, что ты был зачат», – эту простую, математически выверенную правду Мелитар предпочел оставить при себе. Все родители так или иначе лгут своим детям — ради их блага. Он не осуждал.
Аэнериону и без того хватало боли, хотя он никогда и не знал своего отца — только образ, составленный по рассказам матери. Наверняка далекий о правде, но разве воспоминания самого Мелитара правдивы? Скорбь вытесняет из памяти плохое, сколько не напоминай себе, что никто не идеален.
– Вы похожи. Не только внешне. Ему в прошлом году исполнилось бы сто двадцать, но он был не менее горячен и, я бы сказал, идеалистичен. Любил жизнь. Он всегда отличался веселым нравом, даже когда опасность была рядом, – потому что смех заглушает страх. И все-таки по шуткам сына, даже напряженно-неловким, какими они были в дни войны, Мелитар скучал. А ведь отчитывал когда-то того за недостаток серьезности. – Я думаю, вы бы нашли общий язык.
Помедлив, он добавил:
– И вам обоим не доставало осторожности.
Жизнь при дворе учила осторожности. Окажись Мелитар на месте своего внука, он проверил бы своего собеседника. Аэнерион же бесхитростно выложил свое происхождение, пусть и намеками: слова о незаконнорожденности, жестом, указавшим на имя отца. Если однажды кто-то заподозрит, что он бастард Кореалина, как же легко будет получить подтверждение от самого Аэнериона. Только и нужно, что грамотно сыграть спектакль.

     Исполнить эту просьбу было совсем не сложно. Мелитар кивнул, соглашаясь, и в этот момент черты лица резко, без какого-либо перехода, изменились. Он не был великим иллюзионистом, и потому избегал слишком уж сложных образов — полагал, что не сможет поддерживать их часами, если придется. Потому одежда была настоящей, рост и телосложение — тоже. Только волосы, почти полностью скрытые капюшоном, да лицо были чужие — до этого момента.
– Не кори себя так, – мягко произнес Мелитар. Он не ждал слишком многого от юноши девятнадцати лет, и возлагал львиную долю ответственности на окружающих. Приставить к внуку своих охранников, не вызвав подозрений и кривотолков, Мелитар не сумел бы. Значит, ему предстоит разговор с Эларией.
     Но от еще одного маленького нравоучения Мелитар все-таки не удержался. Со дня его рождения еще не минуло двести лет, а он уже ведет себя, как старик, недовольный молодежью. Куда это годится?
– И все же, не хватайся за оружие, если не сможешь применить его. Ты только покажешь, что чувствуешь себя уязвимым.
     Они ведь на главной площади. Хорошо, что никто еще не обратил внимание на жест Аэнериона — объясняться со стражниками Мелитару совершенно не хотелось. А они ведь были не так далеко, пускай и не у монумента, а в сотне-другой метров. Да и то, как легко отвлекся Аэнерион на хлопанье орлинных крыльев, лишний раз подтверждало: не ждал он ответного удара, не успел бы вытащить меч, окажись на месте Мелитара кто-то другой, настолько самоуверенный, что решил поиграть с жертвой, намеренно выдав себя своими же словами.
     Появлению птиц Мелитар тоже был рад. Даже улыбнулся. Он был уверен, что души его сыновей находятся в Этериусе, и не искал никаких следов их присутствия в Нирне. Но символ ему нравился.
     И нравилось говорить с внуком как сейчас. Будто они и правда одна семья, не только по крови.
– Кореалин был старше тебя, когда Арэйон появился на свет, – в мерских семьях такое часто случалось. У самого Мелитара разница с единственной сестрой составляла полвека. – Так что они не росли вместе, скорее, старший проводил время с младшим наравне со мной и своей матерью.
     Не воспитывал, нет — этим занимались в первую очередь слуги. Родители могли хвалить или ругать, оценивать успехи, разговаривать с детьми. Но у них никогда не было достаточно времени, чтобы научить детей всему.
     Только потеряв сыновей Мелитар в полной мере осознал, как мало, на самом деле, проводил с ними времени. Можно ли быть хорошим отцом и хорошим правителем одновременно? Он не знал. Не знал даже, имел ли право причислять себя к хорошим правителям после Великой Войны.
– Они не были соперниками. Слишком уж разные. В хорошем смысле слова разные: со временем они научились дополнять друг друга. Когда повзрослели. Первое время… сложно воспринимать всерьез советы своего двадцатилетнего брата, когда тебе почти пятьдесят.
     Мелитар хорошо помнил, как комично выглядели такие разговоры. Как Кореалин отмахивался от тогда еще по-юношески наивного, но более внимательного и склонного к анализу информации младшего брата.