[indent]Нереварин был отвратительным правителем, если быть до конца откровенным. Даже титул он носил —лорд-регент, не король, как Хелсет до него, не генерал, как хотел бы он сам. Регент. Временно взявший ответственность за эти кошмарные земли, полные кошмарных меров. И сам он по сути своей был тем ещё кошмаром, и в этом была определённая закономерность. Решение это, повлекшее за собой череду тяжелейших последствий не только для него, даже было не до конца его собственным, и принадлежи его судьба ему самому, он бы продолжал бегать от этого священного долга. Но он был частью древнейшего механизма и смиренно вкручивался тяжёлым винтом в развороченную ржавую шестерню, запуская её, заставляя, скрипя, идти. У него не было выбора. Кто-то должен был стать правителем.
[indent]В этом они с Альвой были похожи. Они оба не стремились, судя по всем, к власти. Делали то, что нужно сделать, что невозможно было совершить чужими руками. Если бы Нереварин был ещё способен выражать симпатии — это, пожалуй, было бы ближе всего. Уважать Императора он мог за несколько предпринятых решений, а не в общем и целом. И, тем не менее, он считался и с его умениями, и с его поступками, и, пусть это и не соответствовало настроениям народа данмеров, с его империей. Они заключили союз, во многом вынужденный и вымученный, у Морровинда не было выбора, и хотя некоторые обиды тёмные эльфы к людям всё ещё питали, для современного положения дел было нужно спокойствие хоть по одной из границ. Конкретно с этим Императором, в конце концов, данмеры не ссорились. И не планировали.
[indent]И теперь Нереварин мог, наконец, поговорить с Альвой без свидетелей. Без советников и канцлеров, без десятка писарей, следящим за каждой буквой в речи, не упускающих каждого вдоха. Оставалась лишь стража, но от них никуда нельзя было деться, даже если Нереварин был уверен, что при необходимости Альва и сам мог расправиться с любой угрозой. И всё же данмер уважал тех, кто делал то, что должен. Поэтому не считал нужным настаивать на приватной встрече без лишних людей в принципе.
[indent]От вина не отказывался, даже если больше никогда не мог быть пьян. И хотя винный хмель больше не был в силах разобрать по своим местам тяжёлые думы лорда-регента, вкус старого горького винограда всё равно был ему по душе. Поэтому Нереварин кивнул, так же кротко ответив: «Да». Он не был многословен, и тем, кто говорил с ним, было очевидно, что для Нереварина эта сдержанность была столь же естественна, как длинные разговоры для других. И для него вкус дешёвого имперского вина был близок так же, как молодой и дешёвый балморский шейн. И теперь терпкий запах той осени, по которой собирали урожай винограда, вызывал у Нереварина ровно одну ассоциацию: старый имперский Клинок, из-под подушки достающий припрятанную бутылку вина, дешевле, наверняка, чем это, но и по-своему важнее.
[indent]— Я задержусь в Империи по личным делам, — спустя небольшой винный перерыв Нереварин обратился к Императору своим извечно стальным тоном, звучащим строже из-за лёгкой хрипоты, — И если буду нужен — дай мне знать.
[indent]Его слова сухи и могут казаться грубыми. Но Нереварин не говорил иначе: всегда прямо, всегда по делу. И никак иначе он не мог выразить своё желание помочь имперцам. Императору лично, но ещё больше — его молодой жене, которую привык видеть не притронным украшением, а наивной девочкой под снегом и пеплом. Не так много светлых воспоминаний было у Нереварина, а потому каждое из них стоило охранять. Он никогда не искал ссоры, лишь правды и справедливости, — таким его сделала Азура, — и если это приводило к склокам, значит, таков был путь.
[indent]— Но прежде… — раздумывая, продолжил данмер, — Хотел бы говорить с тобой лично. Не как Регент с Императором. Не как Герой с Героем. Как мужчина с мужчиной.

[indent]Некоторое время над залом висела, сгущаясь, неловкая тишина. Нереварин никогда не был особо хорош в разговорах, а слов в его запасе было меньше, чем мечей в оружейной коллекции. А потому теперь он, словно неумелый подросток пред лицом Императора, не знал, как именно сообщить ему то, что он был намерен сказать. Хмурый и сосредоточенный, он внимательно вглядывался в острые черты лица Альвы, но до сих пор не произнёс ни единого слова. Подёрнутый багряной пеленой, его тяжёлый взгляд едва ли мог хоть сколько-нибудь помочь ему выразить то, что он собирался.
[indent]— Наш путь тяжёл и одинок, — наконец, стальным тоном выдавил из своего горла слова данмер.
[indent]Он говорил сколько не о тяжёлой ноше правителей, но о по-настоящему тернистом пути тех, кто был избран Судьбой на Свершения. Тех, кого называют Героями. Весь романтизм этого образа совершенно недоступен тем, кто несёт это бремя, кто по себе знает, что сияющий снаружи доспех изнутри буквально приваривается к твоей коже. Но Свершения должны быть, а потом ни один Герой не жалуется об этом вслух. Впрочем, друг между другом они могли быть максимально честны, — и больше ни с кем, едва ли кто-либо когда-нибудь сможет прочувствовать или хотя бы поверхностно оценить эту ношу. Но пусть и в нескольких словах, Нереварин был уверен, что Альва, — Довакин! — поймёт его.
[indent]— Тебе повезло, — снова не без усилий, выждав небольшую паузу, продолжил эльф, — Ты был не один.
[indent]Это не звучало как обвинение или зависть. Хотя Нереварин и признавал себе, что хотел бы пройти всё это не один, окружённый не предателями и заговорщиками, а друзьями. Но теперь уже едва ли можно было что-то изменить, а потому он лишь говорил о том, что свершилось, без какой-либо оценки. За Довакином следовали, — Клинки, солдаты и ярлы. В Довакина верили, но не бросали его на произвол Судьбы и Пророчества. И с точки зрения Нереварина, это было бесценно.
[indent]— Цени это и не забывай.
[indent]Он не хотел наставлять Альву, поучать его сухими заумными словами старого данмера, который тоже что-то видел в этой жизни. Сейчас он говорил как мужчина с тем мужчиной, что мог понять всю ту ответственность, которая ложилась на их плечи. Однако же, всё это не было только ради обмена опытом и понимания того, что они не одни такие особенные каждый сам по себе. В конце концов, был момент, который не устраивал Нереварина лично.
[indent]— Единожды ты забыл о том, кто в тебя верит. И я хочу, чтобы ты взял ответственность за это.

[indent]Вопрос Альвы застал Нереварина врасплох. Это было очевидно по его привычно хмурому, но сейчас, помимо прочего, ещё и озадаченному лицу. Изменилось бы что-то для него? Как он мог об этом рассуждать? На его стороне всегда был он сам, и только он. Да и кто знает, может, ему и было бы легче, но что до участи того, кто решился бы пережить это вместе с ним? Он вспоминал слёзы девочки, которая преданно ждала Довакина, и понимал, что, нет, такое делить ни с кем не стоит. Даже если и очень хочется. Одиночество существовало в разных формах. И между одиночеством человека, который находится один в помещении, и одиночеством того, кто ни с кем не сможет разделить собственный недоступный опыт, была огромная пропасть различий. Самая главная мудрость в такой ситуации — это выучиться не страдать от этого одиночества.
[indent]— Эмилиана, — тряхнув головой, наконец, произнёс данмер после очередной неуместной паузы.
[indent]Он плохо помнил тот вечер в целом, болезнь застала его врасплох на ступенях Тель Митрина, когда Нелот не мог его принять. Такие моменты откладывались в голове лишь фантомной болью. Но что он действительно запомнил из того вечера — это слёзы смешной наивной девчонки, желающей помочь кому угодно, но не в силах самой себе. Но как Нереварин должен был объяснить это мужчине перед собой? Только словами, и это злило эльфа. От необходимости подбирать, буквально вымучивать слова, произносить их вслух, он раздражался, но корил только себя за невозможность излагать свои мысли подробно и доступно.
[indent]— Не сейчас, — пояснил данмер на тот случай, если Довакин вдруг решил бы, что осуждается их союз, — Тогда. Ты знаешь, как долго она ждала тебя в Тель Митрине? Как много невысказанных опасений и слов утопила в никем не увиденных слезах?
[indent]Это было уже больше, чем Нереварин мог сказать. Поэтому он внезапно осёкся и прочистил горло хриплым кашлем. Как он должен был вразумить Альву, не выдав ему девичьих секретов Эмилианы, в которые он по странному стечению обстоятельств оказался посвящён? У Нереварина не то чтобы были друзья, — те, что действительно были, уже давно мертвы, — но юная Императрица, с его точки зрения, должна была войти в этот неприлично короткий список. За проявленное дружелюбие он должен был платить в ответ. И если Эмилиана не была в состоянии постоять за себя и свои чувства перед лицом теперь уже супруга, это мог сделать он. Луна-и-Звезда он, в конце-то концов, или нет?..
[indent]— Нет, не «никем». Я видел их, — подытожил данмер, всё это время, пока пытался говорить, пристально смотрящий на своего собеседника, — Но ты ничего об этом не знал. Вот это необходимо исправить.

[indent]— Я сам нахожу это странным, — со вздохом внезапно признался Нереварин, чем удивил даже сам себя.
[indent]Тяжело вздохнув ещё раз, данмер переступил с ноги на ногу, отвёл мрачный взгляд куда-то в сторону и, наконец, как будто бы даже расслабился. По крайней мере плечи его опустились, хоть спина и осталась непоколебимо прямой. Выждав недолго, — он, может, и понимал, что томил постоянными паузами, но ничего с этим поделать не мог, — тёмный эльф вновь открыто посмотрела на стоящего перед ним и явно ожидающего хоть какого-то вразумительного ответа Альву.
[indent]— Но не могу не вступиться за того, кого считаю другом. У меня не так много таких людей.
[indent]Нереварин не был откровенным до конца и не стал говорить, что Эмилиана едва ли не единственный его живой друг, и это обстоятельство определяло всю его защиту и попечительство, которое он мог проявлять в сухой и суровой, но всё жё очевидной манере. В конце концов, он даже согласился на эту авантюру и прибыл на коронацию, на их свадьбу. Что до других друзей Нереварина, то… Что ж, первый так же был в Имперском Городе, и на его могилу ещё предстояло принести высушенный золотой канет, привезённый из Морровинда.
[indent]— Возможно, вы всё решили, — согласно кивнул данмер, — Но то мне неизвестно. Если вы залечили эту рану, я… заберу слова назад.
[indent]Он лишь ещё раз пожалел, что виноград не пробирал его голову как раньше, когда он был юн, а корпрус не сковал его плоть. Куда проще было бы объясниться, без этого смятения на лице, с которым решают, бросаться в бой или нет, а не пытаются объяснить человеку, что тот не очень-то хороший мастер, друг и, вероятно супруг. За последнее Нереварин не ручался и рассуждать об этом, в общем-то, не хотел и не был намерен.
[indent]— Под Утренней Звездой, заметённая снегом и пеплом, она просидела несколько дней на ступенях Тель Митрина, глотая слёзы и боль, — вдруг спокойно и ясно начал данмер, припоминая их встречу, — Напуганная девочка, не способная найти в себе силы ждать и быть верной, боящаяся одновременно и утраты своего мастера, и того, что он отвергнет её по возвращению. Слёз было много, я видел каждую.
[indent]Говорить императору о том, что сам он в то время был больным бродягой, у Нелота Телванни ищущего кров и лекарство от недуга, он не стал. Как и не уточнил, — по крайней мере пока, — что и Амелия тогда не просто сидела в стороне, а помогала ему окрепнуть. Нереварин не скрывал своих слабостей, но и не демонстрировал их перед лидеров чужого государства, хоть тон и располагал.
[indent]— Довакин знал об этих слёзах? Испытание решило это противоречие? Тогда она у меня искала ответов и оправданий как для побега, так и для того, чтобы остаться, даже не зная, что с её мастером мы во многом похожи. Но за мной никто не шёл. За Довакином идут. Довакин помнит об этом бремени?

[indent]Нереварин вновь тянул с ответом. Его взгляд нельзя было назвать красноречивым, но скрывать его от императора данмер не стал. Если он сам мог позволить себе нарушить границы вежливости подобным разговором, то уж точно не стал требовать соблюдения других вежливых условностей от Альвы, который точно так же стирал между ними все рамки «разговора двух правителей». Нереварин, высокий по меркам тёмных эльфов, смотрел прямо и честно, не безучастно, пусть и невыразительно, без трепета, но с зарождающимся уважением на человека, которому уступал в росте. Альва был молод, — и по меркам Империи, и по меркам Морроувинда, и подавно по меркам Героев, — но прошёл многое, чтобы за нехваткой сотни лет укрепить себя огнём опыта, и Нереварин уважал это. Он сам был босым юнцом, когда его выбросили у берегов Вварденфелла, а скамповы древние телваннийцы и сейчас в нём видели если не ребёнка, то как минимум беспомощного калеку.
[indent]В конце концов, он действительно влезал не в своё дело, — по крайней мере, у Альвы были все основания так считать. И Нереварин никак не мог объяснить Драконорожденному, почему это касалось и его самого. Единственный язык, на котором Нереварин говорил красноречиво, был грубый, жестокий, язык насилия, лишённый всяческого логоса, но наделённый прямыми и очевидными жестами. И сам Нереварин полагал, что именно на нём им с Альвой и придётся толковать. Так было бы проще, быстрее, сразу было бы ясно, у кого аргументы убедительнее, а кому стоит задуматься о собственной мотивации. И всё же теперь первый удар был неуместен, как ни крути, Альва был честен и заинтересован.
[indent]— Ни единой секунды забвения, — данмер прикрыл глаза и вздохнул.
[indent]С этим выдохом он выпускал из груди многовековую тяжесть одинокого данмера, который, наконец, встретил кого-то, кого был готов защищать лично, а не именем Луны-и-Звезды. И он поднял руку, но не для того, чтобы ударить человека перед ним, — как думал изначально, — а для того, чтобы в добром и верном жесте опустить тяжёлую ладонь на плечо Драконорожденного. Как ни был бы прост язык кулаков, были и другие слова, которые могли понять только они двое.
[indent]— Судьба создала тебя уничтожать, — произнёс данмер и кивнул, мысленно добавив: «Как и меня».
[indent]— Но ты сам выбрал то, что будешь защищать, — продолжил Нереварин, снова кивая и выражая свою солидарность в сделанном выборе, который разделял он сам, — Как и те, кто идёт за нами сделали их собственный. Амелия сильна. Но пред тобой её сила — щит для тебя самого. Никто не хочет подвести спасителя и правителя. Ты дал клятву пред своими Богами, что будешь защищать жену. Дай же обычное слово её другу, что защитишь её на самом деле.

[indent]Этот взгляд Нереварин был до боли знаком. Тень усталости, наложенная на отточенное, словно каменное лицо человека, долго державшего непроницаемую маску. Ему нельзя было выражать своих слабостей, своих яростей, своих страстей ни перед кем, разве что перед другим страдальцем, чьё лицо уже давным-давно стало таким же сухим и текстурным, словно залитое гипсом и суровой невозмутимостью. Так же Нереварин знал, что сердце этого человека всегда разливалось пламенным гневом, сжигающей злостью, необузданной жаждой справедливости, и изнутри эта прочная броня, — стальная у Довакина, костяная у Нереварина, — истлевала, пока, наконец, не покрывалась трещинами. Всё это было так близко, так знакомо тёмному эльфу, что на мгновение его скула дёрнулась. Данмер моргнул: уж не новая ли это трещинка?
[indent]За две сотни лет он ощутил всю тяжесть этой усталости. Он устал, казалось, от всего: от тягот этого мира и одновременно от его же праздности. От вселенской несправедливости и от необходимости всех вокруг спасать и лечить. От безразличия своего народа и от его же нелепого стадного рефлекса. Но больше всего он уставал от самого себя и того, что в этом «себя» почти и нет ничего, кроме долга. Колеса, вышедшее уже далеко не на первый круг, беспощадно сминало внутрь механизма те винты, что выходили из своих гнёзд. Так Герой стал Бродягой, Бродяга — Странником, Странник — Солдатом, а затем на секунду вновь Героем, чтобы после предстать перед миром Регентом. Это был долгий путь, за который Нереварин так не выучился как следует страдать от одиночества, чтобы признать его и, наконец, что-то с ним сделать.
[indent]Поэтому он одновременно не жалел, но мысленно солидаризировался с Довакином, чей путь от Героя до Императора был слишком быстр и без лишних ходов, и вместе с тем же завидовал ему: ведь Альва не нёс весь свой груз один. Тёмный эльф всегда давил в себе все отзвуки зависти, так как она напоминала ему о самых гадких своих творцах, и всё же в нём зрело кисло зерно горделивой обиды на всё то же несчастное Колесо, Азуру, Морроувинд, весь мир. И, Обливион его побери, он уже давно не был тем босым парнем из имперской тюрьмы, который сражался с ветряными мельницами и языческими пророчествами. У него не было ни единого права на такие наивные глупости. Но мог ли он позволить себе ту же роскошь, что и Альва?
[indent]— Ещё вина, — после очередной, уже едва ли кого-то удивляющей, паузы предложил тёмный эльф.
[indent]То, что должно было звучать как вопрос или вежливая просьба, звучало именно как предложение. Ещё больше — как рекомендация. Как и в любых других ситуациях, Нереварин не отводил взгляд, и сейчас, смотря прямо в уставшие глаза Императора, он буквально негласно настаивал на том, что им нужно было выпить. В конце концов, за две сотни лет тёмный эльф кое-что всё же узнал: истины в вине, разумеется, нет, но на дне бокала кроется забытие, а в сочно-кислом багрянце хмельного напитка можно выудить если не минуту покоя, то секунду сладостной слабости, во время которой все трещины на камне лица будут отремонтированы. Если что Нереварин и мог передать молодому Довакину, так это простой закон о том, что если есть возможность выпить вина, его надо всенепременно пить.

[indent]Не так интересен был узор на бокале, как была важна возможность отвести взгляд и задуматься. Почему вообще вопрос Альвы вынуждал его взять паузу, а не ответить сразу? Желания старого данмера сильно расходились с его обязанностями, с его долгом, с его судьбой. И всё же он не то чтобы хотел позволить себе минуту волнений и сомнений, а просто момент мысли об альтернативных вариантах. Его путь начался с самого дня Имперского Города, но дорога, как ни крути, из Сиродиила вела его в Морроувинд, — назад, в теперь уже родные земли.
[indent]— Я не могу остаться, — выдохнул данмер и вновь обернулся к Императору.
[indent]Мало было собрать Красный Совет и хорошенько дать под зад вечно ноющим тёмным эльфам Домов. Мало было один раз громко произнести большое количество мотивирующих гордых слов. За ними нужно было присматривать, — пусть хотя бы для того, чтобы не убили друг друга. Поэтому Нереварин, нахмурившись, практически залпом проглотил содержимое своего бокала. Вино было слишком хорошо для такого грубого жеста, но иначе, увы, уже прожжённое горло данмера не чувствовало ни тепла, ни вкуса.
[indent]— Морроувинду больше не нужен герой. Данмерам нужен лидер, и мне придётся им стать, хочу я того или нет.
[indent]Дел в землях тёмных эльфов было невпроворот. Начиная от устройства самого общества заканчивая укреплением южных границ. Но грузить своими проблемами и вопросами столь же загруженного правителя других земель Нереварин не был намерен. Они оба прекрасно понимали, что их владения требует не просто ухода, их придётся едва ли не с корней взращивать заново. И об этом не стоило говорить, этим нужно было заниматься.
[indent]— Когда-то я был Клинком, — сухо усмехнулся Нереварин, в отстранённой форме указывая, что их многое связывает, — А тебя старик Нелот признал союзником Дома Телванни. И я готов быть твоим другом и союзником, Драконорожденный.
[indent]Последний Император, которого он знал хоть сколько-нибудь, незримо вмешался в его жизнь и отправил его в Морроувинд. Не так важно, хотела ли Империя на самом деле развеять все слухи и пророчества, так или иначе Судьба была благосклонна, и действия Клинков привели к тому, то Неревар переродился. И уже за это стоило если не отблагодарить того Императора, то хотя бы приглядывать за нынешним.
[indent]— Я воин, Альва, как и ты, а не правитель. И нас ждёт очень сложный путь. Но мы будем готовы.