Месяцы года и созвездия-покровители

МесяцАналогДнейСозвездие
1.Утренней ЗвездыЯнварь31Ритуал
2.Восхода СолнцаФевраль28Любовник
3.Первого ЗернаМарт31Лорд
4.Руки ДождяАпрель30Маг
5.Второго ЗернаМай31Тень
6.Середины ГодаИюнь30Конь
7.Высокого СолнцаИюль31Ученик
8.Последнего ЗернаАвгуст31Воин
9.Огня ОчагаСентябрь30Леди
10.Начала МорозовОктябрь31Башня
11.Заката СолнцаНоябрь30Атронах
12.Вечерней ЗвездыДекабрь31Вор


Дни недели

ГригорианскийТамриэльский
ВоскресеньеСандас
ПонедельникМорндас
ВторникТирдас
СредаМиддас
ЧетвергТурдас
ПятницаФредас
СубботаЛордас

The Elder Scrolls: Mede's Empire

Объявление

The Elder ScrollsMede's Empire
Стартовая дата 4Э207, прошло почти пять лет после гражданской войны в Скайриме.
Рейтинг: 18+ Тип мастеринга: смешанный. Система: эпизодическая.
Игру найдут... ◇ агенты Пенитус Окулатус;
◇ шпионы Талмора;
◇ учёные и маги в Морровинд.
ГМ-аккаунт Логин: Нирн. Пароль: 1111
Профиль открыт, нужных НПС игроки могут водить самостоятельно.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » The Elder Scrolls: Mede's Empire » Корзина » «Осколок сердца о стекло не прольёт вино» (27.01.4Э195, Скайрим)


«Осколок сердца о стекло не прольёт вино» (27.01.4Э195, Скайрим)

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

http://s8.uploads.ru/t/YmI3p.jpg

Время и место: Инеевый Маяк, что в окрестностях Белого Берега, дело к ночи идёт, небо черно.

Участники: Ганнибал Годен, Лореллей.

Краткое описание эпизода: Вьюга плачет как дитя, дети рвутся сквозь снежную мглу. Попытка переждать ночь.

Предупреждения: Возможно, будут. Но не на момент открытия.

Отредактировано Лореллей (21.02.2018 18:57:49)

+1

2

Инеевый Маяк разменял уже третьего своего владельца, но только сейчас арендаторы испугались того, что дурная слава, накрывшая это место, сделает его невозможным для дальнейшей продажи и обратились к Дозору. Хотя даже ребёнок знает, что у мест, расположенных возле море, не может не быть горькой соли в личных историях. Без человека и его пытливого присмотра за [здесь -что угодно, удел человека смотреть за всем] Инеевому Маяку было нельзя, в нём сразу начинало пускать корни что-то нехорошее, злое...

Хранитель Каркетта выслала их на прополку сорняков, которые, как выяснил дозорный, налетали из ледяных пещер. На повестке этого дня была пещера Хоба, и единым мнением было решено завалить вход туда раз и навсегда. Какие бы там чудеса не обитали, им пришёл конец. Пусть даэдропоклонники покружатся пчёлами у закрытой бочки с мёдом, если вдруг это были они.

Но их слова - да Богу бы в уши. В первый же день работ разыгралась страшная метель, заслоняющая обзор на десятки метров вперёд. Ядрёным морозцем веяло и от настроения остальных дозорных. Толкать камни в такую погоду - всё равно что на лошадь клещами хомут натягивать. Ганнибал оттягивал отбой как мог, но физически не мог продолжать после того, как подскользнулся на льду и сорвался вниз, растянув руку.

Обед внутри Инеевого Маяка прошёл без обычных шуток. Уткнувшись в тарелки с кашами, все ели молча, один Ормунд возился с дверью в подвал. Но не на всех сегодня это нашло - помолчать.
- Брат Ганнибал, ты ещё не захотел домой?
- Нет. Лучше. Я хочу провести ночь или две здесь, - Годен выразительно побарабанил пальцами по столу, чтобы до дозорного Корвига дошла идея в своей полной красе. Он собирается мариноваться тут. Один. В метели.
- Здесь пропадают люди, и ты хочешь оказаться одним из них? - Ганнибал поморщился. Натяжка гнева в чужом голосе лопнула с выразительной отдачей на "А как же мы? А кем мы будем, если не отговорим тебя немедленно? Пособниками самоубийства?" Но он не хотел именно сейчас манипулировать окружающими, дёргать за ниточки, чтобы его остановили.
- Мы должны были устранить причину. Здесь безопасно. - отчеканил твёрдо Годен. "Лжец".
- Мы даже толком не пытались разглядеть то что внутри!
- Самое главное, что оно успело разглядеть нас. Мы натворили шума.
- Оно придёт сюда, и что ты...
- Вы слышите это? - Ормунд вставился как нельзя кстати. Его лицо было искажено страхом - в нём как по книге можно было прочесть желание вскрыть запертый на все замки подвал топором, но Ганнибал людей читать не умел.
-  Вы закончили с попытками меня отговорить? - холодно и закрыто ответил рыцарь на вполне открытый вопрос.
- Как будто когтями... Что-то по той стороне. Л-ладно, - Ормунд встал с коленей и огляделся, - Нас же пятеро тут, здоровых. И Бог с нами...
"Нет, Ормунд, ты не прав. От Инеевого Маяка до Бога так далека дорога, что по ней только смерть посылать".

На утро погода сжалилась и перестала быть такой неустойчивой, как танец пьяной бретонки на таверной стойке. Проводив в добрый путь единоверцев, Ганнибал заперся на ключ от вернувшейся на круги своя метели и огляделся.

Есть места, ценные для тебя лишь мраком между стен. Оставшись наедине с собой, Годен не зажигал свечу, он медленным скольжением рук проходился по полкам. Может искал, куда завалился запасной ключ от подвала. Одиночество подчинило его себе, обтесало под себя и любовалось им, не намеренное разделять красоту дозорного с кем-либо ещё. Одиночество будет любить его, даже когда Ганнибал в очередной раз отвергнет эту безлюдную пустыню, когда поймёт, что не хочет барахтаться в сети полной и безраздельной свободы. Её нельзя съесть, выпить или сделать из неё жилище. И какая в этом польза?

Никакая. А вот его прогулка до той самой пещеры Хоба не была лишена смысла. Камень, который они скатили совсем недавно, вдруг оказался расколот в щепки гравия. Пчёлы пробили вход в свой белый улей, надо же.
"Надо сказать Каркетте, это место пора зачищать, а не забивать наглухо, чем под руку попадётся. Мне тревожно за тех, кто решится обрести здесь дом".
Годен сплюнул. Море в метели трепетало совсем как призрак. Вспомнилось отцовское: "Люди делятся на живых, мёртвых и тех, кто плавает в море". Ганнибал не любил море, с его кошмарами да к воде - только камнем на дно.

На беззвёздном небосклоне показался одутловатый, больной лик луны; он походил на жалкое лицо скомороха. Очутившись внутри Инеевого Маяка, дозорный лишь закрыл за собой дверь, и в этом хлопке, в этом эхе...

"Как будто когтями. Что-то по той стороне, что-то по той..."

Ганнибал не был здесь один. Внутри Инеевого маяка был кто-то ещё, но темнота молчала как дитя, которому закрыла рот подушкой любящая мать. 

Он сделал шаг к столу, где должна была стоять свеча. Сердце странно замирало, будто не хватало воздуха, будто комната Инеевого Маяка внезапно оказалась погружена в воду. Меч, будто слыша его мысли, не бряцнул ни разу, но, Стендарр, то что было в этой комнате наращивало своё присутствие гораздо быстрее.

- Ты из подвала, да?

Отредактировано Ганнибал Годен (24.02.2018 00:32:01)

+1

3

Если хрупкое тело твое
Неподвижно в изломанном льду
Ты не думай, что это пройдет
Если я до тебя не дойду.

Возвращаться на Белый Берег с первым месяцем нового года — примета плохая, почти что дурная, под стать совету не танцевать на углях и не класть под язык лепесток — а он такой сладкий, тошнотворно-сладкий, как паук в патоке, расколотый меж зубов девичий глаз или горелое под снегом мясо —кладбищенского паслена.
И отходить от обоза даже при условии, что «в Данстар мы того, прямиком не едем, в Виндхельм сразу, ты оттуда, мож, с кем и доберешься, хоть и так можешь — от нас да сразу туда, но лучше б не надо — вона смотри, вьюга какая да на ночь глядя, иль тебе прям так шибко надо» и того, что ответом на последние слова извозчика был очертивший согласие кивок, — тоже дурно.
Но ему и впрямь очень нужно в Данстар — старая Фрида прислала с вороном весть, что обзавелась чем-то очень нужным и это что-то нужно как можно скорее забрать — и при вьюгах да морозах как быстро долетала птица от одних рук в другие, не поздно ли? — а если нет, то достанется кому-то другому, мало ль что на Белом Берегу алхимиков всяких, что по холмам и сугробам устали снежноягодник один грызть.
А он не хочет — другому — не ради того что тот же самый ворон от Хаафингара до первых порывов Моря Призрака летел. И не ради того Семью за спиной оставил, семью да объедки хребтовые.
И звякает в такт шагам вместе с перевязью ремней-колб туго набитый кошель — и провожает этот звон десяток конских и людских взглядов, скрип колёс да шелест копыт поперёк сугробов, пока закутанный в чародейское тряпье почти тонкий едва ли детский силуэт удаляется в ночи, пока чёрное не станет белым, а вскоре и совсем исчезнет — за снежным пологом и морозным саваном спасение не увидеть.

Кости внутри совсем не грели, не грела в нутре и полусгнившая плоть — человечье отдавалось человечьим и было горьким на вкус, такое разве что выплевывать — маковой каплей и непереваренным кожным лоскутом на девственно чистый снег, но было бы чем — внутри со дня последней тайной вечери оставались одни только очищенные плотской кислотой до костной белизны фаланги пальцев, а такой ещё поперёк горла встанет, пусть и как птичья кость, но от того не меньше боли будет.
У него и так от мелких сколотых-сгрызенных косточек оставались ранки во рту — нестерпимо хотелось такую, горькую, потревожить языком, но тогда пришлось бы едва приоткрыть губы — и тогда меж ними, и без того холодными, оцепеневшими, — вьюга, вьюга да снег пригоршней с ладонь.

Дома, куда он возвращался, — Данстар, родной Данстар — местная ребятня — давно уже, когда он и сам совсем ребёнком был — часто дразнила Зверьком, то ль за нелюбимую у нордов эльфийскую кровь матери — «босмеры, грят, на деревьях живут и жрут друг друга что звери лесные, тя мамка твоя по веткам уже лазать научила?», то ль за глаза огромные, — и опять в насмешку лесистый чуждый ген — жаль, что как настоящий Зверь в ночи он не видит, и даже пути не чует, дышать больно и морозно — неужто так дом и пахнет, ударом и тонкой изморозью.
И смотрит сквозь снежное марево гулкая чернильная Тишина.
Засыпанное белесыми хлопьями одеяние осыпалось серебром с каждым шагом, ровно до того момента, когда всё замерло, замёрзло и застыло — и осыпаться было нечему, и осталась только лишняя тяжесть на защищённых одной лишь тканью да снегом плечах — без того идти тяжко, а так ещё и больней.

Город должен был показаться — хоть силуэтом, хоть очерком скудных теней, но тень была одна — и высилась сплошной материей над белой землёй, колыхалась и рассыпалась чёрным на белое, поднималось вверх, и вновь — в страшный забвенный танец.
Он смотрит на такой широко распахнутыми глазами, смаргивает наваждение онемевшими веками и теряет шаг — и стряхивает это страшное, восхищённое оцепенение замерзающего только падая руками на куст снежноягодника.
Красные ягоды в ночи кажутся чёрными, заиндевелые ветви — белыми, и от того так жёстки они, жёстки и безжизненны, обхватывают руки, хлёстко целуют щёку в падении.
Заледенелые ладони не чувствуют боль, а та, коснувшись и лица, становиться теплом. Подняться — машинально и исцарапано — куда-то к боку — кошель, колбы, сумка, резкое движение, сгоняющее снег.
Хотелось крикнуть. Во вьюгу, на неё, сквозь или в самую толщу, словно голос — игла, а вокруг — лишь плотный саван, кой не пробить и камнем. А хрипом — тем более.
Даже песней.

Но темнота вдруг стала гуще и плотнее, устремилась вверх — поднял бы голову, может, заметил бы свет сквозь лёд, да боится вновь не выдержать и вновь упасть, и отчего-то больше не подняться.
Дом? Башня? Маяк?
Он рвётся, почти срывается с места, судорожно — так, что шага не хватает на каждый сердечный удар, их больше, больше
Мёртвые кости царапаются в кишках и режут горло — им тоже холодно, очень холодно. И вот уж рисуется сквозь тьму — и стена, и полог, и порог, и...
— Есть кто-то... Есть тут кто?— в ночи в голос не кричат, а он и не может, спрашивает почти что вкрадчиво, — так бы повешенные у эшафота спрашивали о судьбе своей — почти что шёпотом, почти что застывающей колыбельной, — Пожалуйста, впустите меня...
Он не думает тянуться и пытаться открыть самому, лишь слепо, как зверь, скребётся узкими ладонями с пальцами-когтями по тому, что днём было бы дверью, а сейчас — просто спасением.
И губы у него в ночи под цвет глаз.
[icon]http://sg.uploads.ru/GLekC.jpg[/icon]
[info]• Возраст: 23 года
• Культист Намиры
• Раса: босмер-полукровка[/info]

+1

4

Стендарр, оно обступило со всех сторон. С боем идти ли в тёмную комнату, где отчётливо что-то скребётся или пойти против собой же придуманных правил, открыть ночной неизвестности дверь? Выбор - это когда ты, мой мальчик, зажат между двух барабанщиков. Дозорный зажигает свечу, коленкой наугад толкает стул в комнату, чтобы тот ударился об стену и вслушивается, что произойдёт следом за хлопком. Трещание, похоже на клюв. Птица? Они часто залетают в дымоход, но нет, здесь ещё трение - такое, будто яйцо об яйцо бьют. Корусы, мелкие совсем, на стену взобраться пытаются, пританцовывают на месте, но не нападают открыто, а значит, положив чресла им поперёк усиков, Ганнибал пойдёт открывать дверь.

За дверью была не весна. И даже не разъярённые маги из пещеры Хоба. Обыкновенный незваный гость. На Хай Роке к такому бы прилепилась звонкая кличка "каркалец". Худой, с фарфоровыми глазами, с обледеневшими губами - как жало снежной пчелы. Волосы и щёки серебрятся. Ни капли не церемонясь, Ганнибал затаскивает незнакомца за плечо вовнутрь, собираясь оставить его невидимкой у стены, но чувствует - тот, кто у него в руках, сейчас не очень устойчив. Будешь тут, когда все ветра снаружи слились воедино, и даже он, мужчина в полном расцвете сил, долго бы на Белом Берегу в такую погоду не продержался. Лихорадкой после такого кроет как плащом, долго, очень долго....

Он машинально щупает чужой лоб. Горячий, как бы он прямо тут не истаял. Взяв гостя за узкое плечо (почему-то именно плечо казалось Годену самой нейтральной зоной, но, в любом случае, он остался бы безучастным к чужим возражениям), храмовник Стендарра усаживает его на уцелевший стул. Оглядывается вокруг. В комнате попритихло, как спрятанные когти тигра. Ганнибал уже без паники проходится взглядом по окружающему его скрабу, в большинстве своём разбросанному по полу, оценивая нанесённый ущерб. Все кружки опрокинуты, а воды то на Инеевом Маяке и нет. Всё от стен и до сердца во льду. Годен даже выругивается, но недоступно тихо для постороннего уха:
- Ни капли талой. Добро пожаловать в пустыню.
Нет, не добро, он вспоминает, что могло бы их утешить и согреть в эту ненастную ночь - вино. С этим знанием он направляется к шкафу, но тут гаснет пугливая свеча, не привыкшая к такому количеству народа, и шумы возобновляются вновь. От нервов Годен широко улыбается темноте, всей красотой акульего рта. Он уже почти наверняка знает - в подвале кишит перевивающийся улей, а значит маяк поражён в своей безопасности.

- Раздевайся. Тебе надо согреться. Меня можешь не стесняться - я отвернусь.

Максимальную заботу следовало проявить до того, как он выпьет. От спиртного даже в мизерных дозах что-то первобытное в мужчине вставало на дыбы. Да и в трезвом состоянии его тихий голос был зычным, категоричным, как будто он давил ещё не начавшийся мятеж.

- Когда ты шёл сюда, ты шёл на свет? - он осознал двусмысленность этой фразы спустя несколько секунд, усмехнулся, исправился. - Маяк горел? Если он погас, мне надо будет тебя оставить на некоторое время. Это потом. Если у тебя хватит сил, помоги мне навести порядок здесь, и мы квиты.
Ганнибал находит нужную бутылку за одной из полок, относит её к столу, попутно собирая кружки. Наверняка ему придётся отогревать ещё и замёрзшее, заблудившееся, запутавшееся сердце этой тёмной и молчаливой личности. Ему было жаль, что обстоятельства не позволяли ему представиться как хозяину этого маяка, но он пытался сделать всё, чтобы проявить себя заинтересованным в чужих потребностях.
Мужчина зажигает свечу по второму кругу, он её уже не любит. Она это и чувствует и зажигается не с первого и даже не со второго раза. Стены трещат так, как будто вьюга пытается вырвать Инеевый маяк с корнем и погрузить в воду.
- Пей свою панацею, - Ганнибал протягивает белым столбом сидящему незнакомцу вино, но смотрит туда, где клубится чернота. В голове - что-то извивающееся и непонятное ему самому. Страх, наверное. И запах такой странный здесь от всего - отсырелый, заплесневелый, на грани с гнилью.

Отредактировано Ганнибал Годен (12.03.2018 04:04:24)

+1

5

Штормящее море не спит,
Бушует уже много дней.
Волны бьются в гранит,
Но гранит всё равно сильней.

Тантрический зов тонет в пальцах, те тонут в морозным безмолвии закрытой двери, та — в отворении, и следом ей — и когти, и пальцы, и руки, и что-то похожее на полупадение, когда до последнего не хватило шага, а может и выдоха.
Но его точно хватает. Вместе с сердечным ударом.
Вместе.
Раскрытые створки погасшего и погашенного маяка похожи на оскаленного зверя лишь на первый полуудар сердца, на второй — зверь остаётся мягким и лижущим щёки теплом-потоком, но всё так же безмолвным.
Тепло было черноглазым — даже сквозь запорошенные снегом и обледеневшие ресницы — превосходившим почти на голову и хватавшим за плечи — пришло бы на язык «бесцеремонно», но Лореллей не знает таких слов, и такие слова не нужны здесь — во вьюге, у двери, за ней.

Он не сразу понимает, где кончается ветер и начинается человек — первый врезался под кожу и хлестал по лицу, второй жалил не холодом, но прикосновениями, не хлёсткими, но временем, за которое ветер бы сдул Лореллея с места и унёс в пургу, успел — и лоб, и плечо, и куда-то на стул, что шарманистую куклу.
Лореллей это и не сразу понял, замер, — опять кукла с треснувшим механизмом где-то между первым и вторым шейным позвонком — сделал вдох без права подавиться ошмётками льдин. И выдохнул — от этого всё ближайшее окружение грозило бы покрыться льдом, как мёртвое озерцо в середину зимы, но шевельнулась только душа и что-то под рёбрами — стало спокойней.
— Ты здесь.
Это должно было звучать вопросом, это должно было звучать и дальше, не сплошной полуфразой, а смыслом — ты здесь живёшь? умираешь? дожидаешься меня? Но выходит обрывочно и хрипло, затесался и застрял поперёк горла плотный снежный ком, заледенел непослушный язык, и губы — губы-то с трудом раскрыть.
Пусть будет утверждением — обращённым взглядом цвета оставленных за стеной холодов, хотя видеть пришлось одну только спину. Он, всё смотря, снимает с плеча котомку, оставляя её ровно в том положении, чтобы завершить оставшийся на столе и подле потревоженный хаос, не торопится проверять колбы и кошель — те слишком холодны сейчас и пальцы непослушны, а монеты он привык носить не за спиной.
А потом стягивает с себя капюшон и призывает тьму.

Предложение раздеться Лореллей встречает талостью приоткрытых губ и тихим домыслом вслед, что да — надо бы, надо бы. И мог бы — рассмеялся, выронив, казалось бы, меж губ слова, что не так уж и страшно, можно не отворачиваться, попробуй что во тьме бессвечной увидеть.
— А-а холод-ней. Не ста-нет?
Позволяет сменить позу, тряхнуть плечами — нервно, почти надрывно, так, что зазвенят где-то под запорошенным и начавшим таять балахоном змеи-браслеты и кости-кольца — и бесславной пылью спустится на пол снег.
Кости всё ещё звенят — он разматывает обёрнутые вокруг полы балахона, прячется в глубь бездонной ткани — темнота от того становится практически чёрной — и выныривает вновь, стянув мантию через голову, приласкавши щекой на минуту отороченный лисьим мехом воротник — тот тяжелый, как труп, а складки начинавшей мокнуть ткани тянут руки вниз — и вот уж свернулась на полу неподвижной чернильной змеёй сброшенная ткань.
Легче. Без давящего на плечи меха намного легче — его теперь держат только кожаные обмотки от запястий до середины ладони, сшитые на ребёнка охотничьи штаны, сапоги с чужой ноги выше собственного колена на промокшая насквозь льняная рубаха — ту снимать упорно не хотелось, даже во тьме, даже при условии, что волосы — свесившийся до самого пола потревоженный из кос водопад — укроют и лишат права на всякую наготу.
Нет.

— Света не было, — голос отмерен выжидающей паузой, а не рябью-дробью зубов, — Не видел.
Движение головой, и змеи зазвенят — гулко и надрывно, словно обрывая чью-то жизнь — он даже не знает, лжёт ли или нет —
Лореллею не хватает сил и смысла на другие слова, что от него ждут — а что ещё ждут? прибрать разбитые кружки? замести ворох льдин куда-то в самый дальний угол?
— Что тебе. Нужно?
Его голос дрожит как свеча, тут же гаснет и загорается отзвеневшим любопытством где-то в обращённых глазах. И эту дерзость он позволяет себе только после того, как руки наконец смогут держать и удерживать — прикосновение к поданной бутылке больше напоминает ласку.
А первый сделанный глоток — голод. Но он прячет взгляд куда-то на винное дно, а значит — прячет и его. До поры.
[icon]http://sg.uploads.ru/GLekC.jpg[/icon][info]• Возраст: 23 года
• Культист Намиры
• Раса: босмер-полукровка[/info]

+1


Вы здесь » The Elder Scrolls: Mede's Empire » Корзина » «Осколок сердца о стекло не прольёт вино» (27.01.4Э195, Скайрим)


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно