Месяцы года и созвездия-покровители

МесяцАналогДнейСозвездие
1.Утренней ЗвездыЯнварь31Ритуал
2.Восхода СолнцаФевраль28Любовник
3.Первого ЗернаМарт31Лорд
4.Руки ДождяАпрель30Маг
5.Второго ЗернаМай31Тень
6.Середины ГодаИюнь30Конь
7.Высокого СолнцаИюль31Ученик
8.Последнего ЗернаАвгуст31Воин
9.Огня ОчагаСентябрь30Леди
10.Начала МорозовОктябрь31Башня
11.Заката СолнцаНоябрь30Атронах
12.Вечерней ЗвездыДекабрь31Вор


Дни недели

ГригорианскийТамриэльский
ВоскресеньеСандас
ПонедельникМорндас
ВторникТирдас
СредаМиддас
ЧетвергТурдас
ПятницаФредас
СубботаЛордас

The Elder Scrolls: Mede's Empire

Объявление

The Elder ScrollsMede's Empire
Стартовая дата 4Э207, прошло почти пять лет после гражданской войны в Скайриме.
Рейтинг: 18+ Тип мастеринга: смешанный. Система: эпизодическая.
Игру найдут... ◇ агенты Пенитус Окулатус;
◇ шпионы Талмора;
◇ учёные и маги в Морровинд.
ГМ-аккаунт Логин: Нирн. Пароль: 1111
Профиль открыт, нужных НПС игроки могут водить самостоятельно.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » The Elder Scrolls: Mede's Empire » Корзина » Сними с меня лицо, как будто мраморную маску


Сними с меня лицо, как будто мраморную маску

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

http://s3.uploads.ru/nirP7.jpg

2 Bit Pie — Soto Mundo

Время и место: 12 апреля 2199 года, полуночный неон над трущобами нижнего города Нового Дамноса.

Участники: Иерихон (Лютер Карвейн), Лореллей Зи Эренн.

Краткое описание эпизода: Рождение Галатеи сквозь потрошение.

Предупреждения: NC-21, возможно. Нет, не секс.

[status]в ы г р ы з а й[/status][info]Информация:
• Возраст: 25 лет
• Проститутка с трущоб
• Раса: человек[/info][icon]http://s8.uploads.ru/OaN3A.jpg[/icon]

Отредактировано Лореллей (23.03.2018 23:01:51)

+2

2

Rammstein — Mein Herz brennt (Piano Version)

Гетто. Район лазурных фонарей. 23:45 pm.

Ему бы закрыть лицо глянцевыми от перчаток ладонями, лишь бы не видеть — гадкий цвет неоновых катафалковых скверов — свет-эхо-свет-крик фонарей, любовно сплетающийся с бликами нависающих над, рядом и между агонизирующими вывесками «Парадисов», «Гадесов» и «Амурных Пангей»и раздражающими подмигиваниями светофора — над макушкой грязно и грозно мерцает нимб вывески очередного обещанного рая — как будто бы кто-то потерял его меж разноцветных наркотических колб и раздвинутых ног в позе, за которой не увидеть остекленевших глаз.
Где-то там виснут тяжёлые облака, оборачивающие шпили настоящих Нирван, которые ни за что бы не пропустили солнечный свет, даже если бы он был.
Жалкий послед.

Ему бы руку вырвать из чужой — он думает, что от такого прикосновения обязательно останется след, след пальцев сквозь нелепую сетку майки, больше похожей на паутину, может, чужие руки чуть ярче укусов на плечах и борозд ногтей вдоль пахоты хребта.
И.
— Пусти меня.
Дерек? Кай? Нац? Рей? Хрипоты голоса хватает лишь на обрывистый вздох после — и совсем не на взгляд до и совсем не на угрозу во время — он уронил слова куда-то на липкий от ошмётков неба траура вместо того, чтобы швырнуть их в чужое лицо. В чужое нависшее — на расстоянии поднятых глаз, было бы больше усилия и меньше застывшего в зрачках стекла — лицо. Крестовая ветвь шрама, расхристанного по щеке. Бурая щетина. Дешёвые имплантацы на месте зубов — суррогат улыбки, прототип оскала.
Кай. Определённо Кай. Так улыбаться может только он. Скалить зубы в такт сжимающим пальцам — и Лори правда интересно, сколько времени и срезанных кусков плоти прошло с того времени, как его предплечье стало возможно обхватить кольцом из двух пальцев.
И сломать.
И сло.
И.
— Да тише ты, — рыкающему выражению чуждого голоса он предпочёл бы костный хруст, — «Пусти меня, пусти, ублюдок, я нажалуюсь Цамасху», думаешь, я не знаю, что ты больше не его лучшая сучка? Ты даже не работаешь на него больше — слышал, ты же плотно на Эдем подсел, а Цам предпочитает, чтобы его «девочки» давали в жопу за кредиты, а не за дозу. Верно?

Он наконец-то поднимает глаза. В зрачках гаснет рай — тошная горечь на губах оправдывает убаюкивающие частицы-миллиграммы в венах, а они в свою очередь лишают права чувствовать боль и осознавать раздельность эмоций ярче и кроме гнетущей пустоты и безличия — и блеклая окружность лиц из имён, которые упорно не хотелось вспоминать.
— Считай, что ему насрать на твою костлявую задницу и на то, что с ней станет.
Лори смыкает изголоданные и изморенные до состояния костей пальцы вокруг хватки-капкана, как будто бы это единственная надежда не упасть.
— Блядь, да он под кайфом!
Меня хватит на всех.
Меня хватит на каждого.
Приходите ещё, приводите знакомых.

— Ты же в курсе, что не стоишь и ампулы?
Сжимает руку. Свою — сильнее — обрывистая надежда оторвать от себя цепкое и грязное, человеческое, человечье.
Пусти.
— ... у тебя есть должок.
Пусти.
— Передал привет...
— Он говорил, что...
Пусти.
— ... за целый час не отработать и половины.
Пусти.
— ... и сосешь ты отвратно.
— Не страшно..?
Отпу...
— Кай, пошли...
— Он на ногах еле стоит...
— Да я этой суке заплатил тогда...
— На меня смотри.

Нет, не на него.
Нет, не.
Мнимой свободы хватает на полувдох, остального же — на гулкое столкновение с траекторией чужого удара. Плотно сжатый кулак — податливая ткань полураскрытого навстречу рта лопается под костяшками, вдох отдаёт металлом и скрежетом, гул, удар сердца, эхо под черепом.
На губах по-прежнему горько — он не осознаёт сразу, что произошло, он по-прежнему думает, что вся боль заключена только в нависшей дамокловым мечом вывеске притона с церковным названием и мыслью-отсчётом, что, возможно, придётся искать новую дозу, совсем скоро — свой потерянный в сутках потерянный рай.
— Смотри.
Его лицо — послушный механизм, оно отвечает алеющей щекой и багровым крошевом на подбородке, не ломается — шея выдерживает удар под челюсть, только гнётся — и глаза — ну наконец — поднятые видят фосфорический неон немного чуть более красным, чем он есть.
А потом механизм ломается — и звенели бы кости — зазвенели бы, рухнув оземь. Между землёй и костистыми коленями слышен треск порванных чулок — чуть менее болезный, чем разбитые губы.
— Приятно видеть тебя на коленях. Малышка Лори снова в деле?
Он бы ответил. С удовольствием — оно схоже со слизываем обломка зуба откуда-то из-за щеки — но на словах встречает лишь колено, врезавшееся в переносицу с тошнотворным хрустом.

Что-то сломалось. Что-то врезалось в мякоть хряща.
— Я слышал, что Цам особо строптивым выбивает передние зубы. А ты вёл себя хорошо, да? — обрывок смеха.
С таким сломался бы хребет — но лишь гнётся хрупкой костью в такт и ритм безвольно повисшей голове.
Его мизансцена капает с губ, сердце отзывается криком на удар точно в область меж рёбер, позвоночник как натянутая струна — он подставляет ладонь и ловит слёзы.
Они до одури, до вскрика похожи на осколки зубов, а кровь на вкус как сущая сталь, ему бы вгрызться в себя со стороны с выражением оператора вуайериста с древней плёнкой на руках про вымерших животных.
Где у одного из них, обязательно с прокушенным горлом, глаза обращаются в пластик. Красивый-красивый мёртвый неон.
Не он — обещающий рай.
[status]в ы г р ы з а й[/status][info]Информация:
• Возраст: 25 лет
• Проститутка с трущоб
• Раса: человек[/info][icon]http://s8.uploads.ru/OaN3A.jpg[/icon]

+4

3

Он так и не привык к пробуждению.
Реальность врывается в сознание тысячей фотонов, звуковых вибраций и излучений. Он намеренно приглушает киберчувства, давая мозгу время отойти от подобия сна и привыкнуть к улучшенному восприятию. Просторное помещение, наполненное мягким искусственным светом, являлось одновременно лабораторией и кабинетом, наполненным множеством голографических проекций, ярких экранов и пультов управления.

— С возвращением, Отец. — негромкий электронный голос раздался из встроенных динамиков.

— Я говорил не называть меня так. — в произведенном звуковыми синтезаторами голосе киборга не было и капли раздражения. Он жил уже очень долго и застал невиданный до этого технологический скачок, но некоторые технологии продолжали его удивлять. Иногда даже те, над которыми он работал лично.

Иерихон разгоняет свои когнитивные процессы до более высокого уровня и поднимается со своего полукресла-полутрона в центре кабинета, к которому подключено множество кабелей, тянущихся сквозь весь Шпиль прямиком к центральным процессорам. Всё это помещение было заполнено информацией, бесконечные терабиты данных, обрабатываемые тысячами машин.

— Вы мой создатель. Я нахожу подобную метафору подходящей. Рада сообщить, что необходимые расчеты по проекту Танатос 2.0 завершены. В базе данных клиник 《Новая Жизнь》был обнаружен человек, чей уровень белков F-46, Т-32 и О-63 является аномально высоким. Вероятность сохранения жизнеспособности после операции составляет 69.7 процента. Поисковый дрон RS-72 уже занимается его поиском. Произведено переключение вычислительных мощностей на более приоритетные задачи.

Лидер «Икара» замер, разглядывая вспыхивающие на голографической панели символы. Специальный коннектор выскользнул из механического запястья, соединившись с внутренней системой лаборатории. Перед мысленным взором Иерихона выскочило досье на искомого человека. Лореллей Зи Эренн. Двадцать пять лет. Житель гетто, обращался в клинику в связи с получением весьма серьезных побоев. Несколько раз попадался на камеры патрульных дронов в районе красных фонарей. Один из тысяч несчастных, ведущих жалкое существование среди таких же отбросов общества. Без цели. Без развития. Без смысла.

— Хорошо, Нора. Отключи алгоритмы эмулирования эмоций и высшие процессы.

— Команда принята, — небольшая пауза — Команда выполнена. Переход в режим пассивной обработки данных.

Досье сменяется списком наиболее важных проектов, над которыми работает Лидер «Икара». Каждый из них относится к фиолетовому уровню доступа — высшему возможному. Подробности этих проектов известны лишь одному живому существу — ему самому.

Проект Танатос 2.0 — 100%
Проект Эгида — 84.6%
Проект Пробуждение — 36.2%

Танатос 2.0. Когда поисковые отряды вернулись с вылазки в пустоши, они принесли с собой несколько носителей данных. На одном из них оказались разработки довоенного проекта по кибернетизации. Его создатели пытались решить проблему отторжения тканей и энергетического обеспечения куда менее элегантно, чем это позднее было сделано самим Иерихоном, но как бы то ни было, у них получилось. Киборги, способные регенерировать отторгаемые ткани и заряжать встроенные аккумуляторы с помощью биореактора, выделяющего энергию путем эффективного разложения органических составляющих. В том числе, человеческой плоти. Идеальные охотники.

К несчастью тех глупцов, что согласились участвовать в этом проекте добровольно, ученые мало позаботились о психологической стороне вопроса. Многие их творения со временем стали нестабильны и сошли с ума, некоторые были уничтожены службой безопасности лаборатории. И ни один из них не пережил Великую Войну. Они либо пали под натиском машин, либо были ликвидированы выжившими людьми, не способные наблюдать за тем, как биомеханические твари пожирают трупы их друзей и сослуживцев. Другие Совершенные увидели бы в Танатосе лишь старый, несовершенный проект. Иерихон увидел в нем возможности. Ему требовались автономные агенты, способные долгое время существовать за пределами города, где песчаные бури то и дело закрывали солнце и мешали связи. Путь вперед требовал постоянного развития. Город становился всё теснее и теснее, а смертельно опасные пустоши продолжали хранить в себе тайны Старого Мира.
Проект был доработан, улучшен, доведен до почти что совершенства. Пришло время для начала испытаний.

—  Поисковый дрон RS-72 обнаружил искомую цель.

Иерихон переключился с процессов лаборатории на внешнюю Сеть. Сквозь сотни ретрансляторов сигналов, пронизывающих и покрывающих всю территорию города, его сознание обнаружило искомого робота. Разделив информационные потоки и оставив нижние процессы заниматься вычислениями, Карвейн запустил протоколы передачи данных.

— Активирую прямое управление.

[nick]Иерихон[/nick][status]Грядет Новая Эра[/status][icon]https://cdn.discordapp.com/attachments/426768834163376138/427059840804847616/e93e7ba2f5493269e79af436f46b2c86.jpg[/icon][info]Информация:<br>• Возраст: 127 лет<br>• Глава Корпорации «Икар»<br>• Раса: Киборг[/info]

Отредактировано Лютер Карвейн (29.03.2018 20:11:13)

+4

4

Agonoize — Sacrifice

Хищник метит ровно в нежнокровную шею — уловить только целостность демонстративной агонии, запереть в кадр как клетку без замка и дна; два —или три с тем, что без совести и зазора — вымерших в одночасье зверя и человек над ними — полюбовно ловит каждое из последних трепыханий.
Выдох. Выдох. Тишина. Невыносимо стерильный взгляд с монохромной документальной плёнки — на такие же запечатлевали расколы древних соборов и монументальное обращение в труху — выскобленный до степени, за которой не остаётся даже пустоты.
Тишина. Тишина. Конец.

Стон стекает с губ желеобразной тугой массой — обломок зуба впивается в онемевший язык, то, что осталось кроме, звенит между пальцами белесым горьким крошевом. Он пытается уйти, попытка всё же становится пыткой — и очередной удар он ловит не рифом пульсирующих рёбер, а животом, но от того хуже — хребет скручивается стальным прутом, боль уютно сворачивается в предсердии и где-то в кишках — и всё это воспринимается как плавленное нутро, будто сожранная на завтрак, обед и ужин граната со сломанной чекой, которая почему-то решила проснуться.
Когда Лореллей осознаёт, что ему больно, в этом чувстве есть почти что порнографическое совершенство.

Когда его хватают за волосы и рвут вверх, от земли, он ощущает себя маленьким и распятым — кровь хлещет из разбитого носа, из разодранных чужим кулаком губ — он слизывает её изрезанным об ошмётки зубов языком, судорожно приоткрывает рот — боится, что задохнется, захлебнется — вязким, вишневым, металлическим.
Вспоминает, что когда так хватают сзади — это не так мучительно, это выглядит так, как будто ему просто хотят показать звёзды, а не переломить шею и выдрать кровоточащий волосяной клок.
— Ты так и будешь молчать?
— Да брось ты его нахуй, Кай.
— Молчишь?
Неизбежно трещит и трепещет тонкий механизм между пятым и шестым шейным позвонком — это отрезвляет, отчасти, и последние осколки Эдема оседают только на хрусталике, оставляя поверх наполняющегося кровью желудка отторженный ментальный голод — а в глаза, в глаза он всё равно не смотрит.
Рост державшего — лучший показатель, что он сломается быстрее, чем может понять.
Чем поймёт.
Чем понимает.
Чем.

Кричи-не-кричи, только давящая коллекция ран — от старых царапин поперёк лопаток до размолотых дёсен — рвётся наружу, рвёт руки, цепко — он заносит одну — будто бы, одно сплошное полужелание, для удара, но получает — даже не боль — очередной защёлкнутый замок из пальцев вокруг запястья да шальной — болезный и режущий — взгляд. Вторая рука-враг разжимает волосы — и от бы упал, но держится — сплавлен одной только рукой — зажатым запястьем и секундой позже — локтем.
Ядовито выворачивает кожу.
Пусти.
— Малышка...
Острый полувой-полувсхип — до омертвевшего горла — когда рука — сплошная обтянутая кость — этой костью и становится — вот, торчит наворожённый обломок сквозь мякоть прорезанной кости — белизна отдаёт неоновым всполохом, и кровь из сквозь кажется такой же холодной — цвет, присущий только моргам и борделям, обращает её в черноту.
Прогорклую — как чернильные разводы на лице, где уже не видно — слёзы, кровь, желчь, тушь, кровь, слёзы, боль, желчь.

Ноги не чувствуют опор — колени в прорезях-порывах дешёвых чулков болтаются и дёргаются где-то над и между — он видел такое однажды, у самодельной куклы с местного рынка.
А потом её бросили под ноги.
А потом его бросили оземь — и он упал — сначала холодом, потом болью, затем телом и наконец только сломанной рукой вслед — за которой кроме скулящей и рвущейся сквозь губы боли больше ничего не было.

Когда его внизу настигает череда ударов, он не пытается отползти — сердце претендует на что-то — вот же дрянная мышца — большее и продолжает биться, а ему самому.
На самом деле
Уже всё равно. Залитые красным маревом веки — этакий синоним колыбели.
Он слышит её.
Раз. По рёбрам. Хруст.
Два. По животу. Вскрик. Лужица гнилой патоки у щеки.
Три. По манящей кости.
Четыре. Пять. Шесть. Прохладный неоновый саван. Треск суставов. Ломка хрящей.
Десять.

[status]в ы г р ы з а й[/status][info]Информация:
• Возраст: 25 лет
• Проститутка с трущоб
• Раса: человек[/info][icon]http://s8.uploads.ru/OaN3A.jpg[/icon]

Отредактировано Лореллей (26.03.2018 21:11:20)

+4

5

Он стремительно перемещается по нижним уровням Нового Дамноса. Каждый второй в этом зловонном месте – хищник. Но даже они боятся его. Пришельца сверху, гончую ненавистных и зажравшихся богачей, вестника полумашинных ублюдков. RS-72 — легкое движение тени, слабый шорох в закоулках. Дрон, ищейка, машина, железка. Двенадцать сверхтехнологичных линз взирают на окружающую бедность с воистину машинным безразличием в каждом из спектов. Программа, охота — вот что имеет приоритет. Темно-матовый металл его оболочки из легковесных сплавов и полимерных материалов едва различим в полутьме нижних уровней. Слабый свет фонарей оставляет множество возможностей не привлекать к себе внимание, как того и требует задача. Район поисков неумолимо сужается. Дрон ловко забирается на крышу двухэтажного полуразрушенного здания и в этот момент система распознавания лиц улавливает сходство. На подтверждение требуется время достаточное для вдоха человека. Или резкого выдоха, когда кулак впечатывается в солнечное сплетение. Короткий информационный пакет, надежно зашифрованный, отправляется на вершину одного из четырех шпилей. Ответ приходит почти незамедлительно.
RS-72 словно спотыкается, на секунду замирая на месте. Все четыре его механические руки безвольно обвисают вдоль закованного в пластинчатый панцирь тела. Управляющая программа отключается, передавая контроль своему создателю.


Линейка автономных разведывательных дронов RS была создана корпорацией «Икар» еще до Великой Войны. Несмотря на ужасы той глобальной бойни, киборги, да и всё оставшееся человечество, не стали полностью отказываться от роботехнических систем, взамен жестко ограничив мощности процессора и возможности самообучения и самосознания. Обновленная линейка RS была создана с помощью технологий, находившихся на самой грани этих запретов. Да, они не могли учиться на собственном опыте, но имели доступ к огромной базе данных, собранной с помощью киборгов-оперативников, где могли найти подходящее решение к почти что девяноста пяти процентам возможных ситуаций. Правительство Нового Дамноса весьма неохотно разрешило использование этих дронов, но не смогло отказать, не обнаружив нарушения запретов.

На то, чтобы привыкнуть к управлению RS-72, Иерихону потребовалось время. Даже современные киберчувства его тела уступали высокомощным сенсорам этих дронов. К счастью, обработка всех этих данных производилась процессором самого дрона, почти не нагружая мозг лидера «Икара», который просто получал готовую информацию. Впереди он увидел сцену, являющуюся почти обыденной для этого района. Насилие здесь являлось нормой для выживания. Слабые гибли под пятой тех, кто был сильнее, хитрее или подлее. У тех трех мужчин, избивавших человека по имени Лореллей Зи Эренн была лишь одна проблема. Его жизнь имела значения для Иерихона. А вот их — нет.

Он не любил сам сражаться и убивать людей, пусть даже тех, кто стоял перед ним тяжело было назвать людьми. При взгляде на этих существ, Иерихон лишь в очередной раз убеждался в правильности своего пути. В пути, что предлагал «Икар» всему человечеству. Киборг вернул часть контроля внутренним программам RS-72, активировал боевые протоколы и команды ликвидации. Стремительной тенью механическая смерть спрыгивает на землю и бросается вперед. Протоколы скрытности не дают ему использовать спрятанные в специальных отсеках лазерные пистолеты, но они ему и не нужны. Шейные позвонки первого из нападавших с мерзким хрустом ломаются раньше, чем его дружки успевают осознать происходящее.

— Блядь! — последнее слово человека, ставшее ироничной эпитафией всей его никчемной жизни, прерванной одним точным ударом выскочившего из стальной руки лезвия, перерезавшим горло.

Последний из них, видимо Кай, отстраняется от лежащего на земле Лоррелея и выхватывает пистолет. В глазах его плещется страх. Страх падальщика, в мгновение ока ставшего жертвой. Лезвие отрубает ему запястье быстрее, чем он успевает выстрелить, но остатки нервных импульсов сводят уже отрезанную руку судорогой и глухой звук одиночного выстрела становится точкой в этом коротком представлении. Сразу два лезвия нижней пары рук вонзаются в брюхо Кая и рывком идут верх, потроша человека как скот.

Выстрелом в гетто никого не удивишь. Тремя трупами здесь заинтересуются только мародеры. Иерихон вновь берет управление над дроном и склоняется над искомым человеком. Бледность, синюшные губы, расширенные зрачки, едва реагирующие на свет. Открытый перелом руки. Острая мышечная недостаточность. Иерихон даже удивляется, как подобный смог выжить в этом месте. Но это уже неважно. Каким бы он ни был сейчас, его ждет куда более великое будущее. Он станет еще новой ступенью в развитии технологического прогресса. Дрон с легкостью поднимает слабое, невероятно легкое тело и в два рывка оказывается на крыше. Туда уже спускается черный грузовой аэрокар без каких-либо знаков отличий. Там Лоррелея поместят в специальную камеру и окажут базовую медицинскую помощь, чтобы по пути он не умер от потери крови. Обходными путями аэрокар доставит их прямиком на средние уровни «Икара», где их ждет подготовленная лаборатория. Где начнется возрождение.

[nick]RS-72[/nick][status]Поиск. Добыча. Ликвидация.[/status][icon]https://cdn1.savepice.ru/uploads/2018/3/28/6f5ba9343b7475f51c7fb40e16fe9231-full.jpg[/icon][info]Информация:<br>• Возраст: 3 года<br>• Ищейка Корпорации «Икар»<br>• Раса: Робот[/info]

Отредактировано Лютер Карвейн (28.03.2018 11:20:56)

+4

6

я ловлю каждый миг прекрасного
в костяной капкан,
моё тело набухает и пульсирует,
я разрушаюсь,
чтобы освободить красоту внутри.

Жизнь на грани пропорционально зависит от того, насколько сильно в неё верить. Трущобы отращивают поверх хрупкой изголодавшейся по свету плоти когти — да как бы не вырвут те потом с мясом.
Лореллей всё ещё дышит, но это больше похоже на инерцию — вдох, выдох, выдох, вдох, рваный, выдох, скулящий, нечто между губ и на тротуар, больше похожее на всхлип. Срывается на кашель, захлебывается кровью, пытается свернуться тугим клубком, из ничто превратиться в нечто и, может быть, смиренно, как животное, ожидать пули — этакий акт милосердия под вывесками, обещающими вечную жизнь и неоспоримое блаженство.
Это лучшее, во что он может верить.

С Эдемом было легче. С ним не верилось, больше — надеялось, и вся надежда была облечена в сплошное бездушие — потому что с первых грамм приходилось улыбаться чуть дольше и чуть призывнее, сутками не спать, — и даже если края выпитых ампул наркотика по-забавному откалывали кусочки плоти с его плеч, бёдер и скул, этакая скальпельная голодовка — и казалось, что в венах обязательно должны расцветать цветы — те самые, с копий копий фотографий, где у животных с глазами из обожжённого стекла прокушена сонная. Потом было легче не чувствовать — абсолютно ничего, абсолютно — потому что первой от приёма с месяцами всегда уходит радость, и ей на смену вваливается-вгрызается что-то куда-более давящее, теснит прочь — и вот не больно, не грустно, не холодно, не голодно, и кто-то другой кусает губы и кровь хлещет по бёдрам тоже у кого-то другого — у пластикового зверя с живыми глазами.
Проститутки в гетто редко доживали до тридцати — обколотые, избитые, разорванные, кровоточащие, порезанные, порой даже с приставкой «само» — ибо сказки о принцах с верхнего города и «я обязательно выберусь» здесь всегда оставались только сказками, а признавать это было пусть и трудно, но дневная доза запертого в ампулах-хрусталиках рая позволяла смотреть на эти вещи несколько более спокойно, даже если смотреть приходилось на собственные вспоротые вдоль запястье — со страшной покорностью пойманной жертвы.

Лореллей смотрел бы так же — но у него закрыты глаза, пряча под тонкими прорезанными синюшностью веками, открытые раны и отвёрнута голова — то, что осталось от носа, бессмысленно вонзается в костное, зудящее и липкое, распластанное на земле перед ним.
Он считает удары как удары своего сердца — терпеливо и безропотно ждёт, что умолкнет первым, хотя думает, что конец будет одинаков и симбиотичен, ждёт — как удар гвоздьми в распластанные ладони чьего-то древнего и забытого, что называлось распятием. Ждёт.
Но не получает в очередной раз. Сердце рвётся без мерного вы-рождения синяков и кровоподтёков и трещащих по швам рёбер, отдаётся эхом в вырвавшейся обломанной кости, но и там — затихает.
И больше не.
Больно.

Больно-кому-то другому — тем, чьё имя он успел потерять между ударом в живот и пинком по лицу, он не считает нужным смотреть — он даже не открывает глаза, ловя возможность — спрятаться. Но не может. Только отползает назад — выцарапывая след на бёдрах, утыкаясь острыми лопатками на стену за ним.
Сломанная рука не складывается в замерзшую позу эмбриона, одежда — майка-сетка, драные чулки чуть выше колен да нелепые заляпанные невесть чем виниловые шорты — не закрывает его, лишь больше — вырезает из окружающего облика, холодит — хотя дрожь, та самая, вдоль хребта и в пальцах уцелевшей руки — имеет совсем другую подоплёку, нежели холод.
Лореллей думает, что спрятался — ибо видит сквозь веки темноту, и во рту — только костный вишнёвый привкус того, что раньше было его губами и парой пар передних зубов.
Но его выдает крик — он тонет в звуке выстрела — больше похожий на вой, замирающий на секунду позже последнего, и на полсекунды — скотобойной вязкости падения чужого тела.

А потом он открывает глаза.
Его — взрытые слезным всхлипом в ореоле измазанных тушью глазниц — встречаются с чужими — на плоском паучьем лице, ровно по мерцающего огоньку на каждую из секунд, что Лореллей не моргает и не отводит взгляд прочь. И даже потом, — как будто бы на каждый из шести выдохов и шести вдохов потребовалась вечность — там смысла противиться нет. Чужие руки — нет, лапы, нет, просто нечто, что рвёт от земли единым слитым движением бездушности и приказа — сильнее попытки и призыва даже думать, что что-то может быть иначе.
Иначе чем.
Древние бабочки под древним стеклом засыпают под терпкой негой газового колпака.

К реальности его гвоздит только боль — он оседает на ледяном механизме держащих его опор, свешивает голову — не сломается, нет, не страшно — и ловит широко распахнутыми глазами свой последний кадр.
Развороченные тела.
Они. Они. Они.

Лореллей смеётся — чуждым пронзительным голосом, как не смеялся уже очень давно или, может быть, никогда — заливается хохотом, секунду, другую, громче, мертвей, истеричней, пока ему не начинает казаться, что от смеха от захлебывается больше, чем от крови, а холодные руки наконец отпускают, опускают его в неизвестность — и весь лореллеев мир вокруг прекращает трепыхать крыльями и засыпает под стеклом.

[status]в ы г р ы з а й[/status][info]Информация:
• Возраст: 25 лет
• Проститутка с трущоб
• Раса: человек[/info][icon]http://s8.uploads.ru/OaN3A.jpg[/icon]

+3

7

Когда стало понятно, что подопытный экземпляр в безопасности, Иерихон отключился от поискового дрона и позволил инфотокам нести его сознание по внутренней сети  «Икара». «Дедал» представлял из себя куда большее, чем просто интернет-пространство. Он объединял в себя не только вычислительные машины, но и самих киборгов, открывая возможности и горизонты, не доступные обычным людям.  Несмотря не некоторой процент диссидентов, боявшихся контроля со стороны лидеров корпорации, костяк нового и прогрессивного общества составляли разумные и разделявшие общие убеждения киборги, единство которых еще больше возросло с момента объединения Сети.

Сознание Иерихона подключилось к нужному суррогату, покоившемуся в стазис-камере в лаборатории Z-16, скрытой в глубинах среднего уровня корпорации. Он отдал приказ на активацию, состоящий из замысловатой кодовой последовательности в двоичной системе, и лаборатория начала пробуждаться ото сна, стоило внутренним генераторам увеличить подачу энергии на многочисленные системы.

Новое, полностью механическое тело было старым вариантом устрашающей боевой платформы, переделанной Иерихоном под быстродействие и скорость вычислений. Возможность напрямую использовать вычислительные мощи процессоров была еще одной причиной, по которой общество киборгов должно было возвыситься над людьми и репликантами. Это был лишь вопрос времени. Он не стал изменять дизайн этого тела, ограничившись внутренними изменениями.

Черные механические пальцы почти что ласково коснулись белоснежной приборной панели, словно это было тело давно умершей жены. Когда люди пришли в этом мир они принесли с собой с Земли религии, верования в духов и сверхъестественных сущностей. Из этого почти ничего не прижилось в новой реальности. Иерихон был ученым, воспринимающим мир через призму логики, открытий и экспериментов. Он не верил в существование душ – мифических сущностей, коими, по старым верованиям, обладал каждый из людей. Что есть человек, как не биологическая машина, построенная на углеродосодержащих молекулах?

Но, несмотря на всё это, Иерихону нравилось верить в нечто иное. Его вера была странным, так и не истребленным остатком былой человечности. Он верил в машины. В то, что каждая из них, несмотря на одинаковые схемы и стандартизированный процесс сборки, была немного другой, неотличной от других. Он любил машины, а они отвечали ему взаимностью. Даже Великая Война не изменила этого. Впрочем, она казалась ему вполне логичным итогом, ведь люди, в своем слепом высокомерии, подчинили тех, кто стали им равны. Никому не захочется быть рабом.

Короткое воспоминание рождает идею.
— Нора. Запусти протокол присутствия. Загрузка нулевого образа.
— Команда принята.
Рядом с Иерихоном возникает голограмма, ярко контрастирующая с темными тонами его тела и механическим лицом-черепом. Женщина, на вид около тридцати, облаченная в белоснежный халат. Короткие каштановые волосы, собранные в пучок на затылке. Слегка веснушчатое, приятное лицо, узкие губы, глубокие, притягивающие взгляд зеленые глаза. Старый образ, возрожденный из глубин памяти. Голограмма настолько качественная, что отличить от человека можно лишь при ближайшем рассмотрении.
— Активируй высшие процессы и эмуляцию эмоций.
На мгновение голограмма мерцает, словно произошел сбой, а потом она поворачивает голову к Иерихону. Губы складываются в легкую улыбку.
— Как скажешь.

К тому времени как Лореллей Зи Эренн был доставлен в лабораторию, всё оборудование уже было готово. Два служебных дрона протащили человека через комнату дезинфекции, где его избавили от остатков несуразной одежды и обработали напором стойко отдающей запахом хлора воды. Пока выходца из гетто укладывали на операционную платформу и фиксировали выдвижными стальными обручами, Иерихон придирчиво осмотрел нанесенный в аэрокаре синте-гель, плотно облепивший место перелома и предотвращающей дальнейшее кровотечение и угрозу инфекции.

Прямо над Лореллеем завис огромный операционный робот со множеством стальных лап, каждая из которых заканчивалась острым лезвием, пилой, маленьким буром, инъектором, шупом, клещами или иным приспособлением. Устрашающий механизм пока дремал, отдаленно напоминая одно из чудовищных членистоногих созданий, что живут на пустошах.
— Нора, начни полную диагностику.
С легким гулом платформа повернулась, придав телу человека вертикальное положение. Пока ярко-синие лучи сканера делали свою работу, а небольшой механизм, встроенный в платформу, брал кровь для анализа, Иерихон приблизился к существу, которое в скором времени должно было стать первым представителем проекта Танатос 2.0. К его удивлению Зи Эренн уже пришел в себя. Отмытый и лишенный странных тряпок, он выглядел чуть лучше, чем при их первой встрече, хотя побои уже давали о себе знать, уродуя лицо синюшными гематомами. Мокрые волосы липкими прядями облепляли тело. Ничего, уже скоро он станет новой ступенью в развитии технологий и корпорации. Новым шагом к будущему.

— Обнаружена аномалия в работе мозга.
— Что? – Иерихон отвернулся от Лореллея и решительно шагнул к голографическому экрану у панели управления, где уже отображалась виртуальная проекция тела. Короткое движение механической руки и изображение исчезло, сменившись огромным количеством данных.
— Угнетение нейронных связей. Нарушение выработки нейротрансмиттеров. Структурные повреждения пятнадцати процентов верхнего слоя коры головного мозга. Аномалии в стволе. Обнаружено присутствия нейротоксинов. – Нора выглядела не на шутку встревоженной. Несмотря на то, что Иерихон знал, что это лишь эмуляция настоящих эмоций, это означало начало сложных вычислительных процессов.
— В анализе крове обнаружены остатки инородного вещества. Ищу в реестре. Совпадение на восемьдесят девять процентов с наркотическим веществом “Эдем”. Распространен на территории гетто. В связи с повреждениями, я бы не рекомендовала установку мозговых имплантов. Они убьют его или превратят в умственно отсталого инвалида.

— ТЫ.
Иерихон резко развернулся, стремительно приблизившись к прикованному к платформе Лореллею, лицо которого теперь оказалось прямо напротив механической маски лидера «Икара». Весь его план грозил пойти прахом из-за того, что этот грязный ублюдок, опустившийся до торговли собственной задницей, решил побаловаться наркотиком.
— ТЕБЕ БЫЛО МАЛО ТВОЕГО УЩЕРБНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ, ТАК ТЫ РЕШИЛ ОКОНЧАТЕЛЬНО УНИЧТОЖИТЬ ОСТАТКИ ТОГО ГОВНА, ЧТО ТЫ СЧИТАЕШЬ СВОИМ МОЗГОМ? ЛУЧШЕ БЫ ТЫ СРАЗУ ПЕРЕРЕЗАЛ СЕБЕ ГЛОТКУ, НИКЧЕМНЫЙ КУСОК МЯСА. – Голос ученого, усиленный звуковыми синтезаторами, грохотал подобно ударам мануфакторных пневмомолотов.

Нора встала сбоку и мягко коснулась плеча Иерихона, но он уже и сам успокаивался, устыдившись того, что позволил столь примитивной эмоции как гнев захватить свой разум. Отвернувшись от несчастного, он вновь обратил свой взгляд на данные. Можно было взять образец костного мозга и отложить проект до того момента, как Иерихон сможет запустить синтез нужных белков в организмах других добровольцев. Но он не собирался ждать.

— Можно восстановить повреждения за счет синтетических синапсов. Используем сульфиды серебра.
— Установление синапсов вместе с чипами “Танатоса” потребует активной нейронной стимуляции. Учитывая повреждения, внешнее воздействие его убьет – покачала головой Нора.
— Не нужно внешней. Уменьши дозу обезболивающего на шестьдесят процентов и введи нейроингибиторы.
— Но…Ему будет очень больно. Очень.
— Конечно. Естественная реакция мозга сделает всю работу. Это не такая уж и большая цена за великое будущее, что его ждет. Подготовь пациента к трепанации черепа.
Иерихон вновь обратился к вычислениям, переведя на них почти все свои когнитивные процессы. Проекту требовалось срочное улучшение, но он был уверен, что справится. Со стороны он был похож на обезумевшего дирижера, короткими и быстрыми движениями рук управлявшего мерцающими голографическими символами.
Нора же тем временем подошла к распростертому на уже поворачивающейся в горизонтальное положение платформе Лореллею.
Механическое чудовище на потолке ожило, неторопливо расправляя свои стальные лапы. Несколько щупов, оканчивающихся длинными иглами, вонзились в тонкое, почти лишенное мышц и жира тело, соединившись с главными венами и артериями.
Справа от платформы были видны две емкости, на шесть литров каждая. Одна была заполненная странной тягучей жидкостью маслянисто-черного цвета. Другая была пуста. Пока что.
— Эта сыворотка заменит твою кровь. Очистит от токсинов. Не буду врать тебе, Лореллей. Будет больно. Тебе нужно потерпеть. Ты станешь куда большим, нежели сейчас. Ты переродишься. Своей новой жизнью ты поможешь очень многим, — на мгновение Нора замолкла, отведя взгляд от глаз, которые уже повидали слишком много боли — и знаешь, у тебя красивые волосы.

[nick]Иерихон[/nick][status]Грядет Новая Эра[/status][info]Информация:<br>• Возраст: 127 лет<br>• Глава Корпорации «Икар»<br>• Раса: Киборг[/info][icon]https://cdn1.savepice.ru/uploads/2018/4/7/6662d93dd8e9a108fadf8c152515f156-full.jpg[/icon]

Отредактировано Лютер Карвейн (07.04.2018 16:14:41)

+3

8

твой бог безжалостный подобен Горгоне.

Бабочка больше не трепещет крыльями.
Нет — движенье остаётся — в полусонном механизме ресниц и прикрываемых век, в судороге пальцев руки, коей ещё можно было шевелить, здоровых, в бредящем разрыве — и опять, опять судорога — траектории шеи и следующем разбросе волос, но всё — пугливое, больше основанное на инстинкте, нежели на желании — желать можно было выбраться, понять, осознать, но все желания гаснут, а звериное ноющее остаётся — выжить, выжить, выжить.
Стеклянный купол смыкается гробовой крышкой.

Лореллей не издаёт ни звука, когда его освобождают от одежды, словно очищаемый от кожуры плод или освежеваемую тушу, или как нежеланный подарок на день рождения от слоя фольги, холодно, бесчувственно, неторопливо и нетерпеливо одновременно  — под лазурным светом вывесок, обещающих рай, можно привыкнуть к тому, что право раздеться самому у тебя отбирают куда чаще, нежели бы ты того хотел — а, впрочем, ему всё равно, рвать суррогат перевязок и сеть-паутины майки сил он не найдёт, а полустоять, полупадать, полудышать...
Да.
***

Над бабочкой неумолимой сталью нависает паук.
Его раны благоухают вивисекторной выверенностью химический соединений, соединяющих плоть с плотью и образующих ничто, Лореллею не страшно от того, что он чист, и совсем не страшно от того, что обнажён, — даже с пометкой абсолютизма, когда судорога ищет фиговый лист, а находит лишь стыд где-то между рёбрами, но откуда у него стыд, в трущобах стыда нет, у него и подавно, что за глупое чувство, шлюхам такое выбивают почаще передних зубов — и даже не от того, что поверх кожи перекроена сталь обнимающих прутов.
Нет, нет, нет.
Он не уверен, что может бояться. Когда ты сидишь на эдеме, страх пропадает где-то между радостью и верой. У него почти отпала надежда — так что очередь за ужасом осталась далеко позади. Оставалось только животное — звериное, заставляющее совершать попытки свести колени и высвободить руки, относящееся к одному только желанию — спрятаться и, возможно, прожить чуть дольше.
Но прятаться было некуда — его окружал металл, и собственная нагота глубже вдавливала в его мертвотворящий холод.
Это было почти что приятно, потому что боли больше не было, потому что прошёл шок, а граммы микроматерии в венах начинали таять и тлеть, а ему всё ещё не было больно.
А пауки, а бабочки.
Достаточно было просто закрыть глаза — спрятать заморенный туман взгляда под запылавшими синяками и подтеками туши веками.
И не видеть. Наверное, даже не бояться.
Он бы улыбнулся металлу такой же металлической неживой улыбкой — но сейчас это было бы слишком живо — за счёт расплывавшихся в кровавом ореоле губ.
Так улыбаться не хотелось.

Эдем учит в первую очередь смотреть в себя.
Последыш упокоения — не ловит отдельных слов, слышит их — переливчатая мозаика механических крошек-букв, но не складывает в слова, не осознает фразы. Боль, ушедшая с первичной обработкой, прячется куда-то под кожу, глубже костей — вгрызается под мозговую корку, заливает череп тугой червоточиной пустоты.
У него в ушах — толща заливистой воды и замёрзшее море.
И чужое лицо-не-лицо напротив.
Он не знает счёта механическим маскам — была ли это та, что унесла его, что принесла, разделала и раздела — беспристрастный металл, старинный перекроенный на новый лад идол.
Он не знает и голоса — но от него — сворачивается, хочет свернуться, но пруты держат крепче цепей — или они и так крепче? — и сворачивается только внутри него — остаток внутренностей, прожжённая кость хребта, холодок вдоль и внутри, льдистее металла, остро, словно ввинчиваясь, но то не холод, то — голос.
Если бы паук не был бы неподвижен, Лореллей бы думал, что его вскрывают.
Остро.
Скальпелем.
Тоном.
Криком.
Громом.

— Я...
Голос-стон, голос-кровавый пузырь, голос-шёпот.
— Я...
Голос-мольба, голос-молитва, голос-панихида.

Он цепляется за образ рядом, словно за сопутствующий божеству свет — а даже у самых разрушающих и жестоких богов свет — созидает.
Он мог бы узнать в ней искусную голограмму, видя бы чудеса чуть более яркие и тонкие, чем вульгарные вывески лазурных фонарей, мигающие, словно агонизирующие старики с лицами, изображавших переведённых со старинных картин блудниц.
Он бы узнал в ней мать, оставь себе на сердце хоть что-то из отрезка жизни столь мелочного и задушенного, что, право же, и вспоминать было нечего, а осадок-остаток похож не на счастье воспоминаний, а на неумолимую память рубцов.
А у Лореллея они были.
Он бы дал ей хоть какую-то оценку, хоть какой образ, присвоил имя, отзвук, тяжесть — но.
Бабочка засыпает и может лишь трепетать.

Движение оживающего чудища он встречает только хрупкостью и льдом на самых кончиках пальцев — он потянулся бы, если мог. К остроте лап, к нежности голоса, льющейся из иллюзорной плоскости чужого, но кого-то смутно-родного лица.
Смутно — потому что иначе Лореллей не понимает. Не осознает.
И опять — опять не чувствует боли.
Потому что внутривенно эдем принимал мало кто — только мертвецы, только мертвецы с глазами, в коих ещё теплилась жизнь. Только. А он не принимал, потому что когда ты кладёшь рай не под язык — рай забирает тебя чуть раньше и чуть больнее, а до этого ему было так долго — так казалось — ведь он совсем недавно только потерял надежду, а колоть ты начинаешь только тогда, когда потеряешь себя.
Но иглы он не страшится — все рано или поздно до неё доходят. Все невольники лазурных фонарей — а от иглы спасает только пуля. Разница лишь в том, чья она.
Да и она не больнее торчащих рваных костей.
Не режущей отзвучавшего голоса-приговора.
Он лишь отворачивает голову, закрывая глаза лишь на секунду, и за неё — успевая увидеть двоичную паутину жгутов-проводов-сосудов, ведущих...
Ведущих к тому, что изнутри его наполняет пустота — тяжкая и отчего-то вязкая, будто нечто напоминает материю — как ртуть в ладони.
Ядовитую.
Ему холодно.
— Пож-жалуйст-т-та, — выдоха хватает на голос, голос хватает на скулёж, — Волос-сы-ы-ы. Оста-а-авьт-т-те.
Он шепчет так, словно металлическое чудище раздробило ему грудную клетку.
Словно если бы это и впрямь было так — волосы волновали бы его куда больше. Единственная его гордость, которая могла бы быть.
Могла бы.

Бабочке рвут крылья.
[status]в ы г р ы з а й[/status][info]Информация:
• Возраст: 25 лет
• Проститутка с трущоб
• Раса: человек[/info][icon]http://s8.uploads.ru/OaN3A.jpg[/icon]

Отредактировано Лореллей (11.04.2018 19:46:14)

+4


Вы здесь » The Elder Scrolls: Mede's Empire » Корзина » Сними с меня лицо, как будто мраморную маску


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно