Элайдж Кеттерн, офицер второго ранга полицейского отдела Нового Дамноса, чувствует, что к горлу у него подкатывает ком — он отчасти рад, очень рад, потому что утром сумел позавтракать разве что сигаретой — холостяцкая жизнь лишает тебя права встречать по утрам уютно разогретую синтетическую бурду — иначе бы содержимое его желудка грозилось выплеснуться прямо на подобие геттовского тротуара.
Элайдж отводит глаза — он за семь лет службы, правда, многое сумел повидать, и последышей вооруженных разборок, и следствия неконтролируемой аугментации и такое, чем, собственно, офицера полиции не удивить или хотя бы не напугать, но здесь он правда не хочет смотреть.
Не хочет.
Вид побелевше-синюшного молодого напарника — и тот не отвращает, пускай того и согнуло пополам, выворачивая ломкой судорогой, выворачивая на залитое и измазанное кровью нечто, что некогда было землей.
И ничто, бывшее человеком.
Их вообще редко вызывали в гетто. Редко — от слово никогда. Бывали, правда, прецеденты — но то больше от глупости тех, кто выше, и не такие страшные — то чьей-то юный отпрыск со средних уровней спустится в преисподнюю за новыми ощущениями, то взбалмошная бизнес-леди — за редкой дешевкой на чёрном рынке, на котором её позже и надуют, — но это было пустяком — те, кто самовольно ступали в трущобы с небес точно просчитывали возможные риски, а те, кто жили, здесь... Им полиция ни к чему. Гетто давно отсечено от отлаженной системы Нового Дамноса — рыба гниёт с головы, её отсекают, но та — червивая — всё ещё моргает глазами, барахтается.
Здесь так же. Точно так же.
Он был точно уверен, что устой окажется неизменным, что вызов в гетто с пометкой «очень срочно» окажется очередным Семми или Джонни, у которых украли кредитки, хотя бы Семми или Джонни, которым по их же неосторожности всадили здесь шальную пулю где-то в богами забытом баре.
Но кто же знал.
— Судя по останкам, это... человек, — на самом деле аналога не было, все трупы в гетто оказывались двух видов: либо крысиными, либо человечьими — и назвать это тем, что осталось от крысы — неэтично и попросту непрофессионально, но человеческим — отчего-то страшней. И это видно, слышно — по дрогнувшему голосу офицера, по тошнотворному спазму младшего помощника, по гробовому молчанию тех, кто подле.
Потому что не хочется верить, что такое сотворено с человеком. Упорно не хочется.
— Вот ступня. Полагаю, мужская, — у Эла хватает самообладания и выдержки сглотнуть навязчивый нервный смешок — только по ступне с первого взгляда на тело и можно определить, какого оно было полу, — Предплюсневая кость раздроблена, но её не ломали, похоже на...
Мясорубку.
— А вторая?
— Второй нет. Мы имеем отделённую от тела ступню. Обе руки, вернее, кости, с неравномерно уцелевшим мышечным и кожным слоем,— обглоданные, чёрт бы вас побрал — так же отделённые от туловища. Нога сильно повреждена в района бедра, похоже, что её тоже пытались... — отрезать? оторвать? при виде волокнистого крошева изломанной у основания берцовой кости и мясистого обнажённого нечто на месте сочленения на ум приходило только одно — откусить, как кусок жёсткого мяса, неподдающийся, с хрящем — и от того опять подходит к горлу ком, но, спасибо, что блевать он готов только пеплом.
— Отделить от тела. И, собственно, оно само.
Оно — причудливый цветок в обрамлении костей, и пусть сверкающие сквозь редкие кровянистые разводы-мышцы костной белизной руки, словно умытые кислотой, лежат совсем рядом, и пусть фрагментарный осколок-ступня лежит уж совсем близко к ним и далеко от основного действа, и пусть бедро держится на одних только чудом нетронутых мышцах, как нитях, и пусть.
Основной ужас заключался в теле.
Кое-где можно было узнать останки одежды, но они терялись под раскрытыми-разломанными створками грудной клети, грубо разомкнутой, словно половинки раковины, которые вместо лезвия открывают когтями.
Да только жемчужин внутри не оставалось. И рёбра больше напоминали поломанные крылья, а нутро — несобранную разворованную мозаику.
— Отсутствуют внутренние органы.
Не хочет говорить, какие, не хочет всматриваться, раздвигать руками податливые лепестки-клети, — товарища опять рвёт — и засохшая кровь поверху становится вязкой и тугой.
В лицо он не смотрит — лица нет, голова отвёрнута так, как у тех, кому во сне перерезали горло, и ряд шейных позвонков западает назад, словно мертвец старательно пытается увидеть то, что творится сзади, но слишком уж сильно старается — голова держится на одном только тонком лоскутке кожи, готовая оторваться, а глаза-то и не видят — глаз тоже нет, вместо лица — тугое красное месиво с желтоватыми прожилками под ними, пустота на месте носа, пустота на месте глаз, только челюсть — скалится, нетронутая, светит белизной сквозь глянцевый багрянец освежёванного черепа.
— Лицо изуродовано. Сильно. Кто это?
— Абрахамс Ванн Оуленн. Вы не знали? Тот, кто обнаружил его, нашёл и документ да и наверху к этому времени спохватились.
Выдох. Отлично. Нет отступа от системы. Дурак, полезший в гетто. Богатый дурак, полезший в гетто. Да только убитый ни пулей, ни убойной дозой местного эдема.
— Это... животное?
— Какое? Крыса? Игрушечная голограмма?
— Но... с пустоши.
Элайдж Кеттерн молчит — в это хоть можно было чуть верить, на йоту оправдать — а там уж пусть закрывают двери, пусть начинают облавы.
Пусть.
— Только местные говорят, что это не первое убийство за этот...
— Месяц?
— Год.
— И не обращались?
— А смысл? Гибла шушера всякая — сутенёры, наркоторговцы, проститутки, беспризорники. Говорят, какого-то местного хозяина борделя прикончило, только хуже...
— Кишки потом, — грянуло откуда-то сзади, с редкой толпы зевак-свидетелей со стеклянными глазами, — по всем лазурным фонарям собирали. Цамасх Гир. Говорят, у него в основном мальчики были. Размалёванные такие, костистые. Видели таких, офицер? А опознали его только по зубам, но он той ещё блядью был. И эдем продавал.
Он молчит. Молчит — потому что обещает себе, перед тем как отвернуться — посмотреть ещё раз.
И увидеть, что грань оторванного плеча слишком уж ровная. Он знает как это — нагретым электроножом по жилистой массе синтетического десерта.
Или лезвием.
Звери могли отрывать и грызть, но никак не резать.
Даже звери с пустошей.
— Ларри. Звони нашим. Пусть шлют ищеек.
[icon]http://sh.uploads.ru/Q9bjZ.png[/icon][status]сложность в деталях[/status][nick]Элайдж Кеттерн[/nick][info]
Информация:
• Возраст: 32 года
• Офицер II-ого ранга
• Раса: человек[/info]
Отредактировано Лореллей (03.04.2018 21:41:05)
