Ему снился серебряный дуб с золотой кроной, такой высокий, что редкие перистые облака на закатном небе цеплялись и путались в его ветвях. Меж золота листьев в непостижимом танце двигались живые серебристые сферы-огоньки, а внизу, у сплетения могучих, тускло-серебристых корней, на ковре изумрудно зеленой травы пели, танцевали, кричали, радовались силуэты сотен людей, что рядом с этим дубом были подобны муравьям, копошащимся у подножия мраморной колонны. Костры людей, горящие у подножия дуба, выстреливали в небо снопами ярких, словно звезды, искр, которые, поднимаясь все выше, оживали, вливались в пляску огней высоко в ветвях. Крики и песни праздника меж корней становились все громче, наполняли прозрачный, будто искрящийся воздух музыкой и радостью, почти осязаемыми волнами устремлялись к пурпурному своду закатного неба. В тот момент, когда голоса людского праздника достигли золотой кроны дерева, его ветви распахнулись, выстрелили в звенящий голосами воздух снопом золотых листьев и серебряных огней. Золото и серебро смешались в небесным пурпуром, сияющим вихрем устремились в вышину. Вихрь поднимался, пока не стал одинокой, нестерпимо яркой звездой, пульсирующей на вдруг потемневшем небе. Вспышки ее пульсации становились все ярче, пока, наконец, она не взорвалась тысячами сверкающих искр. Искры разлетелись по небосводу, замерли и стали звездами. На месте взрыва одинокой звезды, среди не нашедших себе места и теперь падающих вниз искр, парило в небе изящное и грациозное существо. Кожистые крылья взбивали воздух мощными взмахами, голова, увенчанная кривыми рогами, поворачивалась на длинной змеиной шее, будто искала что-то. Существо приближалось, стали различимы его когти цвета яркой стали, хвост, покрытый серебристым частоколом шипов. Пурпурная с золотом чешуя горела и переливалась в свете новорожденных звезд. Огромный зверь тихо и невесомо, с непередаваемой грацией, приземлился на зеленый ковер трав. Янтарные глаза смотрели с теплотой и печалью.

- Я очень скучаю по тебе. - произнес мальчик, чувствуя, как неприкаянные искры холодом оседают на лице.

- Ты всегда найдешь меня здесь. - ответил дракон с глазами его отца.

***

Наползший с Нибена туман рыхлой сыростью клубился меж камней и деревьев, тяжелыми тусклыми каплями оседал на по осеннему желтых листьях вяза, под которым спал, опершись о шершавую кору старого дерева и запахнув на груди темно-синий дорожный плащ, молодой рыцарь. Рукоять и лаковые ножны меча, лежащего на коленях юноши, уже успели покрыться той же россыпью капель влаги, что блестела среди ворсинок доброй коловианской шерсти плаща. Белый скакун, стреноженный и привязанный к нижней ветви вяза, стоял неподалеку, сонно опустив голову к желто-бурому покрову из павших листьев. Где-то далеко на востоке, за горами Валус, солнце уже поднялось над горизонтом, чтобы начать свой извечный бег на запад, но здесь, на берегу Нибена, мир вокруг тонул в белесом мареве и предрассветной тишине, принесенной туманом.

У самых копыт коня, из осеннего настила, показалась голова грызуна. Полевая мышь, привлеченная остатками вчерашнего конского ужина, шмыгнула меж палой листвы у самого носа дремлющего скакуна. Спросони, конь резко дернулся, фыркнул, застриг ушами. Узда, привязанная к нижней ветке вяза, той самой, под которой спал молодой рыцарь, натянулась и на голову юноши полился настоящий дождь из холодных капель утренней росы.

- Даэдра тебя покусай, Аргонат! - Балиан вздрогнул от холода, заползшего за воротник вместе с каплями воды. Он нехотя поднялся, затянул пояс с мечом и принялся отвязывать уздечку от дерева. - Не мог подождать минуту? Такой чудесный сон..

Он попытался вспомнить сон в подробностях, но наваждение уже улетучилось, сменилось тяжелой сыростью осеннего Хартленда. Только теплый взгляд янтарных глаз остался в глубоко в памяти, там же, где был всегда с момента рождения.

- Раз ты уже выспался, то поедем дальше,  - распутав ремни на ногах коня, Балиан подтянул подпругу, проверил стремена и достал из дорожной сумки два больших красных яблока. - А вот и завтрак.

Конь недовольно фыркнул, но тут же впился в предложенный аперитив большими квадратными зубами, даже сок закапал с мясистых губ. Балиан взял скакуна под узду и, покусывая свою часть общего завтрака, повел коня сквозь туман к мощеной камнем дороге, с которой сошел накануне вечером для ночлега под старым вязом. Впереди был долгий путь до Лейавина, города, выстроенного на побережье залива Топал в самом устье Нибена. Там он надеялся встретить Баратора, друга и старого боевого товарища его наставника Аззана, которого он не застал в Имперском городе. За несколько дней до прибытия вести о болезни отца и приглашения в усадьбу под Анвилом, Аззан получил от Баратора письмо, где тот сообщал о своем намерении откликнуться на зов графа Лейавина,  собиравшего свободные мечи для борьбы с разгулом каджитских разбойников.

Дорога, проходившая у самого берега, была едва различима на десять шагов вперед, потому Балиан не спешил подниматься в седло. Мерный стук подкованных копты о камень, тихое позвякивание кольчужной юбки, мерные удары ножен меча о бедро при каждом шаге, и рыхлая белая мгла вокруг - лучший аллюр для долгих размышлений о прошлом и будущем, о превратностях судьбы и непреклонной воле высших сил, что играют судьбами смертных, как беспечный и жестокий ребенок играет в вырезанные из дерева бездушные куклы. Род Двиннен пережил многое, как ослепительные взлеты, так и горькие падения, но разве был такой Двиннен, первенец главы рода, что остался в праве владеть лишь именем, мечом и своей честью?

- "Тот, кто пал ниже всех, может, милостью Девяти, подняться над всеми ними." - строчка, прочитанная в какой-то старой книге и забытая, всплыла в памяти и пробилась сквозь горькие мысли.

- Может, непременно может. - сам не заметив того, вслух произнес Балиан. - Может и должен. Верно, Аргонат?

Конь равнодушно фыркнул и дернул мордой.

- О, спасибо за поддержку, друг! - улыбнулся юноша и щелкнул коня по носу, не обращая внимания на протестующее ржание. - Да, да, сударь мой Аргонат. Теперь сам будешь себе камни из копыт выковыривать, предатель.

Через час пути, солнце почти взошло над горизонтом, ярким сиянием Этериуса наполнило мглу на лесом слева. Тепло светила столкнулось с сырым покровом тумана и, медленно, но верно, погнало его обратно к воде из которой он пришел. Стали видны рваные очертания стены деревьев слева, а на севере вновь вонзилось в алое рассветное небо сверкающее копье Башни Белого Золота.

Звон кузнечного молота вырвал Балиана из размышлений. Глухой и раскатистый, словно кому-то пришло в голову выковать с помощью молота и наковальни настоящий колокол, он отражался от воды и звучал, казалось, сразу со всех сторон. Через несколько минут, сразу за поворотом дороги, молодой Двиннен увидел источник звука - маленькая, просто, но крепко сработанная кузница посреди небольшой, но опрятной деревушки. Самое обычное поселение у воды, каких много. Пара десятков домов, хижин, рыбацких хаток, небольшой причал на сваях, лесопилка и кузница на водяном колесе - все как везде. Единственным, что невольно привлекало взгляд, была часовня. Каменная, с ярким калейдоскопом цветных витражей и поразительно чистая - ее будто нес через эти глухие места какой-то великан, но засмотревшись на что-то, выронил и забыл.

Именно к ней и направился Балиан, сам не зная почему. Быть может среди ликов Девяти и торжественной строгости храмов, где он провел так много часов, он находил толику покоя и той силы, что нужна, дабы понять чего хотят от него боги и, что важнее, вспомнить чего он сам от себя хочет. А может быть, то была простая мера предосторожности: в такие неспокойные времена, вооруженный человек, тем более, совершенно не знакомы и не носящий никаких знаков отличия, человек не мог вызвать у селян никакой радости. Меньше всего Балиану хотелось сейчас разговаривать с толпой ощетинившихся вилами, косами и мотыгами, поселенцев. Другое дело, если этот человек - путник, что пришел в храм поблагодарить богов за пройденный путь и попросить благословения на путь грядущий. Потому, он привязал Аргоната к перилам у степеней часовни, учтиво кивнул двум бывалым на вид рыбакам, что чинили свою сеть развесив ее у стены соседнего дома, и толкнул тяжелую деревянную дверь храма. Внутри пахло благовониями, тонкие струйки дыма от жаровен извивались в косых разноцветных лучах из витражных окон, алтари Девяти - каждый в своей нише - занимали все пространство вокруг двух рядов скамей для прихожан. Среди скамей прохаживалась аргонианка. Жрица, если судить по робе. Балиана всегда немного смущали аргонинане. По их лицам совершенно невозможно понять, о чем они думают. Не говоря уже улыбках, больше похожих на хищный оскал. Странный народ, но Империя всегда была космополитичным оплотом равенства и толерантности ко всем расам Тамриэля. Во всяком случае, хотела таковой казаться..

- Благослови, сестра,  - произнес Балиан, приблизившись к жрице и опустившись на одно колено. - Благослови и позволь вознести молитву Девяти в этом храме.

Отредактировано Балиан Двиннен (16.04.2018 17:22:14)

Часовня Каделью была небольшой. Совсем маленькой, если сравнивать с величественными храмами в столицах графств, не говоря уже о Имперском городе. Не было здесь высоких сводов и вышитых золотыми нитями полотнищ на стенах. Здесь не пели звонкоголосые хоры одетых в белоснежные робы послушников. Дворяне и знать всех мастей не блистали здесь роскошью нарядов на большой службе в сандас, а статуи и алтари не были покрыты напылением из драгоценных металлов. И все же здесь было что-то такое, чего не найти в пышности и великолепии городских храмов. Было ли это чувством единения с ликами богов посреди скромности и уютной тишины маленькой часовни или же ощущением отрешенности от мирской суеты больших городов, которая неминуемо проникает сквозь двери храмов с вечно гудящих жизнью улиц - трудно сказать. Можно лишь почувствовать это. Здесь. Сейчас.

Балиан поднялся на ноги и, повинуясь просьбе жрицы, отстегнул пояс с мечом. Если эта просьба и показалась ему странной, то он не подал вида. Рыцарь обнажает меч при молитве, дабы боги простили ему кровь, пролитую этим клинком в защиту чести, веры и тех, кто сам себя защитить не способен.
"Не должно благородному воину, принявшему обеты, молиться как крестьянину с пустыми руками." - мысль кольнула уязвленной гордостью, но Балиан тут же отбросил ее.  В конце концов, даже праведный Аззан из храма в Корроле говорил, что пусть храмы и принадлежат богам, но у каждого из них есть свой хозяин. Или, как в случае с этой часовней, хозяйка. И раз алтари здесь все еще несут голоса смертных к Девяти, значит хозяйка эта заслуживает того, чтобы следовать ее указаниям в ее же храме.

- Как угодно, сестра.  - меч лег на скамью с тихим шорохом лакированных ножен о гладкое, полированное дерево, и разноцветные блики витражных окон заплясали на посеребренной рукояти.  - Девятеро свидетели, этот меч никому здесь угрозы не несет.

Слова жрицы о вере были так похожи на речи наставника Балиана, что молодой рыцарь едва сдержал улыбку. Сколько раз он слышал подобное от Аззана? Тысячу? Две? Не вспомнить. Да и разве можно сокрыть от всепроникающего взора богов темные мысли и злые намерения даже в самых глубоких и потаенных уголках души? Разве откликнутся они на молитву, что несет в себе гнилую корысть или жестокость к ближнему? Балиан не верил в это. Однако, вступать в теологический спор со жрицей в ее же часовне - если не грех, то большая грубость. Вместо этого, он ответил благодарным кивком и, следуя ее приглашающему жесту, собрался было двинуться к алтарю Стендарра, как вдруг увидел росчерк магии на кончиках ее пальцев. Секунду спустя он почувствовал, как закоснелая усталость от трех подряд дней пути и трех ночевок под открытым небом отступила. Нет, не пропала совсем, но будто потускнела, отошла куда-то на задворки сознания, оставляя после себя лишь легкость и бодрость, какая бывает после хорошего горячего ужина и ночлега на мягкой перине под крепкой и сухой крышей. Двиннену всегда нравилась жреческая магия. Происходящая в равной мере от знаний и веры, она была чистой и милосердной.

- Я Балиан, сын Готрида Двиннена. - поддавшись внезапному порыву произнес юноша, глядя в светло-синие глаза аргонианки. Она проявила сострадание и внимательность без просьбы, просто потому, что могла. Таким, как считал Балиан, и должно быть жречество.  - Эта часовня в хороших руках. Я благодарю тебя, сестра.

Он принял из рук жрицы несколько палочек с благовониями и, едва шагнув к алтарю Стендарра, остановился. Не должно помазанному рыцарю молиться своему богу без меча. Только что произнесенное имя отца, отголоски утреннего сна и еще не исчерпавшая себя боль от утраты единственного родителя, того, кого он искренне любил и кем восхищался - все это определило выбор молодого рыцаря. Ноги сами, еще до того, как Балиан успел подумать об этом, свернули к алтарю Аркея. С тихим треском загорелась палочка, опущенная в угли жаровни. Юноша опустился на колени перед алтарем бога Жизни и Смерти. Слов молитвы этому богу он не знал. Потому, он закрыв глаза, вспомнил лицо отца, в самых мельчайших подробностях на какие только способна была его память, и всей душой, без слов и молитвенных формул, попросил покоя для него в светлом Этериусе подле богов. Достойные люди, что жили по законам богов, заслуживают покоя после смерти. Балиан не знал никого достойнее отца.

Отредактировано Балиан Двиннен (19.04.2018 21:27:11)