Месяцы года и созвездия-покровители

МесяцАналогДнейСозвездие
1.Утренней ЗвездыЯнварь31Ритуал
2.Восхода СолнцаФевраль28Любовник
3.Первого ЗернаМарт31Лорд
4.Руки ДождяАпрель30Маг
5.Второго ЗернаМай31Тень
6.Середины ГодаИюнь30Конь
7.Высокого СолнцаИюль31Ученик
8.Последнего ЗернаАвгуст31Воин
9.Огня ОчагаСентябрь30Леди
10.Начала МорозовОктябрь31Башня
11.Заката СолнцаНоябрь30Атронах
12.Вечерней ЗвездыДекабрь31Вор


Дни недели

ГригорианскийТамриэльский
ВоскресеньеСандас
ПонедельникМорндас
ВторникТирдас
СредаМиддас
ЧетвергТурдас
ПятницаФредас
СубботаЛордас

The Elder Scrolls: Mede's Empire

Объявление

The Elder ScrollsMede's Empire
Стартовая дата 4Э207, прошло почти пять лет после гражданской войны в Скайриме.
Рейтинг: 18+ Тип мастеринга: смешанный. Система: эпизодическая.
Игру найдут... ◇ агенты Пенитус Окулатус;
◇ шпионы Талмора;
◇ учёные и маги в Морровинд.
ГМ-аккаунт Логин: Нирн. Пароль: 1111
Профиль открыт, нужных НПС игроки могут водить самостоятельно.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » The Elder Scrolls: Mede's Empire » Свершившееся » [04.06.4Э207] соль, камень и бездна II


[04.06.4Э207] соль, камень и бездна II

Сообщений 1 страница 14 из 14

1

четвёртый дней месяца Середины Года, как только опустится на город солнце; в Блэклайте яркими фонарями и звёздами исчерчен порт; дальше только море;https://forumupload.ru/uploads/0013/d1/66/604/292007.pngГлаэдив Ворт, Элеонора Лойс;


» о волнах; притча об осторожности и независимых обстоятельствах;

Отредактировано Элеонора Лойс (27.09.2021 14:03:29)

+1

2

Ворт спрыгнул со ступеньки гуарьей упряжки на сырую мостовую у причала. Подбитые сталью каблуки новых сапог глухо ударили по камням. За последние дни с бретоном произошли значительные перемены. Тот Глаэдив, что сейчас стоял у причала, разительно отличался от того, который постучал в дверь особняка в районе поместий Блэклайта два дня назад. На нём была кипельно-белая хлопковая рубаха под новым тёмно-синим камзолом с серебряным шитьем, поверх которого сидел идеально подогнанный по мерке кожаный с кольчужными накладками нагрудник. Мягкие перчатки из кожи нетча тройной выделки ощущались как вторая кожа. Серый плащ с обширным капюшоном был застегнут на груди брошью белого золота, изображающей буревестника с чёрными глазами-ониксами описанного обручем. Подарок мадам. Новый ремень из блестящей чёрной кожи оттягивала не только тяжесть меча, но и увесистый кошель, приятно позвякивающий содержимым при ходьбе.
На пирсе перед ним в свете фонарей и тусклого Массера копошились матросы и грузчики, заканчивающие комплектовать двухмачтовый красавец-корабль всем необходимым. Ворт звонко свистнул, привлекая внимание руководившего погрузкой портового служащего данмера, к которому он обратился на беглом данмерисе.

—  Багаж нужно доставить в каюту, — кивнул он на вторую упряжку, доверху груженную сундуками и саквояжами, лишь один из которых, весьма скромный, принадлежал ему. Мадам Лойс была не из тех, кто странствует налегке, — Аккуратнее с имуществом седуры. Отвечаешь головой.

— Да, мутсэра, — отзвался данмер и тут же отправил несколько рабочих к багажу.

Ворт повернулся к навесу над упряжкой, в тенях которой скрывалась его нанимательница.

— Мадам, — произнес он, переходя на бретик, и протянул руку, галантно предлагая опору на ступеньке, — Корабль ожидает. Капитан жаждет лично поприветствовать вас и выразить восхищение.

О, да. Капитан определенно испытывал восхищение. Если бы он не испытывал его за те невероятные деньги, что запросил этот тщедушный лысеющий имперец, бретон задушил бы его собственными руками. Ворт не был скупердяем или скрягой, но и траты, которые так легко позволяла себе мадам были за пределами всякого его понимания.

Восхищение.
Выводит слово это — изумительное на вкус [слаще металл только, металлическая птичка расправила крылья и предвещает шторм, волны накатывают к горлу вкусом его крови] — самым кончиком по клыкам острым, не размыкая губ — только улыбаясь.
Но улыбку скроет полуматериальная вуаль, драпированно стекающая чернотой до подбородка, прикрепленная булавками к полям треуголки.
Подаёт руку — наряд по-мужски прост [кожаный сюртук, ботфорты, увенчанное рубином ажурное жабо, кто спросит о цене под такой мнимой скромностью, за одни только серьги с зачарованными браслетами можно выкупить этот скампов порт ], но манеры — её манеры — те же, и право быть слабой [на самом деле получающей всё, а этикет на самом деле пространен, будто ветер в волосах] — её в какой-то мере забавляет.

— Но всё же в первую очередь нам следует дождаться погрузки багажа, — она оборачивается на вторую упряжку [тошно в горле комом слово “экипаж”, вы в Морровинде, мадам, тут таких слов не знают и пучат багряные глаза], кивает пустоте, наконец — делает вдох, солёный ветер лижет ей щеки, холод — пробирает, но это — почти приятно, почти, почти — почти приятно сжимать чужие пальцы, пусть между теплом и жаждой — только обоюдно неживая кожа перчаток.

— Что же, представьте пока меня капитану, господин Ворт.

— С удовольствием, мадам.

Рука об руку с самым смертоносным существом во всем Блэклайте, Ворт прошёл по пирсу под любопытными взглядами матросов и портовых рабочих. Если бы хоть один из них знал, кто и что скрывается под тонкой сеткой вуали.. Глэадив даже думать об этом не хотел. Скорее провести её на корабль, скорее разместить в каюте и запереть там к скамповой матери и от греха подальше. Да, если бы все было так просто.
Доски трапа скрипнули, когда бретоны шагали вверх, навстречу улыбающемуся лицу капитана корабля, что уже ожидал их на другом конце трапа, опираясь на полированное дерево фальшборта.

— Миледи, какая честь, какая честь, — имперец разве что не приплясывал, и так, и этак изъявляя услужливое радушие. Его лысина поблескивала в свете луны и фонарей, а в глазах блестела пакостная радость мелочного и алчного человека, — Мой корабль — ваш корабль. Позвольте ручку..

Человечек — он был ростом едва ли выше плеча Элеоноры, не говоря уже о её спутнике, — потянулся к руке чародейки.
Неожиданно для самого себя, Глаэдив вдруг хлопнул капитана по рукам, отбросив их в сторону.

— Миледи устала, — резко бросил он в растерянное лицо имперца, — Покажите каюту.

+1

3

[indent] Элеонора, держащая руку в нерешительной [на манер осторожного хищника, а не пугливой лани] невесомости, оборачивается к спутнику, обозначая разворот только росчерком взгляда из под плотно собранной вуали — ведь готова была подать. Нет…?

— Конечно, прошу вас, — в чёрных мышиных глазках капитана блеснула злоба, скрытая за показной услужливостью. Ворт повидал таких. Подлые и ушлые, скорее ударят в спину, чем ответят на оскорбление, — Следуйте за мной.

  [indent] Щеголяя чёрной полосой остатков шевелюры на затылке, имперец повел их к двери под надстройкой капитанского мостика.

— Это хорошее судно, мадам, — тихо на бреттике произнес Глаэдив, пока они следовали по палубе за капитаном, — Надежное и быстроходное. Единственный настоящий недостаток — назойливость капитана.

  [indent] Едва ли оправдание резкости. Ворт и сам не понимал, отчего вдруг повел себя таким странным образом. Должно быть, он просто слишком беспокоится о том, что их могут раскрыть. Да, наверняка дело в этом. Конечно, в этом.

— Я вижу, — вуаль клубится и клубится чернильным туманом при каждом шаге, скрывая траекторию взгляда, пусть даже тот — вскрывает, острый; она чувствует себя неправомерно защищенной, она чувствует себя лишенной — и чего? оваций, пляски у ног, восхищения безмерного, человеческого, без чар, просто потому что восхищать она должна по праву; крыло бабочки вызывает цунами, Элеонора хочет чего-то катастрофичней — одним движением ресниц, уголков губ, пальцев, ей мало одних зеркал, ей нужны люди, игрушки, зрители, жертвы, паяцы.
— Вы исправно решили исполнять свои обязанности телохранителя или думаете предъявить на меня права?

    [indent] Как и всякий мужчина.
     [indent]  [indent]  Обратившийся в прах.

[indent]  Глаэдив промолчал в ответ, вместо этого обратившись на общем к капитану, возившемуся у двери.

— Несколько простых правил, капитан, пока мы еще на берегу, — Ворт дождался, пока имперец отопрет дверь и повернется к нему лицом, — Никто, даже вы, не входит в каюту, пока ее занимает миледи. Никто даже не подходит к этой двери, по какой-угодно причине. Если у вас возникнут какие-то вопросы, вы задаете их мне. Трапезу для миледи вы тоже передаете через меня. Не слишком большие хлопоты за те деньги, что уже получили и еще получите, не правда ли?

— Конечно, господин, Ворт,  — в вежливом ответе капитана сквозила неприязнь и Ворт его прекрасно понимал. Этот человечек был хозяином на своем корабле и явно не привык к такому обращению, но золото способно залечить многие душевные раны. — Разумеется.

[indent]  Капитанская каюта была просторным помещением с широким и высоким окном на створках. Тяжелый шкаф с резными дверцами был, как водится на флоте, надежно закреплен к полу, потолку и стене. Массивный стол в углу носил следы капитанских развлечений в виде винных пятен, которые оттереть можно было только вместе с верхним слоем древесины.  [indent] Откидная полуторная кровать на цепях была поднята к стене, чтоб не занимать места днем. В целом каюта, по мнению Глаэдива была излишне... комфортной для моряка, но каков капитан..

— Мадам, позвольте вас на пару слов, если угодно, — Ворт отвел чародейку к окну из которого открывался вид портовые огни и блики лунного света на спокойных волнах.

— Для вас у меня тоже есть несколько правил, — произнес он тихо на бретике, бросив взгляд на матросов, что начали спешно вносить багаж, — Все они сводятся к одному: без меня ни шагу. Если вы хотите насладиться ночным воздухом и видом на звезды — только в моей компании. Захотите послушать лесть и расшаркивания капитана — только в моем присутствии. Умоляю вас, Элеонора, никаких выходок. Я понимаю, морское путешествие едва ли также увлекательно, как романы о них же, но ради вашей и моей безопасности проявите терпение и благоразумие. Мы с вами договорились?

— Мсье Ворт, как вы думаете, сколько мне лет? — не давая ответа, задаёт простой вопрос, попадая в молоко, выдыхая резко воздух, — и ровный голос, и только звон едва слышный — эхо раздражения; она откидывает вуаль с глаз — расползающиеся на всю радужку зрачки глянцевые, будто гудрон; отвернется на секунды — оглядываясь через плечо на такой же черный глянцевый ящик в руках данмера-матроса, простой — чистый куб, слишком сильно выделяющийся среди вычурных сундуков; в приступе секундной отрешенности прикусит губы, не боясь клыков.

+1

4

— Не имею ни малейшего представления, мадам,  — ответил Глаэдив, проследив взгляд вампирши, — Но смею предположить, что достаточно, чтобы испытывать скуку даже от таких вещей, которые любого другого заставят уйти в монахи.

— Достаточно, чтобы понимать все риски и быть благоразумной. Достаточно, чтобы пережить опыт нахождения в море. Достаточно, чтобы сказать вам, что вы мой телохранитель, а не охранник, приставленный к фарфоровой статуэтке. Однако я поняла вас. Мерси.
Уворачивает сталь в бархат разве что на последнем слове. Медленно — вязко переводит взгляд.
— Будете спать вместе с капитаном, что так услужливо оставил меня тут?
Ворт пожал плечами, переводя взгляд на чародейку.

— Одна из комнат в кают-компании осталась за мной по нашему с ним договору, — произнес Ворт, выжидающе глядя на Элеонору.

— Ваше беспокойство заканчивается у порога моей, — о, почти трепет, ядовитое торжество под корнем языка, теперь её, теперь тут всё её, даже он, глупый мальчик, — каюты? Неужели осторожный мсье Ворт откажется проводить рядом со мной и ночь? Вдруг кто-то задумает причинить мне зло?
Она театрально взмахивает руками, дёргает головой, нарочито повышает голос — матрос, вносящий ящик с зельями, вздрагивает так же — почти рефлекторно, то ли пораженный, то ли — нет, крепко держит ношу. Маленький босмер со старческими глазами — вряд ли он понимает бретик.
— Или я кому-то?
Элеонора тихо смеётся — отрывисто, тут же смыкает губы, отворачиваясь к окну. Свет, льющийся ей на лицо, делает его пугающим, а кожу — матовой, идеальной, слишком — отчасти страшной, сильно натянутой на кости черепа, будто заживо содранной и заново закрепленной, надетой маской. Как лучше сядет. Как правильно.

— Разумеется, нет,  — ответил тенью улыбки, кинув взгляд на растерянного матроса, — Всего лишь проверяю, насколько серьезно вы относитесь к нашим договоренностям.

Эхо прежней улыбки — только тень в уголках женских губ.
— Всё в силе. Своё слово я всегда держу — и всегда плачу справедливую цену.

Он повернулся и окликнул босмера.

— Эй, уважаемый. Если хоть что—то из багажа пострадает.., — он сделал жест в сторону вампирши, — Видишь ее? Одним мановением пальца она может превратить тебя в угли даже за царапину на саквояже. А если то, что от тебя останется будет еще живо — я закончу начатое. Передай это остальным.

Ворт подмигнул босмеру прежде, чем повернуться назад к чародейке. Разумеется, никто за царапины убит не будет, не в его смену. Просто он хотел, чтобы среди команды распространилось здоровое опасение в отношении их новоиспеченных пассажиров. Матросы, вероятнее всего, будут считать его редкостным уродом, но так даже лучше. Лишь бы не совали нос куда не следует.

Чёрные глаза мера не выразили ровно ничего — чёрные провалы над провалами изъеденных рубцами щек, что там? что там? — но он кивнул, поставив сундук на пол как-то по-особенному трепетно, покинул каюту тут же — едва не споткнувшись у порога, в спешке.
Она подаётся вперёд, порывом-шагом, расстояние до — совсем мало, обхватывает рукой за плечи, приподнимается на каблуках — ведёт носом вдоль скулы, шёпотом капает в ухо.
— На самом деле от сожженных не остаются угли. Пепел, возможно. Фрагменты костей в лучшем случае. Глаза всегда выгорают первыми. Кто-то из жрецов говорит, что именно там спрятана душа. Верите?
— Мой наставник учил меня не верить всему, что говорят проповедники, бродячие торговцы и продажные женщины, — скользнул рукой ниже талии, на мгновение сжав упругую округлость.

Отступает, заправляет за ухо выбившуюся светлую прядь.
— Вы же взяли с собой карту побережья?

— Разумеется,  — улыбнулся, глядя на мадам Элеонору-Офелию Лойс. Несмотря на всю ее развращенную величественность, иногда ему казалось, что она ведет себя по-девичьи игриво, будто за плечами у нее не десятки, а может и — кто знает? — сотни лет, — Впрочем, в карте нет настоящей необходимости, мадам. Я провел достаточно лет бороздя Море Призраков, чтобы запомнить все хоть сколько-нибудь существенные детали.

+1

5

— И вы поделитесь деталями нашего маршрута со мной, мсье? Или капитан так рад, что готов идти прямым курсом — без остановок в порту? Как его зовут, кстати?
  [indent] Движение пальцев в воздухе — не жест, а верх игривой неопределенности.
— Впрочем, это не столь важно.
  [indent] Не важно — труха, шелуха, мираж; Элеонора отходит в сторону ровно на два шага — останавливается у плотно вкрученного в пол стола, так и стоит — не решаясь даже сесть, на периферии между отвращением и… отвращением.
— Магнус, и попросите кого-то постелить сюда скатерть. Чистую. Что угодно — без этих скамповых пятен.

— Как пожелаете, мадам,  — Ворт спрятал за кивком выдох облегчения. Не хватало еще расписывать ей все точки следования намеченного маршрута. Ей, которая развлечения ради может пожелать вмешаться или, хуже того, потребовать сделать остановку в незапланированном порту с целью..да одним богам известно с какой целью, — Займусь этим немедленно.

  [indent] Дождавшись, когда последний ларец — иронично, принадлежавший ему — бы доставлен в каюту и бережно определен на положенное ему место, он с галантным поклоном вышел из каюты, плотно затворив за собой дверь.

— Эй, парень, — окликнул так удачно подвернувшегося юнгу,  — Передай квартирмейстеру, что миледи требует чистую белую скатерть.
[indent] На мгновение задумавшись, он крикнул уже в спину мальцу:

— А лучше две!

  [indent] Оказавшись на палубе в одиночестве, если не считать снующих туда-сюда матросов, Глаэдив ощутил, как туманная тревога расползается скользкими щупальцами в животе. Источник ее был ему хорошо известен, но он старательно отгонял эти мысли, выталкивал их заботами о делах насущных. Теперь же, оставшись один и без занятия, Ворт уже не мог закрыть свой разум от гнета воспоминаний. У того факта, что за все время в Морровинде он так и не решился вернуться к морскому делу была вполне себе понятная причина. Страх. С того дня, как погибла в огне вся команда “Зимнего Шторма”, а сам он чуть было не сгинул в последовавшей буре, море пугало его. Не настолько, чтобы трястись и потеть от ужаса при одном виде волн и ощущения качки палубы под ногами, нет. Море воскрешало в его сознании эхо криков горящих людей и ярость штормовых валов. И этого было достаточно. Более чем достаточно. Ежесекундно переживать, пусть и всего лишь эхо, но самого кошмарного дня своей жизни...

***

  [indent] Пустота расступается, стоит двери захлопнуться, — созвучие пространства, синоним одиночества; Элеонора тянется руками к шляпе — снять? нет, замирает — шляпу некуда класть [скампова скатерть, да поглотит здесь всех свет Магнуса], только поправляет перо, заправляет отодвинутую вуаль за узкое поле.
  [indent] От расставленных сундуков здесь чуть более тесно, чем было до — первым делом она спешит к алхимическим запасам — не повредил ли кто стекло? — но склянки стоят одна к другой, мерцая лазурным светом — чистейшая мана.
    [indent] В какой-то мере её это даже зачаровывает. Успокаивает.
  [indent] Гладкий чёрный ящик остаётся недвижимым и нетронут — пусть и обласкан вниманием, она касается его совсем едва — минутно — только кончиками затянутых в кожу перчаток пальцев.
      [indent]  [indent] Её причина. Её ноша. Её цена.
  [indent] Тонкий и лёгкий клинок с отделанной рукоятью — работа явно ювелира, но никак не оружейника — ложится рядом. Мелочи не ускользают и остаются важны — зеркальце, ленты, краска для губ и румяна, флакон духов — часть вещей, большая, осталась в Блэклайте [с ними Клотильда, конечно], но ведь она взяла с собой всё самое важное.
     [indent]  [indent]  Необходимое.
  [indent] Света здесь неоправданно мало — и она легко сплетает густой пульсирующий свечением шар, замирающий где-то у потолка.

***

   [indent]  Из оцепенения его вывел голос юнги.

— Скатерти, как просили, господин, — мальчишка-редгард лет двенадцати протягивал аккуратно сложенный квадрат кипельно-белой ткани, — Квартирмейстер сказал передать, что это последние.

  [indent] Глаэдив улыбнулся мальчишке — улыбка вышла вымученной и усталой —
и взял скатерти.
— У вашего капитана точно хватит денег на новые, пусть он не переживает, — Ворт достал монету из кошелька и кинул юнге, — Скажи-ка, что думает команда о новом курсе?

— Спасибо, господин, — мальчик поймал золотой и с залихватски попробовал на зуб, — Ну.. Моряки не слишком-то рады. Мы должны были идти на запад, в Солитьюд, и дальше на Хай Рок. А теперь..

[indent]  Он замешкался, кинул настороженный взгляд исподлобья.

— А теперь еще три недели на восток и столько же обратно, понимаю, — кивнул Ворт. Он успел подметить, что в команде не было данмеров, а местные гавани далеко не так гостеприимны к чужеземцам, как космополитичные порты Империи. Потому не удивительно, что в большинстве своем моряки этого корабля не испытывали большой радости от перспективы провести в здешних водах лишний месяц-другой, — Ладно. Беги, парень. Скоро отходим, и если боцман увидит, что ты языком чешешь, вместо того, чтоб делом заниматься, получишь по ушам.

  [indent] Глаэдив уже был на полпути к двери каюты Элеоноры, как юнга окликнул его.

— Господин!  — мальчишка так и не сдвинулся с места, стоял переминаясь с ноги на ногу, выражение лица говорило о том, что он никак не мог решиться задать мучивший его вопрос, — А кто она?

— Она могущественная колдунья с очень плохим характером. Не так на неё посмотришь и она тебя в жабу превратит. Или в червяка какого. На твоем месте я бы её обходил за две версты, парень.

— Но вы же её не боитесь!

— С чего ты взял?

***

[indent]  Страстно и пусто. Ожесточенность прошедшей ночи растекается платиной волос по постели, укрывает саваном его плечи; бархатные тени — особенно трепетны, полузакрытые глаза расщепляют мрак.
[indent] На мозаику из прикосновений. Дыша чуть судорожней, чем живая, она выводит на груди лежащего рядом мужчины знак бесконечности. Острым коготком в районе солнечного сплетения.
  [indent] Закидывает бедро — лениво, тяжко, занимает чуть больше места на коже, чем положено, будто изголодавшаяся змея; только в чём голод — в зрачках, тонких как иголка [проведи сквозь ушко целую ночь]; кладет голову ему на грудь — слушает, пропускает вдох даже, сердечный удар, прозрачная прядь липнет к виску, капелька пота — роса; слушает. вслушивается — море? вот катятся волны, одна за одной, и о камень — навзничь, упираясь, стекая; нет, кажется, сердце. Стук, похожий на метроном или удары молота, завораживает.
    [indent] Пальцы выводят новый знак бесконечности.
— Откуда это? — смещает ладонь туда, где ток явнее всего, до судорожного выдоха, до тихого вдоха, кошачьи уже — не змеиные — глаза сияют вдумчивой внимательностью, но следующее прикосновение руки так ласково, будто она читает подушечками, кончиками пальцев, его кожа неоправданно горячая, — Мы приходим со штормом… Нордик. Ваше напоминание о прошлом, я полагаю? Вы говорили, что были пиратом.

Отредактировано Элеонора Лойс (27.09.2021 19:20:50)

+1

6

— Говорил? Надо же.., — Глаэдив едва заметно усмехнулся. Похоже, первую ночь он помнил не так хорошо, как ему самому казалось. Он провел пальцами по плечу чародейки, наслаждаясь медленно уходящим жаром и тишиной в душе, — Да, мадам, это памятка из прошлой жизни. Раньше я носил его как знак братства с людьми, ставшими мне чем-то вроде семьи. Теперь..

Впервые за долгое время воспоминания о погибших товарищах не резали сердце ржавыми ножами, но отзывались тихой теплой грустью. Их лица плыли перед взором его памяти, улыбающиеся лица друзей. Каждого из них он помнил по именам. За каждого отдал бы жизнь. И больше не было в этих воспоминаниях боли, не было гнетущей тоски.
Глаэдив не мог поверить, что все это дала ему женщина. Тем более эта женщина.

— Теперь это память о тех, кого уже не вернуть.

Убаюкивающий привкус мёда и крови на губах — предчувствие сновидения; свет, едва умещающийся в ладонь, медленно гаснет — не агония, но — под потолком; она молчит — раз, два, три, до минуты так счётом, ударов сердца в ней меньше шестидесяти; память — она любит это слово, в нём есть что-то от вечности — и вместе с тем гнетущая почти печаль; лица в её собственной голове давно стали прахом — но это лишь те, что не стекают вниз по её пальцам яркими языками пламени — но теперь в её руках только беззубая ласка.
Она едва поднимается — ровно для возможности ответного взгляда скрытых медовым сумраком глаз. Его глаз.
Улыбается.
— Тогда шторм пришёл и за вами?

Она улыбалась, янтарь ее глаз горел в полумраке каюты. Для нее, забывшей о смертности одним богам известно как давно, смерть была лишь словом, повседневностью, плодом ее бесконечного бытия. Глаэдив поймал себя на мысли,что должен бы разозлиться, бросить в нее гневную тираду за улыбку при словах о дне, когда он лишился тех, кто заменил ему семью. Несколько мгновений Ворт смотрел в ее глаза, вслушиваясь в собственные чувства. Ничего. Совсем. Не гнева, ни обиды, ни горечи. Только блаженная тишина, словно ровная гладь воды во время штиль.

— Сначала пришли мечи и топоры нордов, — произнес он наконец. Никто еще не слышал от него рассказа о том дне, и все же рядом с ней слова давались легко, будто в тысячный раз, — Их было больше. На каждого из нас приходилось по трое врагов, но мы залили палубу “Зимнего Шторма” их кровью. Когда стало ясно, что просто так нас не сломить, они отступили. На смену мечам пришел огонь. Огненные шары падали на нас словно кара богов. Сначала вспыхнули снасти, затем занялась мачта. Меня выбросило за борт ударной волной. Я не видел чем все закончилось, но я слышал…

Она вслушивается — настороженно, глубоко [и волны по ту сторону мира солью изнеживают борт] — проваливаясь в собственные мысли на слове “кровь” — на слове “огонь”; чужие слова не ранят её, не трогают, — жалость рудимент, эмпатия не рефлекторна — бьются о тишину, стекают по коже. Волны по ту сторону, волны… Она осторожно берёт его руку в свою, сплетает пальцы, подносит к губам — не касается даже, замирает за миллиметры — и так уже будто чувствуя ток крови.
Непременно.
Целует это упокоенное биение.

Тишина. Ни криков, ни грохота взрывов, ничего. Только янтарные глаза горят огнем в полумраке.

— Я остался один в холодной воде. Течение уносило меня от битвы. Кого из богов я должен благодарить за обломок обшивки, который удержал меня на воде когда закоченели ноги и руки, я не знаю. Как не знаю, кого из богов проклинать за чудовищный шторм налетевший позже. И все же я выжил. Очнулся на торговом судне два дня спустя. Они выловили меня из воды, отогрели, выходили. Сказали, сложнее всего было отцепить мои пальцы от доски, за которую я держался..

— Вы до сих пор видите это в кошмарах?
Разжимает, распускает пальцы, озноб на самых кончиках [даже если так, что ты знаешь о кошмарах, кальчик] — не закрывает глаз, и глядит по-детски почти — широко, всезахватыющее [у детей не бывает старческого взгляда полусытых змей] — она меняет позу, оказываясь сверху, садясь мужчине на бёдра — и наклоняясь к лицу, укрывая саваном из сползающих беспорядочных волос — свет под потолком холоден, но мир вокруг — платина, платина и золото, и соль, может быть, — где-то там, красное-красное холодное море.
То, что она сама видит во снах, гавань без корабля.

— Каждую ночь, — платина волос отсекает тусклый свет и янтарь вспыхивает ярче. Он не сказал ей правды. О том, что те ночи, что провел с ней не били холодной испариной ночных кошмаров, в которых пламя переходило в ледяной холод, а крики горящих людей в яростный рев беснующейся стихии, — Вы думали, что скуума для меня просто развлечение?

+1

7

— Просто развлечение, — она пробует на вкус эхо, наклоняясь ниже, изгибаясь в хребте, — Зыбкое забытье. Попытка уйти от всего, что вас окружает, попытка сбежать от того, что вас преследует. Я права, мсье? — вопрос без ответа, нет [пусть мальчик молчит и внимает], потому что подтверждение её слов горчит под языком, — Только сейчас вы спите гораздо крепче. Нашли себе кошмар пострашней?
  [indent] Опустится — опадёт почти, утыкается носом в плечо, трётся щекой — не ласково даже, обозначая возможность и право, будто собственную территорию — и отпечаток зубов старый, заживший.
— А сейчас хотите? — платина опутывает его сетью, она жмётся крепче — не к коже, но больше к артериям, — Скууму.

— Прямо сейчас в ней нет нужды, миледи, — смотрит перед собой, взгляд упирается в потолок каюты, просмоленные доски едва различимыми ровными линиями от стены до стены, — Я предпочитаю медленно скользить в пропасть, нежели прыгать в нее очертя голову.

[indent]  Ее дыхание на коже, бежит вдоль линий вен вместе с кровью. Тянущее ощущение внизу живота — он никогда не привыкнет к зубам на своей шее. Роль покорной жертвы рождает желание оттолкнуть, избавиться. лучше и вовсе не чувствовать, как в первую ночь, но сколько он протянет, если каждую ночь будет утекать сквозь открытое окно вместе с сизым паром из трубки? То, что эта женщина уже дала ему и еще может дать стоит всей крови в его жилах, но ей об этом знать не нужно. Еще одна сухая тростинка в пожар ее безграничного самолюбия.

— Медленное падение можно спутать с полётом, мсье Ворт. Сломать крылья — и не заметить. Почему всем людям так нравится стремиться на дно — как птицам, что ищут себе терновник. Кто знает, что ждало бы вас в той судьбе, что была до. Пиратов вешают, мсье. Разбойник и головорез получает по заслугам. Вы пытались упрекнуть меня в излишнем, романтизме. Нет, я знаю чуть больше, чем вам может показаться.

  [indent] Голос льётся, льётся до шёпота, пока не иссякает — и только губы [только губы ещё] ловят ток крови, она целует бретона в шею — чуть ощутимей возможности не оставить после себя синяка.

  [indent] С трудом удерживает мышцы от защитной конвульсии. Еще мгновение, вот сейчас, и зубы вонзятся. И кровь станет пищей.

— Я — ваш кошмар, — опять поднимается, глаза в глаза — заливает всё светом, янтарным, — Тогда вас оставила рядом со мной не только цена и нужда. Правда?

— Вам бы этого хотелось, не правда ли? — тихо, почти шепотом. Ладони заскользили по ее бедрам вверх, — Вы знаете многое, мадам. И видите многое. Но далеко не все. Вы говорите про возмездие для разбойника.

    [indent] Одним усилием он переворачивается, подминая хищницу под себя. Платина растекается волной по смятым простыням.

— А как насчет возмездия для убийцы? — находит тонкие запястья, чтобы распять их над ее головой, — Возмездия за девочку с пустыми глазами, которую вы оставили в Блэклайте? И за остальных, о ком вы молчите?

  [indent] Молчит — но это секунды, молчание на вес золота, но метал взгляда невесом — она смотрит на него в упор — и с тем сквозь; о ком она молчит — бесчисленные лица, счёт на года и десятилетия, фантом чужого тепла сползает по пальцам, будто змеиная кожа, цикличная и податлива, горько? — она улыбается, широко [это улыбка девочки с пустыми глазами, девочка с глазами-ядом, что цвело, то давно увяло], будто ребёнок, абсолютно чисто — невинность, выросшая из нарциссизма; гниль пускает корни не извне, а внутрь — о своей вине Элеонора ни капли не задумывается. Капля.
      [indent] Облизывает губы.

— Я не убийца, мсье Ворт. Смерть бывает красивой, но это исключение из правил, — исключение из правил происходящее [то, что она не пытается его сжечь заживо за сжатые запястья, ты играешь с кем-то хуже огня, опомнись, мальчик], глаза больше драгоценные, чем живые, призывно блестят, — Девочка… необходимость. Всё имеет свою цену. Я забираю то, что могу забрать — и хочу, но я мало хочу причинить кому-то вред по-настоящему.

     [indent]  Ложь. Ложь. Ложь.
  [indent] Вяжет язык, липнет к губам — она хуже убийцы, хуже любой разбойницы, действуя из чистейшей потребности, беспокойного нутра чудовища, жадного до человечности — до падения, когда крылья уже сломаны.

+1

8

Опускается к ее губам. Поцелуй короткий, украденный разбойником и головорезом, прерывается скорее, чем она успевает ответить. Будет ли возмездие?

Только выдох. Привкус разочарования на губах. Затхлый.

— Так вот, что вы себе говорите, чтобы не чувствовать вины. Что ж, теперь я вижу, — медленно отпускает запястья, поднимается над ней, прекрасной и чудовищной, — Я рад, что вы еще способны чувствовать вину. Не знаю, лжете ли вы себе, но мне, мадам, вам лгать не обязательно.

— Я не чувствую вины, мсье. Мне всё равно, — запинается, задыхается здесь, нет, не то слово, театральность момента идёт на излом, теперь это фарс, игра в чудовище с красивыми губами, — Мне не за что себя винить. Я не могу иначе. Вы готовы укорять диких зверей за то, что им по душе мясо?

— Вы не зверь, мадам, по природе своей. У зверя нет выбора. У вас он есть, — Глаэдив поднялся с постели и подошел к окну, раскрыл настежь створки. По коже тут же пронесся поток свежего ночного воздуха, — И вы его сделали.

Кривится, но это от голоса, собственного, — сравнение дикое, пошлое, но бьёт точно в цель — должно ударить; она смотрит на него с затаенным спокойствием охотника — хищника, почуявшего первые капли крови; но тон такой — приговорный, самой себе; она говорит с огнём, ей ничего не жаль.

— Это право сильного, мсье Ворт. Ни в чём себе не отказывать. Получать всё.

Глаза — золото и примесь наглости.

— Очень удобно, не находите? — Ворт раскрыл шкатулку, брошенную и забытую часами ранее у окна. Дешаанский табак пах цветами и травами с далеких равнин, — Впрочем, не мне вас осуждать, мадам. Полагаю, я ничем не лучше. Крови виновных и невинных на моих руках достаточно.

Глаэдив набил длинную костяную трубку и раскурил от свечи. Облачко белесого дыма вылетело в окно и свежий ветер разметал его над волнами.

Она поднимается следом — оглядывается на лежащую у постели рубашку [его, её собственная скинута, сорвана раньше — и белеет на том конце каюты], ведёт плечами — ветер целует её в кости, но холод она не ощущает до конца, он не страшен — она привыкла, это приходит со временем — с кем, как убывает страх и сыпется сквозь пальцы собственная человечность; до железного “мне всё равно”, до корованности монструозного, до того, как бесстрашно становится вдруг признаться — признаться себе самой; она судорожно ищет глазами зеркала — не находит.
И только это заставляет дрожать.
Она подходит к нему сзади, обнимая за плечи, — белая тень, волосы — беспорядок сущий [милая, где твоё скампово зеркальце], губы красные, искусанные; то, что она тоже остаётся беззащитной перед холодом, обозначат только затвердевшие соски.
— Шторм приходил к вам в кошмарах. Но любовь к морю — она же осталась? Нет ни одной похожей на другую волны, но оно — одно целое — всегда неделимое и неизменное. Мо-ре. Оно бушевало здесь в Красный Год. Прибой и отлив были цикличны даже в Кризис. Оно было в третьей эре, во второй, в первой. Море было морем, когда не было никого — только Кости Земли. Идеальная метафора… нет, не вечности. Неизменности.

— И при том переменчивости, — отозвался Глаэдив, выдыхая дым, — Море поедает землю, скалы, города, и спустя сотни и тысячи лет выплевывает их обглоданные кости назад на берег. Оно как сама жизнь — дает и отнимает. Кто-то может думать, что покорил его, но, в конце концов, однажды море выплюнет и его кости.

Она тянется пальцами к трубке.
— Позволите?

— Прошу, — гладкая, теплая от тлеющего табака кость сменила грубые сильные пальцы на тонкие белые.
За окном тихая гладь моря горела лунным и звездным серебром, пенный след корабля рассекал бескрайний ритмичный узор волн.

+1

9

[indent] Она затягивается — пряный дым с горечью обжигает нёбо, проваливается в гортань и глубже, ниже — в лёгкие, остаётся с ней жаром на секунды, чтобы потом заклубиться прочь — с выдохом.
— Я слышала, что все моряки предпочитают смерть от старости смерти в море, — косится на него едва, уколола? — Это стихия, мсье Ворт, и другой она быть не может. Даже в сути магии мы используем не воду, а лёд. Он более покладист. Но не менее сложен и страшен, как вам может показаться.
  [indent] Она вдыхает горько-пряный жар, плотно обхватывая трубку губами.
— Мне нравится Море Призраков. Оно красивое. Я помню, как увидела его, когда посетила Коллегию. Из комнат учеников был виден только берег — ледяная колотая пустошь, будто разбитая трещинами. Но если забраться на самую высокую гладь — льда вдалеке было всё меньше и меньше, тоньше — и только гладь, будто стекло. И солнце…

— Северное солнце всегда казалось мне холодным, как земля, над которой оно восходит, — Глаэдив обернулся и в один шаг оказался за спиной Элеоноры, обхватил её тонкую фигуру, прижал к себе, заключая в кольцо своих рук. Было время, когда он мечтал вот так стоять на балконе своей усадьбы вместе с возлюбленной женой, которой у него никогда не было. И вот что с этой мечтой стало. Боги смеются над ним, не иначе, — Вы говорите о Коллегии Винтерхолда, мадам? Были ученицей северного анклава?

     [indent]  Прошлое.
  [indent] Потянула за нить — получила удар; не наотмашь — а в падении будто, ныряя под водную толщу, захлебываясь — пережиточным прошлым; остатки сухих цветов в её ладонях, пепел до серости, капля чернил, пляшущее пламя [неверное ещё, она кусает губы, сосредотачивая концентрацию в капле выступившей крови, способная ученица, девочка ещё], свет нездешний — и иней, от которого пальцы начинают краснеть [магика выходит из неё родной, будто росток из корня, но, пробуя на вкус явь, становится опасной, живой — её ли всё ещё]; останки сухих цветов её ладонях — старый мастер говорил, что поможет.
     [indent]  От ожогов.

    [indent] Она поднимает руку вверх — раскрывая, будто желая поймать пустоту [ветер? волну солёную? падающую Магне Ге?] — идеально ровная, будто подогнанная под мясо и кости, кожа расползается на ладони, расползается по краям гаснущей иллюзии, оголяет, обнажает, делает уязвимыми неровные розоватые бугры, пахоты рубцов и жерла лопнувших волдырей,  — где беспомощность только синоним видимости.
      [indent] Цветы не помогли ей.

— Верно, мсье. Ученицей — и весьма способной. До того, как стала талантливым магом. Жертвы я приносила уже тогда.

[indent]  Слова чародейки таяли на ветру, оседали где-то на дне моря, словно песок взбудораженный бурей. Глаэдив молчал. Когда-то она была человеком. В это верилось с трудом. А кем бы он сам стал после ста лет бессмертия и рек чужой крови, которыми пришлось бы заплатить? Только не говори, что ты ей уже сочувствуешь..

— Как это случилось с вами? — спросил он прежде, чем успел остановить себя, и голос звучал глухо и тихо.

— Не по моей воле, — она замирает, замерзает даже — на краткий миг [тягучий ртутный поток прожитой тяжести смыкается над головой, многим выше вдоха], медленно поворачиваясь в его руках, не разрывая объятий, не опуская собственной [иллюзия оседает маревом, пламя плясало на ней до самых запястий] — ударить бы его сейчас, звонко, до первой крови — целясь ногтями, зачем тревожишь, зачем ранишь, мальчик, не смей, не смей — ты глупый, податливый материал, заигравшийся, но.
  [indent] Изувеченная ладонь легла на его щёку. Пальцы скользнули вниз. Не иллюзия. Ласка.
  [indent] Поверхность обожженной кожи кажется теплой, но это фантом. Эхо от пламени, отзвук пожарища.
— Я не искала этого. Ни силы, ни вечной молодости. Сила была передо мной, мне казалось, я возьму своё и так. Сама. Молодость? Мне было двадцать. Любая женщина в этом возрасте не задумывается о том, как страшно увядать. Девочка… Да, я была просто девочкой, отправившейся в экспедицию к двемерским руинам.

      [indent] Эхо. Отзвук. Эхо. Глухое — но это сердце, сердце, сердце.
    [indent] Его. Жмётся ближе — не заглушит.
— Оно нашло меня там. Там это и случилось.

  [indent] На мгновение в сознании Ворта возник образ Элеоноры, но не было в нём льда; бледность её все еще с нею, но как прилежного ученика, не видящего даже холодного северного солнца; синева сапфира вместо пылающего янтаря в глазах; и нет этого стылого налёта вечности в каждой черте. Жива, она жива. Могла бы быть живой, если бы не то, что она повстречала в двемерских руинах много лет назад.
Глаэдив почувствовал, как против его воли сжимается кулак на спиной вампирши. Пустая злость на далекое прошлое.

— Не говорите мне, что тварь все еще живёт.., — сдавленно произнёс Ворт. Он вдруг ощутил желание своими руками разорвать того, кто с ней это сделал на части и сжечь каждую по отдельности, танцуя у огня.
[indent] Внезапная мысль пронзила пелену гнева и сожалений.

— А вы, мадам? Вы передали кому-то проклятье? — в том, что это именно проклятье в тот момент Глаэдив не сомневался ни на йоту.

— Нет. Никому.
  [indent] Не-смерть, не-жизнь, не вдох даже — а выдох, пойти наперекор богам, самой перекроить — проклясть? нет, нет — по да рить; до крика — у него тёплые руки, до тишины только дрожит голос, она чувствует — себя — невыразимо лёгкой и смертоносной, скользнёт по скуле пальцами — и обопрется на грудь; вскидывает подбородок — кривит в усмешке тонкий рот.
      [indent]  [indent] Птичка [с]ломает крылья.
   [indent]  Цветы давно увяли — её ладонь теперь снова чистая и гладкая.
      [indent]  [indent] Птичка не поёт.
— В первую очередь от того, что не считаю это проклятием. Не моим выбором было принять, но моим — смириться. Научиться. Познать. Использовать. Вы… не понимаете. Это страшно, но так драгоценно. Будто держать у сердца самое страшное оружие, но знать, что оно ваше. Я никому не отдам это. Не заражу — не посажу семя. И вовсе не из-за благородной жалости.

  [indent] Она целует его — мягко и осторожно.
   [indent]  Губы у неё пахнут цветами.
      [indent] Цветы пахнут смертью.

[indent]  Он ответил на поцелуй. Неожиданная нежность пополам с откровенностью подкупала. Лжет? Почему-то Глаэдиву так не казалось. Была ли она, в конце концов, тем чудовищем, которым по законам жанра должна была быть? И да, и нет. Элеонора-Офелия говорила не о сострадании,только об эгоизме. Нежелании делить, но почему этого не может быть достаточно.
  [indent] Ответ пришел сам собой. Потому, что этого недостаточно — сказал тихий голос у него в голове. Тот голос, что принадлежал лучшей части его души. А вот почему ты вдруг взялся её искать ей оправдание, — вопрошал голос, — вопрос куда более занятный.

  [indent] Не найдя слов не для себя, ни для нее, Ворт подхватил вампиршу на руки, словно жених невесту и унес от окна у густеющий мрак каюты.

+1

10

Напряжение.
Билось. Ток судорожный.
Не о рёбра, а будто бы извне.

Элеонора поднимает от книги голову — над потолком глухо [но явно, явно, явью] стучат шаги, ног — с десяток, приглушенно [сквозь толщу её драгоценного спокойствия] слышны голоса; свеча, стоящая по правую сторону, разгорается сильнее от движения пальцев — каюта наполняется золотистым светом до края [а света, настоящего, давно уже нет, небо за окном пенится серым и синим, волны чернее ночи, всё преисполнено ожиданием — и вовсе не окончания ночи], но не становится теплее, спокойнее, жарче.
Резким движением захлопывает книгу — свет свечи вырезает секундой на обложке айлейдские символы; перо отложено в сторону — чёрная клякса чернил на ладони, иллюзорно-холодной, но клякса — побоку.
Она вздрагивает всем телом — вместе с ней подскакивает с жалобным звоном маленькое зеркальце на столе — грудь наполняется часовым боем, будто сердцу становится слишком тесной клеть.

Но сердце молчит.
Это бить начинает колокол.
***
Колокол на мостике отбивал ритм общей тревоги. Слишком поздно, как начинало казаться Ворту. Небо уже пару часов было затянуто густой пеленой плотных тёмных облаков, скрывая в мареве стремительно приближающийся грозовой фронт. Когда впередсмотрящий на мачте наконец подал сигнал, времени на смену курса уже не оставалось. Капитан корабля приказал убрать вспомогательные паруса и снимать снасти бизани и грот-мачты — разумные действия любого здравомыслящего моряка, когда от шторма уже не уйти. Глаэдив, послав к скампам показное высокомерие, кинулся помогать матросам на реях. Не время было поддерживать легенду о выскочке-телохранителе. Вытравливая канат грота, он то и дело косился на тёмную, как бездна Обливиона, громаду штормового фронта. Буря обещала быть апокалиптического масштаба. Впрочем, так всегда кажется, когда ожидание грозы сжимает сердце стальными тисками.

— Господин, — босмер-матрос протянул ему крепежный крюк для каната, который Ворт тут же сцепил с петлёй снасти.

— Эй, на реях! — глубокий бас боцмана перекрывал крики команды и далёкие раскаты грома, — Трави фок и формарсель, кливеры трави!

— Какого скампа? — вполголоса удивился Глаэдив, — У нас отмель по правому борту, и береговое течение. Без кливеров нас утащит к берегу.

Босмер кинул на Ворта встревоженный взгляд чёрных глаз, но кинулся исполнять приказ. Бретон выругался и спустился по вантам на палубу. Через несколько мгновений он уже стоял перед капитаном, излагая суть своего беспокойства.

— Не учи меня управлять моим собственным кораблём, чтоб тебя! — огрызнулся  ответ имперец, — Пошел вон с мостика или кину в трюм к крысам.

“Когда ты поймешь, что я прав, в трюме уже не будет никаких крыс”, — подумал Глаэдив, но дальше доказывать ничего не стал.
Он спрыгнул с ограждения мостика на палубу и подошел к боцману.

— Слушай, я ходил в этих водах, — начал он понизив голос, — Здесь сильное подводное течение у берега и отмель. Если снесет и попадем в стремнину — будет уже не выбраться. Когда ударит шквал, прикажи кинуть якорь по правому борту. Иначе будет худо.

Боцман пару секунд смотрел на Глаэдива, словно взвешивая его слова. Затем таким же тихим голосом ответил, отведя взгляд.

— Капитан подает команды.

— Да чтоб вас всех дреморы драли! — выругался Глаэдив, глядя на широкую спину удаляющегося боцмана.

0

11

[indent] Зеркальце подскочило ещё раз — с дребезгом уже не жалостливым — эпилептическим; она хватает его пальцами, сжимает ручку так, что те белеют [куда больше? только кости], но этого не видно под затрещавшими перчатками. Напряжение.  [indent] Ожидание. Сплошное звучание.
[indent] Вокруг. Извне. О внутреннем — тишина, но нутро недобро сжимается [не голод — предвкушение, и вкус этот — горький — страшный], она оглядывается на стоящий ближе всех ящик — потемневший взгляд да по черненым граням, это успокаивает. В какой-то мере.
    [indent] В совсем малой.

[indent]  Она хочет выйти, вырваться почти — закричать в голос [да чтоб вас Магнус всех сожги, что происходит?] на правах хозяйки положения [её право — коронованность десятками звонких монеток], но останавливает.
      [indent]  [indent] Себя.
  [indent] Усилием мимолётным и лёгким, будто сделала выдох. И ещё один — изголодавшийся — вдох. Она не выйдет. Не сама.  [indent] Дело вовсе не в словах Ворта — ещё чего [скампов мальчик, да пусть сожжет тебя до самого остова]; суть разворачивается изнутри змеиным прутом, пускают нарциссы корни — она не выходит от того, что творимое бессмысленно и бесплотно, отвлекающая декорация, фантомный в горле самом ком — это небо за окном, и небо чёрное — и небо да ле ко, а мир — сжатый до каюты, безопасен и прост.

    [indent] Она не верит в хороший исход.
      [indent]  [indent] Она знает, что он должен случится ради неё.

  [indent] Зеркальце в руке дрожит. Была бы корона — упала бы — со звоном — тонущем в рёве волны, трепещущей где-то за бортом.
***
[indent]  Шквалы ветра завывали на снастях, штормовые валы били в борт, словно вражеский таран в городские ворота, перекатывались через борт, угрожая смыть зазевавшегося матроса в беснующиеся воды. Корабль ничтожной щепкой метался на волнах, едва ли управляемый. Как и предвидел Глаэдив их тащило на отмель. С убраным кливером и бизанью не было никаких шансов удержаться на волне и уйти мористее, а поднять их сейчас значило бы и вовсе лишиться снастей.

— Брось якорь, скампов ты идиот! — выкрикнул сквозь гром и грохот Глаэдив, обнимая фальшборт лестницы к капитанскому мостику, — Отдай команду!

— Провались ты в Обливион, ублюдок! — крикнул в ответ капитан и вывернул рулевое колесо к левому борту.

  [indent] Когда Ворт осознал, что пытался сделать капитан корабля, то у него волосы дыбом встали. Вернее встали бы, если бы он уже не промок до нитки от воды с неба и волн с борта.

— Течение! Течение, идиот! — орал бретон что было сил, — Ты правишь прямиком в стремнину!

  [indent] То, что делал в тот момент капитан было бы умно, если бы не факт, что встав угол к волнам и бейдевинд к ветру, он позволял течению тащить корабль без всякого сопротивления к отмели, где в такой шторм они неминуемо погибнут. Ворт кинулся к рулевому колесу, чтоб самому — и плевать на последствия — выровнять киль к волне и удержать хотя бы то хрупкое равновесия, что они имели сейчас. Первый помощник был тут как тут и широкой грудью заслонил капитана, отпихнув Глаэдива к борту.

— Шли бы вы в каюту, господин, — проорал он в ухо Ворта.

— Шли бы вы все к скампам, уроды! — огрызнулся в ответ бретон.

  [indent] Однако, в каюту он действительно пошел. Даже побежал. Времени было немного.
***
  [indent] Он ворвался вместе с ветром, самоубийственно бросающимся на стекло каюты, мокрый до последней нитки — с бешеными [не животными даже, а преисполненными чистейщего ужаса] глазами — одна маленькая деталь в дополнение к творящемуся в каюте хаосу — мир сосредоточился в звоне и грохоте, всё ходило ходуном.
[indent]  И только Элеонора, сидевшая за столом, не обернувшаяся даже, — была удушающе, тошнотворно спокойна.
    [indent]  [indent] Сомнамбулическое средоточие покоя.
      [indent] С т а т у я.
— Я же просила вас стучать, мсье Ворт. Вы могли застать меня в неприглядном виде.

— Что? — сначала Ворт даже не понял, что она такое несет. Грохот шторма звенел внутри его головы, отгоняя всякие приличия перед лицом Госпожи Смерти, что уже тянула свои длинные пальцы с небес и из морских глубин к их обреченному судну, спешащему навстречу своей погибели, — К скампам ваш вид, мадам. Корабль скоро отправится на дно! Хотите жить — делайте как я говорю. Вам ясно?

  [indent] Последний вопрос он бросил на ходу, с трудом удерживая равновесие на качке.

— Если вы продолжите говорить со мной в таком тоне, я буду вынуждена использовать на вас безмолвие, мсье Ворт, — голос звенит сталью, и металл льнёт к грохоту пододвинутой шкатулки, она стягивает перчатки, находя обнаженными пальцами замок — щелчок, звон, рокот волн, нечеловеческий вой — всё её волнение цветёт на побледневших, побелевших почти губах, и пальцы не дрожат — пре да тель ски — когда она нанизывает на них кольца, больше, чем одно на каждую фалангу, её руки начинают смутно сверкать [гиацинт, янтарь, сардоникс, кахалонг], усеянные камнями; ожерелье — на шею, ещё одно сверху, бриллианты к сапфирам, гамму оттенит россыпь рубинов, нить чёрного жемчуга — на запястье, туда же топаз, обогнуть на кости два раза; на второе — ажурный браслет из золота с гелиодором [под цвет глаз, она бы надела его на горло, но], она оправляет камзол, оглядывается — на ко нец — на бретона.

+1

12

В два шага он оказался у закрепленного у стены багажа и принялся рыться в своём саквояже поисках того единственного, что могло теперь спасти их жизни с большей вероятностью нежели прихоть судьбы. Он молился всем богам разом, чтоб два спасительных флакона были целы. Да. Да! Хвала Маре, они на месте. Глаэдив вынул их из саквояжа, сжимая узкие горловины крепче, чем мать руку умирающего ребёнка. Только теперь до него дошёл смысл слов Элеоноры.

— Безмолвие? Ты в своем уме? Ты что, не видишь шторм? Ты не слышишь меня? Читай по губам: корабль скоро потонет! — Ворт выкрикнул ей в лицо, с трудом удерживая себя от срыва в истерику. Все то, чего он боялся больше всего, становилось явью вокруг. Именно то, что сейчас творилось за стенами каюты и было той причиной, по которой он не возвращался в море два года. И именно сейчас эта сумасшедшая идиотка собралась читать ему нотации о правилах этикета? Девятеро всеблагие, да хоть у кого-то на этом проклятом корабле осталась хоть капля здравого смысла?

Безмолвия хватает ей на первые секунды. Только взгляд такой — глаза в глаза, без диагонали, но по прямой, такой, что поставить лучину — вспыхнет, истлеет, станет чёрной-чёрной.
Чёрная-чёрная бездна зрачков, опасно сузившихся до иголок. Чёрная-чёрная бездна ползёт на белок.
— Боитесь утонуть, мсье? Ещё раз я услышу от вас “ты”, ещё раз вы повысите голос — вы поймете, что шторм — это ничто. Вы не смеете. Не можете.
Тон — спокойный, где покой — не благость, а пепел, летящий в молчании полном на то, мёртвое, что осталось.

Она не дожидается ответа — клинок лежит совсем рядом, на движение хватает секунд, одной — чтоб закрепить на поясе; ещё три — на три шага до ящика с зельями, ровно четыре — по каждому гнездышку на опоясывающей бёдра портупее; одна опять — до ящика, ровного, неимоверно, гладкого; поворачивает едва, ищет пальцами замок — незаметный, тайный. Крышка раскроется с ломаным щелчком — весь мир сосредоточится до обившего внутренности красного бархата; оставшиеся камни — туда, бериллы, рубины, яшму, топазы [звон почти колокольный, штормовой? похоронный?] — судорожно открывает сундуки и ящики, пока не найдёт — вот он, пре лесть — чёрный камень, отливающий гудроном и кровью [так идёт к глазам, так идёт, но] — вставший чуть было ком в горле, провалится ниже, в нутро.
Чёрный камень пуст — и не поёт.
Разве что немного — кинутый в бархат, к остальному.
Она оборачивается.
Зрачки-иголочки бритвенно вспахивают диагональ — от глаз бретона до горла. Его.
— Что это?

— О, теперь это вдруг стало важно? — съехидничал Ворт, цепляя на пояс кошель с немногими важными вещами и, конечно, золотом, — Или может быть ещё поупражняемся в словесности? У нас же куча времени.

Он поднял взгляд на Элеонору и чуть было не отшатнулся и вовсе не от качки. От её глаз, ставших вдруг двумя каплями янтаря в чёрной смоле.

— Это зелье Ныряльщика, — произнес Глаэдив слегка изменившимся голосом, — Наш шанс выжить.

— Кинувшись прямо в шторм?
А иначе — никак; и только сейчас наступает осознание, осязание слов его сполна [чувство это скользит по хребту мурашками] — они погибнут, умрут, сгинут [смысл приходит медленно, будто скрытый водной толщей, их их, обоих, накрыло волной].
И в первую очередь, конечно, она.
Ничего не останется.

— Если у вас есть идеи получше, самое время поделиться, — Ворт смерил взглядом черный ларец, с которым возилась чародейка, — Что это?

— То, что я должна доставить в Тель Фир, — десятки колец звенят о неправдоподобно гладкую поверхность, стоит только бретонке взять в руки ящик, прижать к груди, будто ребёнка, её взгляд лишается черноты — обречённый, человечный, неласковый, — А вы, мсье Ворт, сохранить. Даже ценой своей жизни.

Чёрный куб остаётся в руках — остаётся единственным расстоянием, преградой — стоит ей только шагнуть навстречу [шагнёшь так навстречу смерти, милая?] — примкнуть, почти впиться в чужие губы, обледеневшие и солёные, вместо вдоха — как в последний раз.
А вдруг.
Правда.
— Поверьте, если мы с вами останемся, а это — пропадёт, то я убью вас. Держите. Вы куда лучше знаете, как выжить в волнах, а я не очень изящно плаваю.
Она улыбается, слизывая кончиком языка соль и фантомный металл с собственных губ.
— Пойдемте. Да будут благосклонны к нам аэдра.

Последний поцелуй. Как в плохих женских романах, надо же. Ворт так и стоял с открытыми глазами и губами бабочкой, когда она всучила ему чёрный ящик, который, видимо, был ценнее чем её и, если уж на то пошло, его жизнь тоже.

— Возьмите, — Глаэдив протянул Элеоноре флакон зелья, — И держитесь за меня.

Они вышли за дверь. Вокруг ревел шторм с неутихающей яростью. Палуба уходила из под, скользкая и мокрая. Пена налипла на основание грот-мачты словно сладкая вата на летнем фестивале в Чёрной Гавани. Глаэдив в два прыжка — неуклюжих от качки — добрался до борта. Продел руку сквозь ремень на ящике и затянул почти до боли. Она ведь не шутила..

— Пьем зелье и прыгаем, — крикнул он через плечо чародейке.
Зубами выдернул пробку и в пару больших глотков выпил содержимое флакона. Вкус был омерзительным. Зелье тяжело упало в желудок и уже через мгновение в горле появилось странное ощущение, будто натянули тонкую и склизкую мембрану.

+1

13

— Стойте, — пальцы сжали флакон ещё, не раскрытый, стекло скользило в перчатках, неправдоподобно хрупкое, второй рукой — раскрытыми широко пальцами — она пытается зачерпнуть собственную магику [больше, чем нужно, будто ради капли крови взрезая сонную наискосок] — она плохо помнит формулу, но тянет — тянет реальность на себя, реальность, сосредоточенную в небольшом чёрном ящике в чужих руках.
      [indent] Выдох.
   [indent]  Явь остаётся явью, забравшая у неё, болезненно вырвавшая магику, неизменная — такая, какая была.
[indent] Ничего не поменялось. Она сжимает ладонью пустоту — и та откликается где-то в горле, проваливается комом в нутро. Не вышло? Не вышло. Нет нужды спрашивать.
[indent] Она открывает флакон — глотает, задерживая дыхание, — варево заполняет собой пустоты, рука горит — фантомно.
  [indent] Глаза — единственно ясное в бушующем хаосе. Вопрос не нуждается в звуке. Вопрос не нуждается в том, чтобы быть заданным.

      [indent] Кто первым шагнёт за борт?

  [indent] Удостоверившись, что Элеонора выпила зелье, Ворт перекинул ногу через фальшборт и протянул свободную от ящика руку вампирше.

— Готовы? На счет три, прыгаем как можно дальше от борта!

  [indent] Он кинул последний взгляд на палубу корабля. Матросы еще продолжали бороться за свои жизни с беспощадной и равнодушной стихией. Напрасно. Едва ли кто-то выживет. На пути к борту Глаэдив видел грязную в буйстве волн полосу отмели и частокол подводных скал. Если кто-то и доберется до суши живым, то только по особой милости богов.

— Раз! Два!

[indent]  Ворт посмотрел на мостик, где старпом и капитан вдвоем пытались вывернуть рулевое колесо. Дошло наконец? Слишком поздно. Стремнина ухватила судно крепко и уже не отпустит. На одно мгновение бретон встретился глазами с имперцем. На мокром лице капитана отразился ужас и гнев. Глаэдив показал ему неприличный жест, от которого и Боэтия бы покраснела, и выкрикнул:

— Три!

      [indent] Она шагнула вперёд.
  [indent] Нет, вернее — шагнул он, а она только — послушная [как на убой] по инерции утянулась следом, тяжёлой и звонкой тенью, не оглядываясь назад. Как бы не хотелось.

  [indent] Падение похоже на удар — вода бьёт её в лицо, силится проломить грудь, обволакивает, смыкается где-то вверху, она не дышит — от первобытного, животного почти страха [милая моя, ты чувствуешь привкус человечности] — руку бретона она сжимает как стальных тисках [страшно? страшно?] — и только тогда делает вдох [а стихия над ними плачет, воет, ревёт, громада корабля остаётся позади нелепой тенью, мелочной, будто труха, только здесь спокойно — два метра как? три? — иллюзорная неявь] — вода заполняет ей рот, льётся в горло, в лёгкие — криком наизнанку, наоборот; жгучая и солёная [будто его поцелуи… сколько? ночь? две назад? нет теперь ни каюты, ни распахнутого перед звёздами окна]; она отталкивается от воды, пытается двинуться вперёд — тело сильнее, чем кажется, чем должно быть, она боится, что не хватит — и только это [стра-а-а-ах, липкий как патока, янтарь здесь тусклый, вода черна] даёт силы не останавливаться.

+1

14

Удар и мир схлопывается, в одно мгновение меняя очертания и правила. Соленая вода заполняет рот, заменяя воздух и становясь им же. Глаэдив толкает воду ногами и она поддаётся с готовностью любовницы. Бретон тащит чародейку за собой, глубже и от тени терзаемого волнами и ветром корабля. Гнев и грохот — все это осталось где-то там за беснующейся, изменчивой границей волн над их головами. Ворт оборачивается и в тусклом зареве молнией видит Элеонору. Платина зеленоватым облаком мерцает вокруг её лица, словно пойманное в мед пламя магического огня. Он кладет её руку на свой пояс, заставляя зацепиться. Ящик тяжелый в воде и ощутимо тянет ко дну, но помноженные на зелье сила рук, ног и желание выжить держат на воде. Грести одной рукой непросто, они плывут быстрее, чем любой пловец, и все же, слишком медленно. Из темного изумрудной зелени впереди проступает мутная стена воды и растревоженного штормом ила. Мелководье. Пройти его и они спасены. Клубы песка и ила все ближе. Он безмолвно кричит "держитесь!", но море пожирает его голос.

Она не слышит.
Она держится.
Мир, состоящий из воды и колокольно-сердечного боя, сужается до единственного человека. До пальцев, сжимающих пояс. До марева впереди. Море — чёрное, синее, зелёное, никакое. На взгляд вуалью ложится красное — и Элеонора широко раскрывает рот [рыбку не выбросили на берег — рыбке вспороли брюшко] — она бы взвыла в голос, но это воет там наверху неприкаянный шторм, а в голове, упираясь в черепную кость, только бьётся — пожалуйста, пожалуйста, по жа луй ста, это ярче любых кошмаров, приходящих из Гавани, где корабли без палуб, это — ощутимо, потому что шанса проснуться нет — есть шанс разжать пальцы, отцепиться, остаться, сгинуть, вдохнуть глубже соли, стать драгоценностью, подаренной дну — нет, не станет, не будет — она дышит всё ещё широко открытым ртом, глаза — мутное стекло; и вот уж какая-то радость — мир из чёрной синевы становится золотист, песок — она почти готова коснуться носками сапог дна.

Сквозь толщу воды внизу стали проступать очертания камней, песка и водорослей. Мелководье. Стена из мутной воды приняла их в свои объятия, закрыла все слепящей пеленой.
Первый удар волны чуть не прижал их ко дну. Второй — едва не выкинул на острые скалы у кромки поверхности. Магия зелья — все что удерживало их от неминуемой смерти в мокрых руках свирепого моря. Глаэдив молился, как никогда молился всем и сразу о спасении. Отмель не могла быть широкой. Он видел её полосу с борта. Ещё немного усилий и они вырвутся к глубине, а там и к заводям у берега, где спрячутся от ударов стихи на косыми берегами, что словно волнорезы отражают гнев моря.
Минута на отмели и Ворт поймал ритм. Валы больше не швыряли их стороны в сторону. Теперь он ждал их, был готов к каждой волне. Скалы стали отступать, уходить глубже. Ещё немного. Совсем немного.

Но — тут сзади и в бок бьёт наотмашь, навзничь волна — Элеонора кричит, разжимает пальцы [это насильно, это всё поток], мир из спасённого становится белым, чуть золотистым и блестящим — это в водовороте взбешенного прилива перед лицом вьются собственные волосы, окутывая, будто саван, она бьёт — обессиленными уже — руками пустоту, хватается за ничто — за частички ила и мелкие камушки; огонь здесь бессилен, лёд бесполезн, опустошённы и бесслёзны чары.
Элеонора закрывает глаза.
Море, пляшущее с ней и вокруг, из синевы произрастает до красного.

Удар пришёл неожиданно. Должно быть под ними была яма, которая обратила движение воды. Сначала он почувствовал, как соскальзывает с пояса её рука. Потом его протащило по дну, как тряпичную куклу на веревочке. Как бы он не старался, остановить движение уже не мог. Прежде, чем он успел понять что именно видит, перед ним вырос неровный обелиск подводной скалы. За секунду до удара он увидел полипы и кораллы на камнях, и чей-то позеленевший от тины череп, что застрял в трещине скалы. А потом была только темнота.

+1


Вы здесь » The Elder Scrolls: Mede's Empire » Свершившееся » [04.06.4Э207] соль, камень и бездна II


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно