Солнце медленно уползало за горизонт, окрашивая алым маревом остывающую землю, раскинувшиеся кроны деревьев и неприступные городские стены, видневшиеся чуть поодаль. Легким ветерком разносились по воздуху ароматы всевозможных растений, буйно цветущих в это время года, и лишь изредка ноздрей касались запахи, слабо доносящиеся из-за городской черты, такие будоражащие, что у каджитки, притаившейся неподалеку от одинокого особняка и терпеливо выжидавшей, когда в окнах потухнет последний огонек, невольно урчало в пустующем желудке, а рот наполнялся тягучей слюной.
Аайн пришла сюда несколько часов назад, когда не по-весеннему жаркое солнце еще только начинало катиться к горизонту, и все это время терпеливо выжидала своего часа, устроившись удобно в могучих ветвях старого дерева так, что ни старый хозяин дома, ни его слуга не смогли заметить каджитки. От продолжительного пребывания в одной позе тело начинало ломить, требуя разминки, но девушка проявляла потрясающую выдержку и сидела бездвижно, обращаясь вся в зрение и слух. Вот скрипнула дверь, и на пороге появился седой мужчина с испещренными морщинами лицом, и остановившись на миг, медленно поплелся к городу. Скоро должен появиться и сам хозяин...
За те две седмицы, с тех пор как Аайн наткнулась на это поместье и в голове ее созрел отчаянный план, она успела изучить распорядок дня жильца дома - старого мера, так кстати для нее, живущего особняком от городской суеты. Она успела изучить: когда он просыпается, когда приходит его помощник, когда завтракает, когда занимается своими, по-видимому магическими, делами, что в окнах второго этажа постоянно что-то вспыхивает, когда совершает неспешные прогулки в окрестностях дома, когда покидают дом редкие посетители (за все это время каджитка видела троих), когда уходит в город старый имперец, когда сам хозяин отходит ко сну. Воистину, она изучила каждый шаг старого мера, потратив на это так много драгоценного времени. Но оно должно стоить того. Просто обязано.
Девушка не отрываясь и почти не мигая следила за неспешными передвижениями данмера, позабыв и о голоде, и о затекших конечностях. Скоро, совсем скоро она воплотит в жизнь то, что задумала, к чему так долго готовилась и обязательно будет вознаграждена за это. Хоть терпения ей было не занимать, но от предвкушения скорейшей расправы начинали потеть ладони, обхватывающие прохладную шершавую кору, где-то в глотке застыл ком, а внутренний голос так и подначивал не дожидаться темноты, а кинуться на данмера прямо сейчас и свершить задуманное. Но нет, это было бы слишком рискованно и слишком необдуманно, а каджитка права на ошибку, увы, не имела.
Сгущались сумерки. Старый мер уже давно зашел обратно в дом, но еще не спал, о чем говорили отсветы магического огня в толстых мутных стеклах. Аайн нетерпеливо заерзала, тем самым несколько разминая задревеневшее тело, острым взглядом желтых глаз вперившись в голубоватые блики. Она знала, что совсем скоро свет погаснет и можно будет, выждав еще совсем немного, пробираться в дом. Но время тянулось как никогда медленно, и уже начинало казаться, что блуждающий бледный огонек не потухнет никогда, но стоило чуть потерять бдительность и моргнуть, как поместье неожиданно погрузилось во тьму.
Выждав еще время каджитка наконец соскользнула с ветки и бесшумной тенью приземлилась на землю. Прыжок вышел неуклюжим - задревеневшее тело никак не хотело слушаться - но лишнего и ненужного шума не наделал, да и едва ли человек не настороженный смог бы разобрать хоть что-то за таким пронзительным стрекотанием сверчков и шелестом молодой листвы, перебираемой легким ветерком. Едва ли данмер ожидал полуночного визита, едва ли подозревал, что за ним и его домом установлена такая пристальная слежка, едва ли был начеку, иначе... Аайн тихо выдохнула, отгоняя от себя нехорошие мысли, которые могли бы повлиять на ход предстоящего предприятия, и прячась в тени раскидистой кроны, прижавшись спиной к шершавому стволу, тихо и аккуратно принялась разминать затекшие конечности, чтобы в самый неподходящий момент ее молодой, но утомленный вынужденным обездвиживанием организм не дал осечку.
После легкой разминки руки и ноги снова прекрасно слушались,  и Аайн, полностью удовлетворенная своим состоянием и преисполненная готовностью воплотить наконец в жизнь свой план, медленно двинулась к сереющей в густой темноте, под сенью крепких деревьев. Мягко ступали ноги по шелковистой молодой траве не издавая ни единого звука, не скрипела потертая кожа видавшей виды брони Братства - каджитка старалась ничем не выдавать своего присутствия и замирала после каждого шага, вслушиваясь в ночь - не заметили ли, - но не слышала ничего кроме веселой трели сверчков. Когда же наконец ладонь легла на шершавую, остывающую после жаркого дня стену, девушка замерла надолго, полностью превратившись в слух, и продолжила свое продвижение только тогда, когда полностью убедилась, что так и остается нежданной гостьей.
Добраться до так гостеприимно приоткрытого окна второго этажа для ловкой и легкой каджитки не составило большого труда, и спустя несколько минут она стояла уже в спальне чародея и удовлетворенно слушала его безмятежно глубокое ровное дыхание, а на ее губах уже играла победная ухмылка. Во врывающемся через открытые ставни лунном свете сверкнула сталь кинжала приглушенным матовым блеском - даже не обладающий ночным зрением  внимательный наблюдатель заметил бы, что все лезвие покрыто каким-то налетом. Это заблаговременно нанесенный сильный паралитический яд не давал отточенному и отполированному металлу искриться в свете двух лун.
Аайн медленно приближалась к широкой постели, крепко сжимая в лалони рукоять кинжала, готовая обороняться в случае чего, но случая так и не предоставилось. Убийца застыла в изножье кровати, будто набираясь решимости, а затем вдруг резко откинула одеяло и полоснула наотмашь по ноге данмеру прекрасно зная, что теперь он ничего не сможет сделать. Яд распространялся по телу очень быстро, а действия его хватит с лишком для того, чтобы приготовить все для Темного Таинства и провести ритуал, достав из груди еще живое, трепещущее сердце. Вот тогда-то Матерь наверняка услышит ее.