Попрощавшись с наставником и спутником теперешних своих странствий, пусть и ненадолго, Ольхэн вернулась в Солитьюд, дабы навестить оставленное жилище, привести в порядок кое-какие дела и забрать из тайника в подвале дома ингредиенты и записи.
Город был одним из немногих приятных скоплений народа за каменными стенами, довольно чистый, в меру оживленный. Подданные ярла вели размеренную жизнь и, в отличие от обитателей Имперского города, не лезли в чужую, хотя бы столь навязчиво.
Из Вайтрана до дома госпожи добралась и сильно измотанная дорогой, но полная впечатлений Джен, тотчас взявшая на себя заботы по хозяйству. Рэни же, вопреки асоциальности, воспользовавшись не слишком ясной и теплой погодой, прогуливалась, подмечая, как скоры изменения, мельчайшие, заметные не сразу миру смертных, для глаз вампира.
Торговый порт, овеянный ветрами с моря, стиснутый продрогшими камнями, носивший как дурную славу, так и титулованный богатейшим, стал для Ольхэн почти домом. Политика была интересна данмерке только отчасти, торговой жилки, в отличие от матери, она не имела, а потому, ведя обывательский образ жизни, она, со стороны, бесцельно, бродила по лавкам, без видимых усилий нося в шелковой мешке купленные книги.
Поддавшись очарованию сумрачного вечера, поглядывая на низкие плотные небеса, имеющие непередаваемый оттенок, такой, который свойственен природе, неповторимый и не воссоздаваемый, Рэни, даже к своему удивлению, припомнила мотив мелодии, что так старательно пыталась породить из старой лютни ее служанка в краткие минуты досуга.
Я стою на обрыва крае,
Я купаюсь в дорожке света,
Я вплетаю мелодию в ветры,
А слова, как молитву читаю.
Я спою тебе все, чем дышу я,
Я совью мысли, чувства, желания;
Пусть мелодия ветра целует,
Убаюкав твое мироздание...
Слова складывались в стройные строки всегда в такие мгновения. Ольхэн не могла дать объяснения этому состоянию, почитая свою новую сущность лишенной проявления эмоций — тем более, — таких. И, тем не менее, позволяла иногда звукам рождаться, тихонько напевая. Это сохраняло ощущение этакого суррогата жизни в холодном, мраморно-гладком, бледном теле.
Однако, город — не убежище, не знакомый тебе до выщербины на камне подвал; порыв влажного, холодного (впрочем, холод не стал бы причиной нарушения этой почти романтической отрешенности) ветра развеял атмосферу созерцательности. Рэни опустила голову, чутко прислушиваясь. Людям в преддверие праздника было попросту не до нее, да и певцов на улицах хватало, чтобы любой ее этюд скрыть и похоронить в общей какофонии. И все же... Обаяния всегда хватало, дабы ввести в заблуждение не слишком любопытного и дотошного. Иллюзии данмерка оставляла для тех, кто не считал любопытство смертельно опасным пороком.
Остановилась она на пороге собственного дома, словно выказывая любезность настойчивому незнакомцу. Им оказался довольно юный норд, обладатель незаурядного лица и занятной манеры подачи информации. Ольхэн всегда любила разглядывать собеседников, ей нравилось угадывать мимику, читать во взглядах — голубоглазый бард, — а он-таки признался, — был удивительно и потенциально интересен, и, впервые после встречи с Джен, Ольхэн решилась забороть натуру одиночки, в чем-то нарушив принцип многолетней осторожности.
Праздник? Песни, шум? И люди, запах медовухи, духота, пляшущее пламя и тени вместе с ним? Возможно. Это приглашение? Была ли у ярла? Конечно, давно ей помогала с какой-то глупостью, не значимой сейчас. И Буревестник здесь? Занятно. Так и суров, как ропщет скромный люд? Не обещаю...
Так или иначе, Ольхэн явилась. Отдав предпочтение практичной красоте, и облачившись в плотное, темно-бордовое платье, вышитое по скромному вороту лиственным мотивом серебряной нитью, накинув сверху плащ с глубоким капюшоном и спрятав бледные тонкие руки в муфту, данмерка переступила «порог» этой вкусовой и ароматизированной какофонии. Рэни редко обращалась к своей сущности, когда дело доходило до близкого контакта с теплокровными существами. Взглядом поискав среди собравшихся давешнего знакомца, Ольхэн ощутила неприятное чувство, которое всегда, словно саван, накрывало ее в толпе, — сторонясь даже соприкосновения с гостями праздника, она добралась до барда не слишком быстро.
Мгновением изучив лицо, позволив собственному меньше напоминать маску посмертия и покоя, данмерка изобразила вполне искреннюю, хотя и слабую улыбку. Однако же, дистанцию блюла.
— Впервые покидаю дом, чтобы поучаствовать в празднике. Легкомысленный и ничем не оправданный поступок... — Одернула себя, понимая, что полностью растеряла навык общения с другими: Лютер не требовал многословности и выражения чувств, Джен удовлетворяла потребности общения на рынке и с иной прислугой. — Вечер добрый. Вам здесь уютно, в этаком сумбуре? — Улыбка не менялась, у собеседника могло сложиться впечатление, что разговор ведется с чудом ожившей статуей, так медленно и скупо, но все-таки менялись черты лица, смягчаясь в угоду движению губ.
Ольхэн без какого-либо удивления следила за развлечением нордского контингента, уделив несколько секунд пристальному запоминающему взгляду на короля. Его она не видела до сего дня, а потому сопоставляла образ, доступный с чужих слов, с тем, что лицезрела сама.
— Вы здесь как наблюдатель или поучаствуете? — Интонация тоже не слишком удавалась, — Его Величество почтил приездом город. Каков он? Сплетен, недомолвок и гневных утверждения я уже вдоволь наслушалась. — Добавила данмерка, сделав это так, что вряд ли бы возникло ощущение допроса, уж слишком холодком отдавала эта вежливая заинтересованность.