[AVA]http://data26.gallery.ru/albums/gallery/135771-fd78c-89813834-src-u94f55.jpg[/AVA]
Вот о чём Себрис не думал совсем, так это о собственной предсказуемости - он оставил брата в каких-никаких, а людских пуках, за крепкими стенами и под охраной. В полудне пути отсюда бездельничали воины герцога Альдкрофта, до дома было тоже недалеко. Ничего больше для брата сделать он не успевал и не мог, теперь у него, по его рассчётам, оставалось немного времени на то, чтоб сделать хоть что-то доя себя. Нужно сказать, что прошедший день уверил Себриса чётко в одном: брат, уверенный в наличии лекарств и обратимости положения оборотня, знал куда больше, чем все окрестные жители, алхимики и ворожеи - Себрис же видел реакции расспрашиваемых, припомнил мимику и реплики алхимика в городке, негодование Волдери, и решение для себя принял ещё в обед - Хирсину он служить не желает, а уверенность Волдери - академическая. То есть теоретически брат его был всё равно прав, но когда именно настанет момент практической правоты... может быть через несколько дней. Или недель. Лет?
Примет ли Акатош обратно того, кто несколько лет служил одному из принцев даэдра?
Себрис не знал наверняка и совершенно не желал проверять. До полуночи оставалось ещё немало времени и, стоило солнцу коснуться горизонта, как Себрис занялся делами духовными. Вешаться было и страшно и стыдно - куда проще далось бы ему заколоть себя клинком, но оружие осталось далеко, у оружейной стойки и Себрис оставил бы его там снова - так получалось, что он отлучился недалеко и всё ещё в замке. Так получалось, что брат не станет его искать. Но получалось ещё и то, что теперь придётся лазать по деревьям и вязать скользящие петли на собственной шее. Причём неизвестно ещё, выдержит ли верёвка - на всякий случай бретон сложил её вдвое, проверил все узлы по нескольку раз перед тем как в петлю всё же залезть и, зажмурясь, выпил до дна выданную колбу с ядом. Отступать было поздно, да и странно как-то. Трусливо. Обратившись к Акатошу и подробно отчитавшись о причинах своего поступка Себрис приладил поудобнее петлю и решительно шагнул с ветки вниз.
Полёт, рывок и падение. И хруст, хруст он ещё слышал, когда грянулся на землю и сверху накрылся отломанной от дерева веткой, - воздух с трудом проникал в передавленное верёвкой горло - Себрис не собирался долго мучительно задыхаться, поэтому выбрал способ "быстрый" - рывком свернуть себе шею, теперь же он судорожно бился среди зелёной листвы - организм отчаянно сражался за право дышать, пальцы, сдирая ногти, боролись с затянувшейся на шее петлёй - он зря сомневался в верёвке. Верёвка выдержала, а вот ветка - обломилась, не выдержав рывка и теперь придавливала бретона к земле. Сил выпутаться у Себриса попросту не было - всего этого было слишком много и он, нескоро, но добившись права кое-как дышать, замер.
Болело всё - потянутая в рывке шея, ушибленный землёй затылок, расцарапанные руки, помятое узлом горло и содранная верёвкой до мяса кожа под челюстью. А ещё болели ребра и, всё сильнее и сильнее, заходилось сердце, словно кто-то на него, живое, наступал подкованным сапогом. Не нужно было быть жрецом аэдра, чтобы понять - Акатошу он не сдался. Во всяком случае Себрис решил именно так - если удача отворачивается в таком деле, аэдра явно не на твоей стороне.
Полное отчаяние дополнялось ещё тем, что лошадь от него сбежала, дико ржанув и вздёрнув хвост. Солнце садилось. Себрис, выкарабкавшись из под ветки, пытался залезть на дерево второй раз - из упрямства и противоречия. Впрочем, его "залезть" сейчас заключалось в том, что ствол дерева он попросту обнимал - на любое другое движение его не хватало: боль, поселившаяся внутри, крепчала и расползалась и вскоре из сознательных действий он был способен только на тихие подвывания. Яд, а младший Роштейн был совершенно уверен, что это - действие яда, работал как-то очень уж медленно и очень уж больно, так больно, что Себрис очень скоро просто грыз кору дерева и бился об него головой. Так больно, как ему вообще никогда в жизни не было.
***
Пришёл он в себя, когда было совсем уже темно. Боль ушла, остался только голод и какое-то смутное недовольство окружающим миром. Форма его изменилась, но теперь бретона это совершенно не волновало, а вот удавка на шее и волочащаяся следом ветка бесили. Сложенная кем-то вдвое верёвка обмоталась вокруг шеи и перегрызть её, как он поступил уже с запутавшейся в листьях и лапах частью её, он не дотягивался, хотя потратил на это изрядно времени. Впрочем, в новом своём обличье Себрис проблемами времени и духовными метаниями не озабачивался - через четверть часа только в щепки разгрызенная ветвь дерева, да обрывки верёвки напоминали о краткой стоянке сына герцога Альдкрофта, а сама зверюга, крупная даже по меркам оборотней, но припадающая немного на левую переднюю лапу, неслась вдоль тракта тёмной тенью. Обрывок "ошейника" полоскался по ветру следом - если верёвки и ветки перед этой тварью были вроде как и не виноваты, то вот жители деревни вызывали не смутное раздражение, а совершенно конкретную ненависть...
Атаковал домишки оборотень по всем правилам военного искусства - пронёсся по главной улице, сея панику, распугал, заскочив в конюшни, лошадей горе-дозорных, навылет прошёл пару домишек поплоше и унёсся в ночь, заходить с другого фланга. По всем признакам зверь не охотился как охотятся волки, деревню он явно собирался истребить подчистую, не ограничивая себя скромным убийством одного-двух селян.
И неизвестно ещё, как сложилось бы дальнейшее, не пропусти волколак явные признаки тупой человеческой подлости: в ловчую яму с кольями и смрадным маслом на дне он рухнул из-за недостатка чисто волчьего опыта, недоверия к обонянию. Зато теперь оглушительный вой, визг и шум доносился из под земли, распугивая тех, кто было дерзнуть подойти поближе к краю. Оборотень ярился, и крушил хлипкое внутреннее обустройство ловушки - те колья, что не пропороли крепкой шкуры в несколько мгновений стали щепками, те, что застряли где-то в теле - бесили неимоверно, заставляя активнее орудовать лапами, наскакивая на стены.
Волколак попался, зверь застрял в ловушке, оборотень был ранен и оттого только более опасен.
Запах собственной крови подгонял его на новые безумные попытки выбраться и, судя по бешеным наскокам на стены, у зверя вполне себе был шанс. Во всяком случае если сперва его когти чиркали по стенам на уровне человеческого роста, то теперь от верхней кромки до глубоких отметин от когтей оставался хорошо если локоть высоты. Ну, или для сжавшихся у края ямы селян, "глубины"...
