Если бы какой-нибудь умник пару месяцев назад поведал Боуддике, что воля аэдра, дурная голова или шальные ноги доведут ее аж до Виндхельма, женщина рассмеялась бы ему в лицо, сказав, что никогда не будет истинной дочери Предела в этих проклятых землях, однако, не прошло и года, а она уже плелась по мостовой ульфриковой обители, намереваясь совершить самый дерзкий из всех своих поступков. «Это стоит того», - убеждала себя ричменка, приближаясь все ближе и ближе к тяжелым воротам, ведущим в королевский Дворец, - «Эта встреча разрешит наши разногласия куда скорее, нежели глупое шатание по нордским городам и нелепые попытки отыскать союзников там, где ими и не пахнет». Боуддика резко выдохнула, вспоминая, как блуждала по Маркарту, нанимаясь на грязную работу и прислуживая зажравшимся господам, как после шаталась по деревенькам, где на нее косо смотрели все, включая собак, как совершенно глупо нарвалась на разбойничью засаду, где, чтобы спасти свою шкуру, была вынуждена оставить знатную долю личных вещей. Виндхельм, конечно, гостеприимством не отличался и на родной Предел не походил совершенно, но по сравнению со всем пережитым безобразием, выглядел просто воплощением порядка, покоя, сытости и уюта. Впрочем, в какой-то мере он именно таким и был. Для нордов, верных Буревестнику, и для всех тех, кто желал подчиниться Короне. Боуддика была не из таких. Нет, она не собиралась устраивать беспорядков и находила сущей глупостью попытки высказываться против Его Величества или хоть как-то афишировать свою принадлежность к изгоям, но, вместе с тем, стремилась поскорее покончить с задуманной аферой и вернуться домой. Ей и так пришлось ждать слишком долго, а ждать эта женщина никогда толком не умела.
За те несколько дней, что провела в Виндхельме, ричменка буквально извела себя, успев несколько раз прокрутить в голове предстоящую встречу, до мелочей продумать свое поведение и свои слова. Несколько раз порывалась она оставить нелепый хлипкий план и убраться восвояси или же, напротив, плюнуть на осторожность и просто вломиться во дворец и потребовать аудиенции, однако, от поспешных решений воздержалась. Впрочем, спас ее вовсе не голос разума, но непомерные амбиции, реализовать которые мог помочь лишь благоприятный исход беседы с Ульфриком. И Боуддика ждала ее, столь же нетерпеливо, как много лет назад ждала встречи с вождями соседних племен. И ничему не научила ее жизнь и прошлый опыт, попавшись один раз и жестоко обжегшись, женщина и в этот раз не задумалась о том, что все может сложиться иначе, не так, как она себе вообразила. «Если что-то пойдет не по плану, - плевать, на месте разберемся», - так рассуждала она, сидя в таверне за кружкой самого дешевого из местных горячих напитков, также думала и теперь, когда до заветной цели оставалось всего несколько шагов.
Впрочем, самоуверенная ричменка просчиталась уже в этом. Стоило ей зайти во дворец, как в глаза ее бросилась бесконечная вереница посетителей и просителей. Они стояли, склонив головы, и терпеливо ожидали того момента, когда Его Величество соизволит их видеть. Люди и нелюди, а среди присутствующих Боуддика обнаружила и нескольких данмеров, о чем-то перешептывались, переминались с ноги на ногу и вели себя так, будто ожидали чего-то сродни смертному приговору. «Ничтожества», - подумала женщина, проходя мимо собравшихся прямиком к распахнутой двери. То, что не станет стоять в очереди она осознала, едва завидев толпу. Кто-то ее окликнул, кто-то попытался преградить путь. Ричменка грубо оттеснила его плечом, дождалась, когда Буревестник отпустит лепечущего что-то невнятное просителя, и пошла.
Ах! Как она шла. Не было в ее движениях суеты, боязливости, нервозности; читались в них уверенность, спокойствие, сила и непреклонная решимость. Держалась Боуддика с поистине королевским достоинством, хотя, если присмотреться, взглянуть было не на что: поношенные, видавшие виды сыромятные доспехи, высокие меховые сапоги, широкие кожаные браслеты на предплечьях, - никаких богатых украшений, никаких драгоценностей. Образ ее дополняли длинные волосы, заплетенные в косу и перехваченные грубой бечевкой на уровне шеи, да самый обычный боевой топор, притороченный к поясу. Впрочем, несмотря на это, женщина не чувствовала себя просительницей, и ощущение сие добавляло ей уверенности.
- Ваше Величество, - размеренно и четко проговорила ричменка, приблизившись к Верховному Королю Скайрима и склонив голову ровно на столько, чтобы кивок этот стал вежливым, - Мое имя Боуддика, я предводительница одного из племен изгоев, и я пришла сюда, чтобы предложить мир и обсудить его условия.
Озвучив свое желание Боуддика смолкла, устремив внимательный взор на того, кого считала кровным врагом и с кем, несмотря на это, желала договориться.

Едва Боуддика представилась, в тронном зале повисла гробовая тишина, лишь через мгновение сменившаяся звучной многоголосицей, неуверенным перешептыванием, лязгом стали. Спиной женщина ощутила, как устремились на нее десятки ненавидящих взоров, как исказились в гримасах гнева и злобы лица местной стражи, оплошавшей и пропустившей прямо к королю мерзкое изгойское отродье. Ричменке на то было плевать. Не задевали и не оскорбляли ее взгляды и желания черни, лишь один человек был для нее значим, и он восседал прямо перед ней, разглядывая ее, как сор, прилипший к подошве сапога. «Смотри, смотри», - Боуддика подняла голову и слабо улыбнулась. В этот момент женщине казалось, что она произвела нужный эффект, что появление ее вышло достаточно неожиданным, а заявление громким ровно настолько, чтобы быть удостоенным ответа, однако, в суждении этом ричменка жестоко ошиблась. Острый, холодный взгляд Короля скользнул по ее фигуре, пальцы сложились в легком повелительном жесте, и вот ситуация резко переменилась: послышался характерный для прицеливания звук, а несколько верных Буревестнику нордов отделились от сотоварищей и налетели на дикарку, как свора собак на волка. Удар. Еще удар. Боуддика могла бы ответить, обдать уродливое рыло вспышкой пламени, выхватить нож, припрятанный за голенищем, и перерезать глотку первому, кто осмелится подойти, но делать этого не стала. Во-первых, не хотелось так глупо расставаться с жизнью, а во-вторых, в душе женщины все еще теплилась смутная надежда на разговор. «Может быть, ты не хочешь говорить вот так?» - вопрошала она себя, снося побои и покорно опускаясь на колени, - «Считаешь нужным наказать меня за дерзость, продемонстрировать свою власть, свою силу? Ну вот, смотри, я перед тобой в позе просителя, явившегося лизнуть королевские сапоги…» Ричменка мысленно ухмыльнулась и подняла голову, даруя Ульфрику взор отнюдь не смиренный, но полный гордости, решимости и насмешливости. Определенно, даже находясь на коленях, под прицелом десятков стрел, Боуддика не утратила присущего ей самообладания и чувства собственного достоинства. Впрочем, дело было не столько в ее натуре, сколько в том, что женщина еще не понимала всей тяжести своего положения, не считала себя обреченной и, уж тем более, не видела, как заносится над ней топор королевского правосудия. Вероятно именно поэтому всю последующую речь Буревестника ричменка слушала с некоторым недоумением и непониманием. «Что? Как? Но...» - подумала она, когда проклятый венценосный норд озвучил приговор, а стражники подхватили ее под белы рученьки и поволокли прочь из зала. Весьма грубо, стоит заметить, поволокли, ничуть не заботясь о том, что дикарке, вообще-то, тоже может быть больно. Что ж, за отсутствие жалости и снисходительности Боуддика была им даже благодарна. Во всяком случае, от колких замечаний и доли проблем она своих провожатых избавила, показав клыки и коготки только тогда, когда ее передали в руки тюремщиков, решивших обезоружить проклятую тварь. Кто-то из мужчин получил в зубы, кто-то между ног, впрочем, на этом подвиги женщины и закончились.

Очнулась ричменка уже в сырой тесной камере, лежа на холодной влажной земле, связанная по рукам и ногам. Тело ее затекло и безобразно ныло, в носу свербило, а рот оказался наполненным кровью вперемешку с землей. Боуддика подняла голову и сплюнула, потом еще раз. Пошевелилась, стараясь хоть как-то размять мышцы, попробовала даже принять сидячее положение, но, из-за тесно оплетавших ее пут, не смогла сделать и этого, а потому откатилась в сторону, добралась до стены и кое-как, цепляясь ногтями за выступы камней, заставила тело принять относительно сидячее положение. Выдохнула, огляделась, насколько то вообще было возможно, поскольку камеру ей выделили самую дальнюю и самую негодную. «Вот же», - сухо заметила женщина, чеша о плечо кончик носа, - «Как же я могла так просчитаться? Неужели я была не права, когда шла сюда, а ты настолько труслив и глуп, что считаешь, будто изгой явился бы в Виндхельм только за тем, чтобы подерзить? Не желаешь переговоров, предпочитая решать вопросы силой? Находишь нас сборищем воров, грабителей и оборванцев, которое ничего не стоит уничтожить и раздавить? Не хочешь видеть дальше своего носа?» Ричменка задумчиво свела брови, облизнула пересохшие губы и, прислонившись головой к стене, прикрыла глаза. «Разберемся на месте», - решила она, - «Посмотрим, что дальше… Если казнят, пусть так, знала, на что иду. Если нет… А что, если нет?» Боуддика снова задумалась, но ответ сразу не отыскался, а спустя несколько мгновений мысли женщины переключились уже на другую тему и улетели далеко за пределы каменного дворца: к Мэнно и Бьоргу, коих должны были забрать из племени и отвести в город, едва узнали бы о ее нелепом поражении и печальной кончине. За этими рассуждениями свою пленницу и застал Его Величество, спустившийся в подземелье неизвестно когда и неизвестно зачем.
Заслышав знакомый ненавистный голос, ричменка подняла глаза на застывшего возле кованой решетки норда, смерила его внимательным взглядом и криво ухмыльнулась. «Решили поговорить, мой Король?» - пронеслось в этот момент в ее голове, - «Теперь? Когда заперли меня в клетке? Конечно, так проще демонстрировать свое величие и превосходство, а еще не нужно опасаться того, что дикарка вас опозорит…» Слова эти крутились в сознании Боуддики, настойчиво ища выхода, но женщина все же нашла в себе силы смолчать и воздержаться от резких комментариев. В конце концов, он пришел, пришел с вопросами, а значит, разговор ему не так уж и не интересен, как он пытался показать некоторое время назад. «А может быть, я и не права…» - подумала ричменка, - «И беседа наша такова вовсе не потому, что вы испугались слабой женщины, а по какой-то иной причине. В конце концов, наша общение вполне похоже на тайную встречу, со знатной долей извращения, конечно». Боуддика выдохнула, сглотнула и сохранив невозмутимое спокойное выражение лица заговорила.
- Я сказала, что меня зовут Боуддика, - начала она, - Что я являюсь предводительницей одного из племен изгоев. Также я сказала, что пришла к вам, чтобы обсудить мирный договор и его условия. Уверена, что вы достаточно хорошо разобрали мои слова, Ваше Величество, - женщина улыбнулась, стараясь улыбкой этой скрасить возможную невежливость. Показаться грубиянкой она сейчас желала менее всего, а потому прежде, чем Ульфрик успел что-то возразить, добавила, - Я пришла, чтобы поговорить с вами, поговорить о мире, поговорить на языке политики и экономики, а не на языке оружия и убеждений. Мне есть, что вам предложить, ведь не думаете же вы, что я столь глупа, что явилась в ваш дворец лишь затем, чтобы что-то потребовать или же плюнуть вам в лицо?
Ричменка вопросительно изогнула бровь и замолчала, позволяя Его Величеству почувствовать себя настоящим мужчиной, владеющим ситуацией. Это было важно, дать Буревестнику понять, что она признает его власть и его силу. В конце концов, Боуддика действительно явилась в Виндхельм не за тем, чтобы вести глупые споры и кичиться несуществующим могуществом.

Боуддика замолчала, и вокруг воцарилась тишина. Снова. Проклятое, давящее молчание, уничтожающее, пожалуй, не хуже железа, медленно отбирающее надежду, убивающее веру, подтачивающее сомнение и уверенность. «А на что ты рассчитывала, когда сюда шла?» - обратилась сама к себе женщина, слабо искривив рот в подобии усмешки, - «Уж не на то ли, что Король Скайрима кинется тебе в ноги или запляшет от радости?» Ричменка едва слышно хмыкнула и отвернулась, принявшись рассматривать ржавчину на решетке, не за тем, конечно, чтобы насладиться прекрасной картиной, но чтобы не выглядеть преданной собачонкой, ожидающей, когда ей кинут кусок мяса или свежую пахучую косточку. Все же, если уж кем и считала себя Боуддика, так это волком – тварью паскудной и гордой, ценящей свободу, независимость и знающей себе цену. «Интересно, что вы ответите мне», - задумалась она, когда молчание начало затягиваться непозволительно долго, а лицо Ульфрика, на которое женщина все же посматривала краем глаза, исказилось от ярости и гнева, - «Бросите подачку или насадите меня на кол? Победит ли благоразумие, на которое я так рассчитывала, или же власть эмоций окажется сильнее? Ну же, Ваше Величество, не разочаруйте меня…» Ричменка паскудно улыбнулась, поморщилась, поводив затекшими плечами, и полностью вернула внимание Буревестнику, тем более, что он, наконец-то, взял себя в руки и начал вещать.
Впрочем, ничего неожиданного Король не сказал, предпочитая сосредоточиться на дурных воспоминаниях и событиях тридцатилетней давности. Боуддика тяжело вздохнула, облизнула губы и хотела уже было прервать монолог, который находила пустой и бессмысленной тратой времени, но передумала, решив позволить собеседнику выговориться до конца. В конце концов, от обвинений его ричменке было ни жарко, ни холодно. Она знала, что без укора не обойдется, знала еще тогда, когда шла по улице, а потому к подобному повороту беседы была более, чем готова, и на каждую реплику у нее был ответ. Тем не менее, Боуддика упорно молчала, не желая лишний раз демонстрировать свою самоуверенность и наглость. «Я пришла сюда, чтобы говорить», - напомнила себе женщина, - «Не поучать Пресветлого, и не советы ему давать. Его дом – его и право». Ричменка мысленно хмыкнула, не теряя самообладания, покосилась на рукоять топора, который ей так старательно и настойчиво демонстрировали, и позволила себе один единственный благодарный взгляд, как плату за развязанные путы, а после добавила к нему еще и теплую немного снисходительную улыбку, как награду за благоразумие.
- Я рада, что вы все-таки вняли гласу разума, - спокойно и ровно проговорила Боуддика, выбираясь из пут и потирая особенно раскрасневшиеся и распухшие места, - И вам, и мне невыгодно жить прошлым, погрязать в давних обидах и сыпать взаимными упреками и претензиями. В вопросе этом мы, к сожалению, не сойдемся, а потому я предлагаю оставить его в стороне, и на том и порешить. Как я уже сказала, я пришла сюда говорить на языке выгоды, а не на языке убеждений.
Женщина сделала неудачный вдох и сухо закашлялась, однако, справившись с приступом, продолжила говорить, как ни в чем не бывало, даже не попросив воды, хотя пить ей хотелось знатно.
- Как справедливо вы заметили, вы – Король, и я была бы глупа, если бы стала это отрицать. Я же нахожу себя достаточно умной, чтобы оценить ваши успехи и отдать им должное, а потому осмелюсь напомнить себе и вам, что мой народ, и лично я, - это не какое-то отдельное государство, а ВАШИ подданные. И я явилась к вам, как подданная, ради мира, о котором уже говорила ранее. Мира в вашей стране.
Боуддика улыбнулась, выдерживая короткую паузу, - с частью лести и покорности было покончено, теперь стоило перейти к части более интересной и более важной.
- Я говорю сейчас о свободной торговле, о спокойной жизни, о сытых и процветающих деревнях. Ваших деревнях. Я не настолько наивна, чтобы не осознавать, что вы и ваши воины способны покорить Предел, взять его силой, уничтожить мой народ, смести его подчистую, выжечь, вытравить, загнать собаками, но какова будет цена? Вы уничтожите нас, но получите верных мертвецов, уничтоженные крепости, разоренные земли, которые придется поднимать и восстанавливать. К тому же, ваши же новые друзья обвинят вас в непомерной жестокости, алчности, кровожадности. Нужно ли это новому Королю? Если бы на вашем месте была я, я бы ответила – нет. Но я не на вашем месте, и смею лишь предлагать, - Боуддика окатила Ульфрика холодным немного ироничным взглядом, - И я предлагаю вам оружие, то, что выполнит грязную работу вместо вас; я предлагаю вам глаза и уши, что будут видеть и слышать вместо вас, - я предлагаю вам себя и тех, от чьего имени смею говорить.
Ричменка выдохнула и замолчала. С еще одной частью было покончено, и теперь оставалось лишь уповать на благоразумие и понятливость Его Величества.

«А может ли вообще у нордов быть благоразумие?» - задумалась Боуддика, когда Его Величество соизволил ответить на, казалось бы, разумное, выгодное предложение, - «Не проще ли договориться со спригганом? Или с той же ворожеей?» Женщина опустила голову и презрительно скривилась. Не то, чтобы она боялась оказаться неверно понятой или произвести ненужное впечатление, но лишний раз свое отношение демонстрировать не желала, тем более, Ульфрику, коего, как она полагала, было очень легко задеть или оскорбить. Ричменка вздохнула еще раз, потерла лицо ладонями, вслушалась в слова собеседника, пытаясь разгадать причину столь острого недоверия и явной слепоты, слабо кашлянула, задумчиво почесала бровь. «Итак, что же мы имеем?» - вопросила Боуддика у самой себя, - «Упрямца, решившего закрыть глаза на выгоду и утопающего в старых обидах? Или же осторожного, уверенного в себе политика, не нуждающегося ни в чьей помощи? А, может быть, передо мной тиран, уповающий на силу подданных и равнодушный к мнению других?» Женщина хмыкнула. Выбрать наверняка она не могла, но какое-то внутреннее ощущение подсказывало ей, что в вопросах Буревестника, в его сомнениях есть рациональное зерно, в конце концов, ничего конкретного она ему не предложила, и, к сожалению, сделала это вовсе не потому, что не умела говорить, а потому, что силы ее были ничтожны. Пожалуй, с такими-то ресурсами о выгоде не стоило и заикаться, а разумнее было бы приползти на коленях и молить о пощаде, но ричменка сделала ставку на наглость и благоразумие Короля, а потому отступаться от своего решения не собиралась. Она дослушала до конца, плавно, не делая резких движений, поднялась на ноги и медленно, сохраняя достоинство и выдержку, подплыла к собеседнику, остановившись всего в шаге от него. Задрала голову, заглянула прямо в глаза мужчины, без вызова, но так, как могла бы смотреть равная, и заговорила.
- Я надеялась, что вы внемлете моим словам и более не станете касаться прошлого, но, раз мы все же вернулись к нему, позволю себе заметить кое-что. Те события, которые вы ставите в вину моему народу и мне, как его представительнице, произошли почти тридцать лет назад. Тридцать, Ваше Величество. Не мне напоминать вам, что для людей – это большой срок, и сейчас среди изгоев едва ли наберется треть непосредственных участников восстания. Я также могла бы вам напомнить, что сами вы взошли на престол отнюдь не мирным путем, но, повторюсь, меня интересуют не взаимные упреки, а выгодное соглашение, - Боуддика приложила палец к губам, задумчиво сузила глаза, разорвав зрительный контакт и устремив взгляд куда-то за спину Ульфрика, - И, памятуя об этом стремлении, я расскажу вам другую историю. Несколько лет назад изгои, коих вы с легкой руки окрестили сборищем разрозненных племен, сумели объединиться. Все они покорились одному человеку, которого нарекли своим предводителем. Ни идеологом, ни символом, но именно Вождем, лидером, военачальником. Я стояла за правым его плечом, я была той, кто вместе с ним подавлял и уничтожал непокорных, и я же стала той, кто, можно сказать, единолично расправился с предателями и трусливыми беглецами. Я обезглавила половину племен, отправив в последний путь их вождей. А теперь я намерена стать той, кто повторит объединение и встанет во главе его.
Боуддика резко повернула голову, наградив Буревестника острым суровым взглядом, набрала в грудь воздуха и, несколько смягчив тон, продолжила речь.
- То, что вы назвали жаждой выжить я назову жаждой власти. Я не считаю Маданаха королем, не жду его возвращения и не молюсь богам о его здравии. Мне глубоко безразлична его участь, равно как и участь тех, кто предпочитает цепляться за мнимые обиды и оправдывать себя несуществующим величием и избранностью. Я, равно как и вы, политик, и я мыслю и мерею иными категориями. Те, кто хочет умереть, кидаясь на меч, - пусть умрут; те, кто желает воевать с нордами, возомнив себя спасителями и защитниками, - пусть воюют. Это не мой народ. Это жалкие сборища бандитов и недоносков. Мне, равно как и вам, их жизни невыгодны и неудобны, потому что они порочат мой народ, также как вас порочат головорезы-норды. Я охотно уничтожу любого из них. В этом моя позиция, - ричменка выдержала паузу, - Станьте тем, кто наденет на мою голову резной венец, и я приведу изгоев под ваши знамена. Помогите мне, и я отвечу вам благодарностью, так, как умеет Боуддика Жесткосердная, предводительница племени Красной Воды, истинная дочь Предела. Что до гарантий, я готова как принести вам клятву верности, так и выдать знания. Вам останется поверить моим словам, но и мне останется довериться словам вашим. Преданность же вы всегда сможете проверить делом.
Женщина кивнула и, резко выдохнув, скрестила руки на груди. Лицо ее в этот момент приобрело обычное несколько насмешливое выражение, но во взгляде еще можно было прочесть некоторые сомнения и беспокойство. «Я сказала вам много», - думала ричменка в этот момент, - «Внемлете ли вы моим словам или же предпочтете поднять меня на смех? Кажется, однажды я это уже проходила, вот только участники были иными, да ставки сильно уступали в цене». Вспомнив дражайшего супруга, Боуддика иронично ухмыльнулась. Бьорг Справедливый всегда считал себя победителем, но в той игре выиграл тот, кто получил больше, и это была она, а не он.

Размышления Боуддики оказались прерваны жестоко и молниеносно, грубой, типично повелительской выходкой, - Ульфрик, коему правда, вероятно, все же наколола глаза, решил продемонстрировать свое превосходство. «Как это по-мужски», - мысленно заметила рыжеволосая, когда спина ее ощутила холодный шершавый камень, а тонкая венка забилась под жесткими пальцами бывалого воина, - «До чего же ваша порода бывает ничтожна. Мните себя сильными, лишь потому, что можете справиться с женщиной, поскольку даэдра наделили вас силой…» Ричменка скривилась, глядя в потемневшие глаза Короля. Презрительной должна была стать ее гримаса, но стальная хватка проклятого норда, дурацкое положение и нехватка воздуха сделали выражение лица женщины скорее болезненным, нежели каким-то еще. Пленница судорожно вздохнула, рука ее непроизвольно легла на кисть Буревестника. Мысли из головы исчезли, сменившись самым сильным из всех возможных человеческих инстинктов – инстинктом самосохранения. Пытаясь спасти собственное жалкое тельце от верной гибели Боуддика задергалась сильнее, надеясь вырваться, но сил ее было слишком мало, чтобы противиться самому Ульфрику. К тому же, последний довольно скоро лишил ее последнего шанса на освобождение. Повинуясь движениям чужих рук, ричменка поднялась на носочки и прислушалась. В конце концов, слушать – это все, что ей теперь оставалось.
Говорил Король много. Яростью и злобой сочились его речи, и в какой-то момент женщина почувствовала, что он не отпустит ее, не станет слушать, а исполнит свою угрозу и подарит ей долгую мучительную смерть, полную унижения и боли, однако, Его Величество сменил гнев на милость и отошел на почтительное расстояние от жертвы. Оставшись без опоры, Боуддика упала на пол, больно ударившись коленями, рвано задышала, стараясь перевести дух, зачем-то погладила шею, на которой, почти наверняка, остались отпечатки пальцев проклятого норда. Ответила женщина уже позднее, тогда, когда нашла в себе силы подняться на ноги, и придумала более-менее годный ответ.
- Для того, чтобы я ответила на эти вопросы, Ваше Величество, было достаточно их задать, - хрипло проговорила ричменка, пытаясь справиться с дрожащим голосом и унять желание закашляться, - Напомню вам, что я пришла сюда, чтобы обсудить возможное сотрудничество, а значит, намерена быть с вами откровенной.
Организм все-таки победил разум, и женщина сухо закашлялась, прикрыв рот ладонью. Речь свою она продолжила лишь спустя некоторое время.
- Так вот, племена изгоев насчитывают около тридцати тысяч человек. Сюда входят все: старики, дети, калеки. Владеть оружием любого рода способно тысячи двадцать три. Мое собственное племя составляет тысячу восемнадцать человек. Исключая немощных, около трехсот человек – сторонники ближнего боя, чуть больше четырехсот – лучники и чуть меньше сотни – маги. Я также нахожусь в союзе с двумя соседними племенами. Они более малочисленны, и в общей сложности могут предоставить около шестисот человек, способных сражаться. Вам нужны еще какие-то подробности? – Боуддика вскинула голову и улыбнулась Ульфрику уголками губ, впрочем, искренности и теплоты в улыбке этой было примерно столько же, сколько могло бы их быть в «улыбке волчьей». Язвительной и злой сделалась женщина, яростью стучала в висках уязвленная гордость, но рыжеволосая сумела сохранить невозмутимость и то спокойствие, которое демонстрировала ранее. «Грубая сила – удел слабых», - напомнила она себе, - «Удел сильных – умение сохранять лицо и наносить удары тогда, когда их не ждут. К тому же, Его Величество не так уж и против со мной говорить, как пытается это показать». Мысль эта ричменку несколько успокоила, а потому она ухмыльнулась, аккуратно поправила доспех и, не дав Корлю ответить, сменила тему, перейдя к той части сделки, что сводилась к гарантиям.
- Я рада, что вы спросили меня о детях, - проворковала Боуддика, снова поднимая взор и ища глазами глаза собеседника, - Самой мне было сложно назвать такую цену своей верности.
Рыжеволосая вздохнула, на мгновение смежила веки и как-то неопределенно дернула губами, делая вид, что ей действительно сложно принимать подобное решение. Впрочем, то была лишь хорошая игра. Еще только направляясь в Виндхельм, ричменка знала, что предложит Королю забрать ее детей. По нескольким причинам, основная из которых заключалась в том, что сыновья являлись ее слабым местом, и их легко могли использовать ее противники, коих, в случае союза с нордами, станет неимоверно много. К тому же, - Боуддика еще не решалась признаться себе в этом, - она желала Мэнно и Бьоргу иной жизни, не той, которую выбрала она сама, а более сытной, более спокойной, более честной. Ричменка была настоящей кровожадной дикаркой, такими же были и те, кто окружал ее, и, глядя на соплеменников, женщина боялась, что однажды и ее дети станут такими. Она снова вздохнула, распахнула глаза и, сглотнув, несколько затравленно, но, тем не менее, гордо глянула на Буревестника.
- Да, у меня есть дети, - произнесла Боуддика наконец, - Двое сыновей. Одному из них восемь, другому – два.
Ответив на вопрос Короля, женщина замолчала, оставляя за мужчиной право озвучить суровый приговор. «Так будет вернее», - рассудила она, - «Вы будите тираном, а я несчастной матерью, но верной подданной, готовой оставить под залог самое дорогое, что у нее есть. Правду вам знать совершенно ни к чему». Ричменка мысленно удовлетворенно улыбнулась, но выражение лица ее осталось сдержанно спокойным.