Покачивающийся рядом с Ульфриком в седле Галмар громко чихнул, не менее громко высморкался и еще громче выругался, не совсем благородно, но крайне по нордски. Причина его ругани была банальной – Галмар простыл. Было  разумно предположить, что в его почтенном возрасте чревато после бани заливать в себя холодный эль и нагишом бегать по сугробам; естественно, сам Каменный Кулак искреннее верил в эльфийские проклятия и магию на крови, доказывая всем, что именно так пытаются свести с мира верного слугу Скайрима. После очередного чиха, сморканья и брошенного в сердцах «зараза» Ульфрик отвернулся, кусая губы в улыбке, не желая обижать верного старого слугу; он сам с удивлением начал ощущать неприятную ломоту в костях холодными вечерами, да и его волосы с бородой давно как местами покрылись инеем седины. Впрочем, на покой ему было еще слишком рано собираться, да и не ощущал себя Буревестник дряхлым дедом.
- А я говорил тебе – сиди в Виндхельме, - король улыбнулся в ответ на злобный фырк хускарла, подгоняя коня пяткой. Когда они собирались в поездку, Галмар громко вещал в духе «не оставлю одного на съедение этим западным ссыкунам», «норд норда не бросит». Сам Ульфрик подозревал, что Галмар скорее желает еще раз пройтись по местам боевой славы, как и пощупать местных вдовушек за мягкие части тела, соблазнив их своей медвежьей харизмой и большим топором. Подозревал, но молчал, не желая обидеть старого нордлинга, который всегда был его другом и наставником. Вот и сейчас он с улыбкой воспринимал фырки и плевки хускарла в сторону талморских ведьм и чертовой простуды, как и мечтательные закатывания глаз насчет лечения вечерком хорошей порцией медовухи. Король тоже был не против выпивки, вот только привело его в Солитьюд отнюдь не желание повеселиться на празднике.
Кавалькада нордов, полсотни отменно вооруженных, закованных в сталь и кольчугу танов, змейкой растянулась по пологому склону. Передние, со штандартами своего владыки на длинных древках, горделиво выпячивали подбородки перед робевшими крестьянами и стражниками, задние все еще скрывались за поворотом; чуткие уши короля улавливали обрывки их разговора, в котором было не столь много воинских тем, но зато преобладали вопросы женщин и питья в грубой форме. Очень. Собственно, все обсуждение сводилось к тому, кто еще не успел с рыжей Магдой, и после какой бутылки она даст, причем таны весьма храбро игнорировали временами демонстрирующего жилистый кулак Галмара; Ульфрик опять усмехнулся, вспоминая свою молодость. Правда, воспоминаний надолго не хватило, и король заветрелся в седле, цепким взглядом замечая  тщательно скрываемые, но все равно присутствующие следы войны. Каменная кладка мельницы, возле которой они проехали, местами чернела от огня. Навес рядом сверкал свежим срубом, который еще не успел потемнеть до конца от дождей и ветра. Ферма была восстановлена только на половину, и часть земли покрылась ковром сорняка, в котором шумно гнездились курицы. Ульфрик видел следы, потому что именно он их оставил, когда в конце гражданской войны брал штурмом Солитьюд. Не зря на гербе бывшей столицы был изображен волк: солдаты Солитьюда отбивались с яростью до последнего, и только среди них не было перебежчиков, даже когда имперский дракон пал под натиском Братьев Бури. Тем не менее, храбрость и преданность были оценены, и именно поэтому Ульфрик не стал заменять  руководство своими людьми. А еще… А еще из-за Элисиф. Вздохнув, король опять пришпорил коня, бросая с высоты холма заинтересованный взгляд на причал, возле которого ютились и величественные корабли Империи, захваченные во время войны, и хищные, узкие нордские судна, и небольшие рыбацкие лодочки, украшенные по поводу праздника яркими разноцветными флажками. Хотя после разрыва связей с Империей морской торговый поток существенно сократился, количество кораблей все равно впечатляло. Как и пустовавшее у причала место. И это была основная причина его поездки, а не прелестные глаза ярла или же местные красоты.
- Мой король! Буревестник кивнул хускарлу, очнувшись от мыслей и планов, и в какой раз подогнал коня. Норды явно зашевелились, привлекаемые шумом праздничной толпы и, с ней же, вероятностью щедрого угощения. Хаафингаар был одной с самых богатых провинций и благодаря хорошему географическому положению, и климатическим особенностям, а потому город на фоне староватого увальня Виндхельма смотрелся юной кокеткой; пусть восточные норды кривили носы от влияния культуры Империи и Хай Рока, всем было приятно отдохнуть от снегов и мрачного величия новой столицы – а все еще зеленеющий Солитьюд был прекрасен. Как и его повелительница, во главе знатнейших лиц города встречавшая короля Скайрима возле врат. «Надеюсь, это не намек на то, что внутрь нас никто не пустит. Второй раз ломать ворота я не хочу.» Мрачно улыбнувшись в бороду, Ульфрик медленно приблизился к Элисиф, бросил поводья оруженосцу, с удивительной ловкостью для его грузной фигуры слез, гордо выпрямился, по привычке опуская ладонь на рукоять топора. Его голос был негромким, но достаточно властным, что бы напомнить – Солитьюд принимал своего владыку:
- Приветствую, славный народ Солитьюда. Приветствую, ярл Элисиф. Я благодарен вам всем за встречу меня и моих скромных нордов. Ульфрик слегка наклонил голову вначале к женщине и ее придворным, потом к толпе, которая невнятно шумела – был ли это шум радостных придворных или же злые усмешки старых противников, он не знал. Зато замечал среди обычных нордских физий и остроухие мордашки эльфов, и даже все еще непривычные его глазу морды ящеров, пусть он и часто видел их в Виндхельме. Король поправил рукой плащ, растрепавшийся на ветру, и протянул ладонь Элисиф, твердо всматриваясь в ее большие и чувственно-влажные, но отливающие сталью глаза. Ульфрик знал, что взгляни в них он глубже, сможет разыскать качественно спрятанную ненависть к убийце мужа, но переступать границу вежливости не стал, отводя взгляд в сторону.
- Надеюсь, в этот раз, - в голосе мужчины промелькнула язвительная нотка, - Вы не станете держать нас у ворот, Элисиф, и впустите в город? Мы очень устали и согласны в осаду брать только столы с едой и выпивкой. Прошу вас. Буревестник продолжал стоять рядом в ожидании ладошки ярда, как каменная несокрушимая башня, кажущийся еще более широкоплечим и массивным на фоне стройной женщины.

Отредактировано Ульфрик I Буревестник (24.11.2015 15:02:48)

Ульфрик мягко сжал изящные пальцы в ладони, поддержав Элисиф во время ее спуска с платформы. Контраст в их облике был поразителен - грузный, плечистый король, суровый и жестокий, как сама северная земля, и ярл, утонченная и нежная, как культура Скайрима (пусть и находились клеветники, которые доказывали, что норды грубые и неотесанные варвары, за что этими варварами часто бывали биты). Общим у них был только взгляд - и он, и она понимали некоторую абсурдность приветственных речей и дружелюбных улыбок. Буревестника даже отчасти забавляла эта ситуация, в которой весьма гордая и до последнего сопротивлявшаяся его власти Элисиф была вынуждена сейчас льстиво улыбаться и всячески чествовать своего короля. Потому он и позволил себе несколько пристальных взглядов, даже без намека на смущение рассматривая Прекрасную. В конце концов, она была его подчиненной, и планы на нее были далеко идущими. У Элисиф было то, чем не могли похвастать большинство ярлов Скайрима - ум, воля и влиятельность. Ульфрик нуждался во всех трех качествах.
- Рад видеть, что на мою жизнь покушаются только тыквами, - король слегка улыбнулся, когда сзади раздался характерный влажный звук лопнувшего плода, - а не стрелами или заклинаниями. Это говорит об умении учиться на своих ошибках. Или мы вместе согласимся, что закреплявший украшения мальчишка просто торопился к столу? Все еще улыбаясь, нордлинг вначале учтиво помог Элисиф залезть в седло, а потом сам, чертыхаясь про себя, опять вылез на лошадь; после четырех часов скачек меньше всего ему хотелось сейчас опять ехать верхом. Тем не менее, свое недовольство король разумно сдержал, величественно выпрямившись в украшенном седле, с интересом рассматривая и физиономии подданных, которые приветствовали своих владык, и убранство города. Когда Ульфрик был здесь в последний раз, камни мостовой были залиты кровью, везде пылал огонь пожаров, воздух был горьким от дыма, и, в общем, особого удовольствия от посещения еще тогдашней столицы Скайрима он не получил. Он не испытывал к нему ничего хорошего настолько, что по началу вообще хотел приказать срыть все укрепления и разрушить стены; однако, после окончания сражения, давшегося ему тяжелой ценой, Ульфрик порядком успокоился. Солитьюд был одним из торговых центров Скайрима, и разорять город, обрекать его жителей на смерть королю было не выгодно. Солитьюд опять восстал из пепла, пополняя казну государства звонкой монетой; все благодаря тонкой фигурке женщины, которая почтительно,  с дипломатичной вежливой улыбкой ехала рядом. "Прекрасная выдержка, достойная похвалы. Я бы уже схватился за топор, а она спокойно едет рядом с человеком, который разрушил ее жизнь."  Спешившись и пройдя все планы обливиона с размещением слуг, дружинников и поклажи, король уже по-простецки надеялся на конец всех мыканий, решив отодвинуть цели приезда в Солитьюд слегка на другое место и предаться пиршеству, но Элисиф весьма грубо вернула его в реальность. "Что? Речь? Перед ними?" Ульфрик мог держаться гордо в седле, но вот удержать короткий вздох было свыше его сил. И ведь ничем, вот ничем он не мог возразить на невинную просьбу - отказ мог бы оскорбить как и ярла, так и жителей Хаафингара. Потому король ответил коротким кивком, после чего вышел на крохотный балкончик, улыбаясь простой мысли - если где-то на крыше затаился искусный лучник, речь норда может оказаться последней в его жизни. Впрочем, как и раньше, Ульфрик сомневался, что Элисиф решится на переворот. Слишком разумной она была:
- Мои братья и сестры, дети и отцы, мой верный норд.., - король слегка замялся, в очередной раз замечая в толпе лица (и даже морд) разной национальности, - мой верный северный народ. В этот день, во время прекрасного праздника, я хочу вместе с вами сесть за стол, вместе со всеми поднять кубок и отметить еще один богатый год для нашей отчизны, - норлинг покосился на стоящую рядом Элисиф, и его губы скривила легкая ухмылка.
- Когда я вижу процветающий Солитьюд, дети мои, моя душа наполняется радостью, и я, ваш старый повелитель, не могу удержаться от восхищения гением вашего ярла. Элисиф, - Ульфрик мягко потянул ее к себе за руку, выставляя на обозрение народу, как свой трофей, -  Вас по праву зовут Прекрасной, и барды не зря восхваляют Вас в своих песнях, но я бы счел не менее справедливым титул Премудрой. Я настолько удовлетворен тем, как под Вашей нежной, но крепкой рукой приумножаются богатства, цветут наука и культура, в мире и достатке живет люд в Хаафингаре, что мне остается только скромно признать ваши способности и впредь проследить, что бы вы были заняты именно этим. Вы больше, чем никто другой, заслуживаете титул ярла, - Ульфрик еще раз улыбнулся, ощутимо, но не до боли сжимая ладонь женщины. Речь была проста и понятна - Элисиф, в целом, вполне зависит от его воли, и будет ярлом только до тех пор, пока будет устраивать Буревестника. Что она зависима от него, тирана, убийцы и мерзавца, целиком. Нравится ей это, или нет. Возможно, это было и не совсем красиво со стороны Ульфрика, но он не особо славился своим великодушием.
-  Я надеюсь, нет, я знаю, что в следующем году я опять буду в вашем кругу, мои подданные, праздновать сбор урожая, поднимать кубок, плечом к плечу со своими друзьями. А потому не буду больше сдерживать вас своими речами. Веселитесь и пейте - за Скайрим, за Элисиф, за короля! Норд негромко расхохотался под бурные, и, как он мог надеяться, искренние надеясь что хоть часть аплодисментов, криков и свиста были от чистого сердца, и развернулся на каблуках к ярлу, заинтересованно ее рассматривая; королю была интересна ее реакция и на его шпильки, и на, в целом, довольную толпу. Он не особо понимал, чего добивалась Элисиф предложением выступить с речью, но сейчас это уже было несущественно - Ульфрик хотел есть.
- Мой дорогой ярл, надеюсь, вы составите мне компанию за столом? Хочу видеть вас по свою правую руку. Естественно, тон голоса нордлинга был достаточно властным, что бы подчеркнуть, какой ответ на вопрос он ждет.

Вспоминая ее улыбку, когда толпа ревела, свистела и рукоплескала своему ярлу, Ульфрик, старый хват, не мог сдержать улыбки сам. И дело было не в красоте улыбающейся Элисиф, а в самой улыбке, которая пусть на мгновение, но приоткрыла Элисиф - настоящую, отлично скрытую под слоями брони вежливости и терпения. Элисиф, которая все еще не смирилась и не склонилась, пусть и для вида покорно опускала глаза; Элисиф, которую стоило опасаться, пусть и в ее узкой ладошке не было кинжала. Элисиф, которую он неожиданно захотел сломать, сжать, бросить на колени перед собой. Ту Элисиф, которая очень отличалась как от послушного ярла, так и от красивой, но бесполезной королевы. Элисиф, которая разбудила в нем охотничий азарт. И потому в улыбке короля, внешне нейтральной, не было ничего хорошего.
Сам пир был красив, хорош и скучен по меркам старого норда, но явно великолепен и изыскан со стороны имперских снобов. Еды – хватало, выпивки – тоже, но бросалось в глаза, что ее цель была в украшении стола, а не насыщении желудка. В Виндхельме, где на праздничные столы выставляли целых запеченных кабанов, а быков жарили на вертелах прямо на улице, и каждый желающий мог сидеть рядом и отрывать себе куски мяса, в Старой - Новой столице, где выставляли не графины с выпивкой, а выкатывали бочонки, и любой мог хоть кубком, хоть чашей, хоть котелком черпать пенистый сидр и крепкую медовуху, подобное угощение сочли бы бедным. Буревестник ел медленно, спокойно, но до конца, не оставляя в тарелке ни крохи; прошедший два голодных заключения в тюрьме, особенно памятное талморское, он не мог даже за годы сытой жизни отучить себя от этой привычки. Пил  и еще меньше, редко подставляя кубок слуге. В конце концов, сюда он приехал не ради праздника, и, если бы хотел напиться до распевания нордских песен вместе с компанией, то остался бы в своем городе. Нет, по большей части, Его Высочество с нескрываемым интересом рассматривал бывшую королеву, которую умышленно усадил по правую руку от себя. Его взгляд подмечал многое: и как она изящно орудовала столовыми приборами, деланно не замечая хватающих пищу прямо руками восточных нордов; и как слабо морщилась, когда кто-то от них отпускал особенно скабрезные шутки или слишком громко гоготал, как жеребец. Ульфрик догадывался, что его телохранители и дружина специально вели себя настолько грубо и вызывающе, что бы шокировать или смутить здешнюю публику. Для него не были секретом слухи и сплетни, в которых жителей Виндхельма выставляли чуть-ли не волосатыми как зверей всегда грязных и всегда пьяных варваров, которые женщин тащат за волосы на шкуры, мясо едят сырым, а книжки используют только для подтирания задниц. Вот потому и истмарцы под неусыпным глазом Галмара старались соответствовать этой клевете, впрочем, не перешагивая тонкую границу терпения короля. Которого это забавляло.
- У Вас отличные повара, Элисиф. Не удивлюсь, если среди них окажется тот самый Гурман, пропавший несколько лет как, - норд спрятал улыбку за кубком, запивая медовухой кусочек сочного мяса, - если уж тюрьму Солитьюда сочли подходящей для спасителя Маркарта, то чем она плоха для повара? Может, это замечание было слегка мелочно, но Ульфрик не мог не улыбнуться тому, что когда-то, после подавления им восстания изгоев, Буревестника заключили под стражу и спрятали в яме Солитьюде. Очередная маленькая шпилька, которой он пробовал панцирь самообладания Элисиф, в надежде отыскать слабое место – и воспользоваться им. Хотя бы потому, что королю были необходимы покорные ярлы, которые не станут восставать против него. Хотя бы по причине, что Элисиф возглавляла все западное дворянство, лояльное Империи, а потому опасное и ненадежное. Хотя бы из-за того, что Буревестник смог захватить, но не подчинить Хаафингар, а женщина была его сердцем. Скайриму нужна была твердая центральная власть, и Ульфрик видел себя в ее главе. Только себя. А потому ни честные глаза женщины, ни тост за государство, не могли его обмануть.
- За Скайрим. Он кивнул, допил до конца, твердо посмотрел в глаза, отливающие сталью. Предложение Элисиф было чудесно тем, что не противоречило его цели поездки, а, раз уж король насытился, то вполне мог составить компанию на прогулке. Даже если в толпе подданных были имперские или талморские шпики, в чем мужчина почти не сомневался, то вряд ли их удивит отсутствие короля за столом.
- Да, благодарю, мой ярл, - Буревестник демонстративно грузно поднялся, скрипя кожей и сталью доспеха, поправил пояс, откинул рукой плащ. Спокойно, уверенно, властно улыбнулся пирующим, жестом остановил поднявшихся с ним Галмора и компанию. «Пируйте, празднуйте, отдыхайте. Элисиф вряд ли станет откровеннее от двух нордских хвостов, а я сомневаюсь, что где-то на пути в тени притаился убийца.» Казалось, белокожая ладошка женщины опять утонула в его смуглой лапище, когда он подал ей руку, Ульфрик уверенно повел ее в сторону Синего Дворца, демонстрируя знание дороги и отличную память. Около года назад он шагал этим путем принимать ее капитуляцию, пропахший дымом и покрытый кровью Тулия. Год назад он надеялся увидеть, но так и не дождался, отчаяния в глазах Элисиф, которая потеряла тогда все – и власть, и шанс отомстить за мужа – она хладнокровно выслушала его слова и без лишних, выдававших ее состояние, жестов, сдалась на его милость. Спустя год она, благоухающая ароматами цветов, шагала с ним рядом. И король понял, что свежий воздух пьянит его сильнее выпивки. Возможно, именно поэтому он заговорил только тогда, когда молчание стало слишком долгим и неприличным:
- Надо признать, Вы умеете удивить. Когда я впервые увидел Вас на коронации Торуга, ошибочно счел просто красивой пустышкой, подобранной рукой его отца, как он выбирал оружие или коня для сына. Вещь, достойную правителя, цель которой – подчеркнуть статус и вызвать восхищение. Взгляд короля скользнул по профилю женщины, но в этот раз он был рассеянным и задумчивым.
- Потом я видел вас второй раз, когда закончилась гражданская война. Вы распускали слухи, что я – кровожадный монстр и ксенофоб, мы – что вы Имперская марионетка, которой управляет Тулий. И, да, вы показались именно такой. Кукла в цветнике, яркая бесполезная бабочка, я даже ярлом оставил вас не столько ради спокойствия ваших подданных, сколько в насмешку. Хотел увидеть, как Вы наделаете ошибки и сами попросите Вас сменить. 
Буревесник резко остановился, поворачиваясь к собеседнице всем телом, удерживая ее ладонь в своей, кулаком упираясь в свой бок. Его взгляд все еще был затуманен мыслями, но пальцы он сжимал крепко, запрещая Элисиф убирать руку. Размышлял, покусывая нижнюю губу и хмуря брови.
- Спасибо. Ошибся как раз я. Идем быстрее в мою спальню. Я должен Вам это показать. А барды подождут. Его Высочество ухмыльнулся от двусмысленности своей фразы и развернулся на каблуках, уже более быстрым шагом направившись в сторону Синего Дворца. Азарт в нем, подогреваемый сидром и желанием, пылал все сильнее.

Отредактировано Ульфрик I Буревестник (04.12.2015 11:41:41)

Меряя шагами каменные плиты дороги, отделяющие его от Синего Дворца, Ульфрик постепенно трезвел от необычного для него момента искренности и открытости. Естественно, ругать себя ему было не за что, ничего особенного Элисиф он не сказал, но подобная слабость могла в дальнейшем оказаться фатальной. Хотя бы из-за того, что у Прекрасной может возникнуть ощущение зависимости короля от нее. И вместо того, что бы заниматься обычными для ярлов делами, она может задаться вопросом о легитимности власти; казнить же Элисиф Буревестнику очень не хотелось. В том, что она любила Хаафингар, Его Высочество не сомневался. «А вот хватит ли ее любви на всех нордов? Даже для тех, которые требуют Скайрим только для себя.» Впрочем, неожиданного переворота Ульфрик не опасался. Хотя бы потому, что его крысы были и в свите Прекрасной: слуги, которые покупались на звонкую монету, таны, которые находили службу своих детей в новой армии короля более выгодной, чем преданность опальной бывшей королеве, даже редкие патриоты, которым хватило ума понять – еще одну гражданскую войну Север не переживет. Естественно, любой ее шаг и чих Буревестнику никто  не докладывал, но начни Элисиф двойную игру – и ее весьма быстро заковали бы в железо. Причем процесс был бы с соответствующим размахом – с речами о предавших дважды, поруганном прощении и имперскими/талморскими агентами. Год назад, после коронации, Ульфрик не начал охоту на ведьм только по одной причине – ему нужно было лицо. Было необходимо закрыть рты тем, кто предвещал резню в эльфийских гетто и депортацию противников Братьев Бури. Да, часть особо ярких проимперских танов сели за решетку, еще часть среди его опасных противников просто тихо исчезли, и редкий безымянный труп, обглоданный рыбами-убийцами и крабами позже находили рыбаки. Но, для львиной части западного населения, была громко и с помпой издана амнистия под не менее громкими речами «они сражались за родину вне зависимости от стороны баррикад»; Элисиф, естественно, была в их числе. Его Величество получил титул благородного правителя, недоброжелатели потеряли возможность роптать, а среди помилованных появились и симпатизирующие лица. В конце концов, какая разница, кто им платит – Империя или Буревестник.
Тем не менее, ошибочно убеждать Элисиф в ее возможностях или в слабости короля Буревестник не хотел. Своей праздничной речью он уже дал понять, где и кем видит женщину; теперь было необходимо напомнить ей о своей власти. Потому и сжимал ее нежные пальцы стальной хваткой, потому и во взгляде уже было меньше задумчивости, но больше льда и властности. Ульфрик-человек уже скрылся под броней Буревестника-короля, и со всех чувств в нем оставался только все тот же хищный азарт.
- Как уже знает ярл, сразу после своей коронации я решил отменить некоторые порядки, возникшие при Империи и губительные для нашего государства, - мужчина умышленно подчеркнул, что со Скайримом связан не только он, но и все, и, собственно, родина одна, - и ввести новые, которые помогут нам возродить былую славу северной земли. К примеру, создал единую организованную армию взамен стихийного ополчения ярлов, которые выставляли солдат от своих холдов по собственному желанию и усмотрению, - король сдержано кивнул парочке подвыпивших горожан, которые отсалютовали царственной паре бутылками под неровный гул голосов, шагая с Элисиф дальше. Тот момент, что при этом Буревестник сосредоточил военную власть в своих руках, он умалчивал; фактически, Скайриму нужны были нормальные военные силы взамен потерянных имперских легионов, и нордлинг их создал. Каким путем это было сделано, его уже меньше волновало. Ирония была в том, что он, пришедший к власти именно благодаря ярловской вольности, теперь ее медленно и тихо урезал. Существенное уменьшение солдат, подчинявшихся ярлам, и введение общей воинской повинности под предлогом защиты от врага было только первым шагом; следующими целями короля были контроль налогов и создание единой сети храмов. Но, так как народ получил Талоса, дворянство – видимую независимость от Империи и возможность быстрого захвата тех источников денег, которыми раньше владели имперские компании, недовольных почти не было. Но не это сейчас было основной мыслью короля, которую он постепенно открывал своей милой собеседницы, отвлекаясь и прерываясь разве что на приветствия стражи или подданных:
- Надеюсь, Вы не станете отрицать, что далеко за морем у нас есть могущественный враг, уже сокрушивший Империю однажды. И что, кроме себя, нам надеяться не на что: Сиродиил теперь еще слабее, а новый Император занят внутренними проблемами, Хаммерфелл слишком далек, ну а Хай Рок целиком зависим от Империи, - Ульфрик опять кивнул стражникам и слугам, которые бросились распахивать перед ними двери в дворец. Последний, о счастье, был пуст и темен, так как все придворные, как и почти все слуги, гуляли на празднике Урожая; редкий караульный насвистыванием песенки под нос отмечал свой маршрут, или же перекрикивался со своим товарищем по несчастью. Король отлично понимал, насколько уныло было стражникам нести службу в такой день, потому и простил им выпученные глаза и разинутые рты от удивления; быстро поднявшись по ступенькам лестницы, прислушиваясь к подсказкам Элисиф и стараясь не ворчать на слуг, которые неслись для помощи и любопытства ради, Буревестник наконец-то достиг заветной цели. То есть своей спальни.
- Элисиф, прошу, - теми же властными жестами, будто он, а не Прекрасная, являлся хозяином дворца, Его Величество пригласил женщину внутрь, наконец-то отпуская ее руку, а слуг выпроводил за дверь сдержанным кивком. Сбросив плащ на стул, отстегнув и слегка провокационно уложив пояс с оружием прямо возле ярла, Ульфрик начал перебирать пальцами связку вынутых ключей, подбирая необходимый для его личного сундука:
- Создавать нордские дружины не составило особого труда: отчасти благодаря воинственности нашего народа, отчасти, - в приглушенном сундуком голосе короля, а мужчина залез в него чуть ли не с головой, отчетливо прозвучала саркастическая нотка, - благодаря наследию имперских легионов. Но, хотя норды сильны на суше, что мы доказали за последние полвека поочередно Талмору, изгоям и Империи, у нас невероятно слабый флот. Ну наконец-то, - фыркнув от пыли, Буревестник выпростался с бумажным рулоном, поворачиваясь к Элисиф и хозяйски осматриваю спальню. Без церемоний он смахнул рукой с стола какие-то цветы и принялся весьма резво раздавать женщине указания, распрямляя рулон на столике возле окна:
- Да, прижмите чашей вот тот угол, ага. И держите здесь, сейчас я вот здесь поставлю чудный кувшин. В нем вино? Сурили? Прелестно, я оценил заботу. Так вот, - король покосился на окно, быстро подошел к нему и распахнул, впуская в помещение теплую вечернюю свежесть и звуки праздника, - на море нам нечего противопоставить врагу, кроме парочки патрульных суден. А я не могу позволить себе быть слабым. Нам быть. А еще нам нужно больше свечей. Умеете зажигать свечи? В голосе короля опять скользнула колючая ирония, но и лицо, и жесты его были вполне доброжелательны. В конце концов, сумрак в самом деле скрывал углы комнаты, и одной сиротливой свечи, оставленной слугами до их изгнания за пределы спальни, определенно не хватало. Ульфрик наклонился над столом, в какой раз демонстрируя ярлу свою спину, широкую и внешне несокрушимую, как крепостная стена; впрочем, он знал, что Элисиф видела его другим – отчаянным и больным после заключения в тюрьме, которым Империя отблагодарила его за помощь Маркарту, когда экс-ярл просил Торуга поднять восстание.
- Этот чертеж разработали лучшие мастера моей верфи. Нам все равно не удастся соревноваться с Империей, с ее величественными суднами, если будем их просто копировать. Но и наши нынешние корабли, пузатые и неповоротливые, годятся только для ловли рыбы. Вот, - пальцы мужчины с удивительной нежностью скользнули по выведенными чернилами линиям длинного судна с хищным узким профилем, - то, что опять вернет нордам славу искусных моряков. Ну как Вам? Хмыкнув, Буревестник поднял взгляд на женщину, впервые за весь вечер просто улыбаясь ей.  Не как король, но как партнер.

Если бы в помещении находился наблюдатель, он в очередной раз удивился бы удивительной разнице между собеседниками. Казалось бы, им стоить быть более похожими – оба обладают властью, оба – дети северных земель, но хватало только одного взгляда на сурового даже в интимной обстановке спальни и разговора tet-a-tet короля, на изящную и легкую, не смотря на тяжесть своего положения, Элисиф, что бы понять различие. Даже окружающее их естество, даже игра света и мрака подчеркивали их разницу. В мягком свете лицо Буревестника казалось вырезанным с камня, подобно древним северным героям, которые были столь величественны и беспощадны, что ради них возводили целые крипты и хоронили их с целыми армиями – достойная свита королей. В дрожащем сиянии свечей тени резко очерчивали властный рот, тени выхватывали прямой и крупный нордский нос, тени прятались в глазных впадинах, и взгляд нордлинга казался застывшим и холодным, как зимний вечер. В веселой пляске огоньков фигура Элисиф была подобна творению резца безымянного творца, который в светлом дереве пытался воплотить одну из нордских богинь воздуха и природы, живую и непокорную, что бы оставить ее на горном склоне и только редкий охотник да дикий зверь могли бы поклониться ей в благоговении. Ее серые глаза были расплавленным металлом, и обрамленное каскадом волос миловидное лицо казалось самим воплощением нордской весны, всегда желанной и любимой суровым сердцем северянина. Настолько сильно казалось, что Ульфрик сжал губы, сам удивляясь странной и неожиданной дрожи, охватившей его тело; он, Король-Воин, герой поколения, был смущен. Чем? Жизнью, которая ощущалась в Элисиф, и которой сам был лишен? Свободы, которой не хватало венценосному норду из-за отяготивших его разум властолюбия и бессердечности? Или осознания, что он был не прав, и все – и право поклоняться Талосу, и независимость Скайрима, и восстановление попранной справедливости можно было добиться без таких жертв, какими он платил за свое желание власти? «Даэдра, этот город меня разлагает морально своей мишурной красочностью и демонстративной беззаботностью. Быстрее бы справиться с делами и обратно в Виндхельм, где даже в камнях и реках больше нордского, чем здесь.» Он коротко вздохнул.
- Приказ о передаче лучшей древесины для постройки кораблей получат все крупные лесопилки Скайрима через ярлов; приказ будет идти от короны и я сомневаюсь, что кто-то посмеет мне перечить. В конце концов, экспорт не настолько пострадает, если Империя или Хай Рок останутся без нашего дерева, а вот мне безопасность наших вод более важна, - король смело скрестил свой взгляд с взглядом ярла, удивляясь его прямоте и уверенности, так не сочетавшимся с женскими хрупкостью и беззащитностью. Он ждал, что, увидев рисунки плотников, Прекрасная либо молча примет все приказы, покорная его воле и своей судьбе, или же, сделав ошибку, возразит королю. Но нет, в ее улыбке было знание, и Буревестник сразу понял – процветание верфей Солитьюда напрямую связано с этой женщиной.
- А вот пластины будут лишними, мы только отяготим наш корабль, лишив его скорости и маневренности. Нам нужен абордаж, нужен бой, и лишено смысла от этого защищать матросов. Сталью мы только укрепим вот в этих и этих местах судно, - пальцы короля опять скользнули по извивистым линиям чертежа, указывая слабые узлы, - что бы сохранить его прочность. Благодаря этому оно сможет выдержать и удар вражеского корабля, и ярость шторма, ведь мы не только прибережные воды гавани будем патрулировать. Ульфрик ответил улыбкой понимающей, улыбкой прямой и открытой, но не лишенной резкой властности, на прямой и понимающий взгляд ярла. Выпрямившись, он подошел к окну, упираясь руками в подоконник, рассматривая утонувший в праздничных огнях город, который все больше и больше заполоняли толпы гуляк. Очевидно, пир подходил к концу, оставив за столами только самых голодных, самых стойких или уже уснувших, и основная масса празднующих теперь под песни и музыку бардов развлекались на улицах. Нестройное пение, женский смех и визг, мужской гомон, топот от пляски многих пар ног, шум флейт и барабанов смешивался в поток, который, при всей дисгармонии, не казался отвратительным, но был столь естественным, как влажное от пота тело компаньонки в танце, как хмельной поцелуй, как сильный дружеский тычок в плечо от собутыльника. «Интересно, сколько завтра соседей, которые забыли границы сегодня, будут краснеть и смущенно отворачиваться завтра? Сколько браков будут в спешке заключены? Сколько детей появится позже на свет только потому, что будущий отец и счастливая мать просто выпили на кувшин больше медовухи?» Его Величество улыбнулся, визуально ощущая присутствие Элисиф, улавливая в воздухе аромат ее духов, шуршание ее одежд, едва слышное дыхание. Ему совсем не хотелось продолжать разговор, портить их хрупкое перемирие, но был должен – как король:
- Мои верфи смогут изготовить в срок только треть кораблей, две трети будут изготовлены мастерами Солитьюда. На это время Вы должны будете полностью освободить ремесленников от остальных забот. И, учитывая необходимость некоторого символического жеста, некоего покаяния со стороны жителей Хаафингара за поддержку Империи, треть с этих кораблей будет построены за ваш счет, - Буревестник развернулся от окна и, скрестив руки на груди, опять смерил женщину взглядом своих ледяных и темных в полумраке глаз. Пожав губы, из-за чего в уголках рта залегли резкие складки, притоптывая тяжелым сапогом, король ждал, он был готов к буре. А, если, Элисиф хватило бы выдержки и понимания признать этот факт и покорно склонить голову и на этот раз, проклиная короля разве что мысленно, он продолжил речь, опять перечеркивая своим властным тоном все дружеские наработки. Разрушая своим голосом.
- Так же все рыбаки, которые не являются первыми сыновьями или чьи первые сыновья достают носом до пупка своей матери, которые старше 20-ти и младше 50-ти лет должны будут перейти на военно-морскую службу, и будут получать жалование, равное одному с половиной жалованью солдата. Мне нужны три тысячи матросов, Элисиф. Темный силуэт короля на фоне провала окна был величественным; его слова и приказ, увы, нет.

Отредактировано Ульфрик I Буревестник (14.12.2015 13:27:42)

Не смотря на все ожидания Ульфрика, ярл смогла его удивить ответом. Нет, не их содержанием – формой. Он знал, что Элисиф вспыхнет, и уже был готов к всему – проклятиям на его седеющую голову, броскам оскорблений в лицо, судорожным всхлипываниям. Но, нет, речь женщины была спокойной и уравновешенной, не смотря на явно сдерживаемую ярость. Прекрасная все же была нордом, а их народ не отличался особым хладнокровием. Она была рядом, натянутая и нервная, как струна, но держала себя в руках. «Выдержка, достойная королевы. Похвально.» А вот Буревестник сдерживаться не хотел и, стоило Элисиф упрекнуть короля в недальновидности, он расхохотался мрачно и коротко – подобные упреки он слышал не в первый раз, и не только от нее. Как и напоминания о гражданской войне:
- Убивал? Ваших? Мужчин?, - на губах короля зазмеилась опасная, холодная улыбка, - Тех, кто отказался сражаться за свою отчизну, за свою веру и свободу? Или тех, кто своим бездействием потакал эльфам? А может тех, кому имперское золото было дороже правды? Кого именно с этих я, я!, убивал?, - он скользнул взглядом острым, как острие меча, по ярлу, повернувшись к ней корпусом. Ульфрик ждал, когда наконец-то ему припомнят, что они были по разные стороны баррикад, что он, собственно, тиран, кровопийца и так далее, что его путь к трону усеян костями и залит кровью. Ждал, считая что он готов, и тем не менее злость от одной лишь фразы мгновенно нахлынула волной, заставляя сдерживаться, до боли сжимать кулаки, дробить слова – резкие и беспощадные:
- Вот только ваши мужчины так же убивали моих мужчин за желание расправить плечи, за желание жить не под пятой Империи, за поклонение нашему общему богу. Убивали таких же пахарей, шахтеров и рыбаков, как они, оставляли таких же вдов и сирот на востоке! На том востоке, где, согласно сплетням вашего двора, ваших льстивых бардов, ваших прекрасных имперских советников, норды похожи на диких зверей, живут как первобытное стадо без законов, правды и любви. И их король, которого вот та толпа, - он ткнул рукой в праздношатающихся людей за окном, - сегодня так любезно встречала, такое же животное – грубое, бесчестное, бессердечное!, - Его Величество резко оборвал речь, осознав, что уже кричит на ярла, и в тишине пустого дворца его крик усиливается десятикратно. Заметил, что во время своей вспышки он не просто смотрит на Элисиф, а, сжав подоконник пальцами, прижимает ее собой к оконному проему, нависнув сверху всей громадой тела; что ее дыхание он уже не слышит, а ощущает своей кожей, что ее аромат, некогда только дополнявший вечерний букет, теперь перебивает все запахи. Мгновенная вспышка гнева так же быстро прошла, и он, вздрогнув всем телом, тяжело шатнулся назад в несколько шагов и развернулся спиной к женщине. Ульфрик медленно потер лоб тыльной стороной ладони, ощущая всем телом усталость, но силой воли не позволил себе сесть – не хотел, что бы женщина смотрела на него сверху вниз. Как тогда, когда он, исхудавший, больной после тюремного заключения, просил сытого, цветущего Торуга поднять войска и выступить против Сиродиила. Теперь он – король. А она – просто ярл. Мужчина откашлялся и продолжил речь уже более спокойным тоном, в котором, тем не менее, все еще проскальзывали рычащие нотки:
- Не надо нотаций, Элисиф. Я насквозь вижу в них пропаганду лживых имперцев. Я не Вы, и не страшусь темной стороны власти. Я принес мир, свободу, справедливость и безопасность моему новому королевству, а потому, - Буревестник заколебался, но все же повернулся к женщине опять, поднял на нее взгляд холодный, жесткий, - не вынуждайте меня осаживать Вас. И напоминать, кому принадлежит власть. Он вновь отвернулся, возвращаясь к столу, уставленном предприимчивыми слугами напитками и едой; в воздухе резко запахло свежим сидром и король поднес кубок к губам, делая несколько медленных глотков. Напиток, холодный и колючий, обжег горло и скатился уже горячим потоком вниз, за ним упали и остатки злобы короля, возвращая ему здравый рассудок. «Разорался, как обиженный мальчишка, как сопливец, а не ее повелитель. Проклятие.» Он мог понять страх Прекрасной перед голодом, ведь их край только восстанавливался после войны, и сам король все чаще слышал жалобы от крестьян, что их и так судный паек уменьшается с каждым днем. Мог, но не собирался менять своего решения, сделанного намного раньше и в определенных целях. В конце концов, голод – лучший воспитатель, да и не собирался нордлинг доводить все до геноцида, как и не стремился заслужить их любовь. А вот напомнить, в чем был долг жителей Хаафингара, он хотел:
-  Мы дали вам взаймы, когда вы вместе с Талмором хватали поклоняющихся Талосу, когда вы убивали детей Скайрима вместе с легионерами, когда единственному верному норду во всем Солитьюде отрубили голову на потеху толпы – а ведь он просто выпустил меня из города. Мы давали вам в займы прощение и понимание, кровь и плоть, а теперь пришла очередь возвращать долг. С набежавшими процентами. Хаафингар, хочет или нет, треть флота построит за счет своей казны, даже если его жителям придется питаться одним хлебом и водой. Вторую треть щедро, как и положено, оплатит корона. И не стоит мне рассказывать, как вам тяжело: сегодня-завтра мы заключим мир с Империей, а с ним в вашу гавань хлынут корабли с зерном Хай Рока и Сиродиила – этим ублюдкам нужны наши руды и дерево, и они получат их взамен. Так же я прикажу, что бы часть экспортной солонины из Фолкрита и Вайтрана складировали в Солитьюде. Вы – тоже мой народ, хотим мы этого, или нет, - король горько улыбнулся, опять скрывая рот за кубком, допивая напиток.

Отредактировано Ульфрик I Буревестник (17.12.2015 10:41:04)

Еще мгновение назад Буревестнику казалось, что разговор, как и он, под контролем, что Элисиф, ощутив весь риск над ее головой или, что менее реально, согласившись с определенным упреком в его словах, кивнет, вздохнет и они вернутся к обсуждению судна; к примеру, абордажных мостиков или устройства для заброса крюков. Он не был уверен, но из-за простой усталости думал, что даже несколько ее последних фырков с целью сохранить свою гордость сможет просто проигнорировать. Тешил себя надеждой, что он – король, а потому останется понимающим отцом народов не смотря ни на что. Потому его просто ошеломили смех, слова Элисиф, и он потерял дар речи на мгновение. А потом Ульфрик побледнел так сильно, что его загоревшее лицо посерело в темноте, и только плотно сжатые в узкую полоску губы и раздутые ноздри, только скрежет зубов и игра желваков выдавали в нем живого человека, а не высеченную с камня статую. И, когда он наконец-то заговорил, слова буквально сочились плохо сдерживаемой злобой, хриплым рычанием наполняя помещение:
- Я болен Доминионом? Вы серьезно думаете, что я просто, всего лишь, болен им?  Правда?, - он глухо, злобно расхохотался, вот только ни глаза, ни лицо не подходили к этому смеху, настолько безжизненными и изуродованными злостью они были. Прекрасная, сама того не желая, коснулась одного с самых тяжелых, самых ужасных моментов в жизни короля, и теперь вся внешняя личина человечности и благородства, весь налет понимания и сочувствия слетели с него, оставив только кровожадного медведя-шатуна, который не может выспаться уже несколько десятилетий и вынужден держаться на одном - ненависти. Ощутив, что по его пальцам стекает влага, норд бросил короткий взгляд вниз, и, увидев что в ярости он раздавил изящный серебряный кубок, вспыльчиво отбросил его.
- Нет, вы заблуждаетесь, Прекрасная, если решили, что я им просто болен. Я его ненавижу. Не-на-ви-жу!, - последнее слово, разделенное речью на слоги, он просто выплюнул, медленными шагами опять приближаясь к ярлу, как злой, неумолимый рок; в мерцании свечей его глаза были пустыми и бездонными, как глухая ночь, и только кривая ухмылка злобы продолжала уродовать рот:
- Не за то, что во время плена мне переломали все пальцы, и мне приходилось слизывать баланду, как вшивому псу, с разбитой тарелки на полу, если ее не успевали сожрать крысы раньше; позже целители долго мне их залечивали, и много с них опасались, что я в жизни не смогу держать оружие. Вот эти пальцы, - король оперся вытянутой рукой об стену, впиваясь пальцами в обшивку, уже умышленно прижимая женщину собой, не давая ей возможности вырваться их клетки его рук и сбежать от тех чувств, которые она в нем разожгла. Он заслонил ее собой от света свечи, скрывая в полумраке, тяжелый, крупный, с налившимися кровью глазами; но даже в полумраке было заметно, как он вздрагивает всем телом от бушующих в нем страстей:
- И не за то, что с моего отряда в живых остался только я, и то потому, что я был офицером, нужным им офицером со сведениями; раненых они добивали на моих глазах, сжигали заживо, разрывали заклинаниями на части, пока я сражался до последнего – это была война, - он наклонился к ней так близко, что она могла ощутить запах его тела: выделанной кожи доспехов, пота, хмеля напитков, он почти касался ее губ своими, и даже не кричал, нет, шептал. Вот только голос его был сродни тому посмертному вою ветра в лютую, морозную зиму в печной трубе, который вытягивает последние искорки жизни из коченеющего, не смотря на жар очага, тела:
- Я ненавижу за то, что когда я, освобожденный, вступил в Имперский город, его мостовые были красными и скользкими от крови мирных жителей, которых альтмеры потрошили как скот. За бесчисленные толпы беженцев, стариков, детей, который опухали от голода и замертво падали вдоль дорог, а мы не могли им выделить даже корочки сухаря, даже горсти каши, потому что сами шатались от недоедания битва от битвы. За то, что я прекрасно понимаю, какого цвета будут снега в Скайриме, если Талмор решит высадить свои десанты. А вы понимаете, а, Премудрая?, - Ульфрик, казалось, хотел пригвоздить ее ненавидящим взглядом, на его лбу выступили крупные капли холодного пота, но он не менял своей позы, разве что вслепую нащупал и с силой сжал кисть женщины.
- Не вынуждайте меня Вас смещать, ибо если Вы не со мной, значит Вы – мой враг, ничем не лучше Талмора. Пусть я и возвожу свою ненависть в абсолют, я никому, ни Вам, ни ему, ни кому другому не дам утопить в крови мой народ, уничтожить мою страну. Потому что я, как и Доминион, знаю пословицу «горе побежденным». А потому Вы сделаете все так, как я сказал, либо я найду на Ваше место более покладистую и верную особь. Не вынуждайте меня, - Буревестник сжал пальцами, грубыми от оружия и вожжей, точеный подбородок Элисиф, не позволяя ей отвернуться, увести взгляд, спрятаться внутри себя от короля-чудовища. Мгновение, второе, третье, он стоял с ней в тишине, обмениваясь дыханием, все еще желая просто сломать ее, как игрушку, как куколку, но, вопреки всему, смог пересилить свое желание разрушать. Отпустив ярла, Буревестник тяжело рухнул в кресло, нервным движением вытирая лицо ладонью, пытаясь отогнать от себя все еще яркие болезненные воспоминания прошлого. Которое почти каждую ночь преследовало его. За окном раздавались чьи-то пьяные крики, веселый смех и пение, и Его Величество ощущал, как неуместен он сейчас здесь, в этой обстановке чуждого ему города и праздника. «Дерьмо.» Он выдохнул и продолжил, не поднимая глаз на женщину:
- Две тысячи мужчин Хаафингара уже служат в рядах моей дружины, и их семьи ни в чем не нуждаются. Столько же моряков я жду от вас. Позже, если они переучат жителей сухопутных холдов, я демобилизую половину от этого количества. Это единственный уступок, на который я пойду. Вы это услышали, ярл Элисиф? Повторять я не собираюсь. Оспаривать – тоже. Потому что горе побежденным.