Прошёл месяц с тех пор, как Маний их ссадил со своей повозки, воспользовавшись тихим упорядоченным хаосом в Кадлью. Кто бы мог подумать, что Фауст, обыватель, чуждый бесовщины до самой глубины мозга, налетит на даэдрапоклонников? Злобных, амбициозных даэдрапоклонников. А стоило просто выйти за ограду цивилизации. Впрочем, пожив в ней ещё неделю с лишним и заскучав, Авидии двинулись дальше на юг. Верхний Нибеней становился не холоднее, но дождливее, что было нехорошо даже для починенной и ушитой одежды. Так что селяне убирали последний урожай, а бездомные шли туда, где теплее и под небом, без взглядов и кивков сторонних.
На ногах, конечно, они путешествовали медленнее, и что с Манием было бы дело нескольких дней, теперь, с постоянной охотой и сбором еды в стороне от дороги, стало многими днями. Но Фаусту нравилось спать под сенью леса на собаках, с тем, что им удалось достать соответствующие южной сиродиильской зиме плащи, которые можно было простелить от сырой земли по листве одному и накрыть обоих второму. Ожоги так и остались горячими и пекли по ночам и после малой пробежки, но в остальном всё забылось, свыклось, казалось лучше, чем смерть или очередные допросы славных слуг Империи в казематах. О, уберегите боги от внимания закона любого теперь, кому и без Талоса жить было хорошо, и без Драконорожденного, и под Талмором болелось меньше.
- Станем на ночь здесь, – предложил Фауст, скидывая с плеч сумку и свёрнутых в ремни плащ. Сегодня было свежо, но сухо, и хотя на земле там и тут смотрели в ясное вечереющее небо лужи, оставшиеся с ливня на днях, Авидий в одёжки не мотался. Держал сухой вещь, от которой зависел комфорт ночёвки, ведь если плащ тёплый и без налипшей на подол грязи, можно не мучить ног в сапогах. – Разложи, как чуешь теплее, а я пока соберу хворост. Добряк, фьють.
На днях они не могли согреться в дождь, и им пришлось искать укрытия во внешних постройках айлейдских руин, благо что они, слишком близкие и доступные, у дороги, уже давно были выгребены, верно, до третьего дна. По сравнению с той ночью все остальные казались бархатными, даже те, что у берега и с видом на все города и форты вдали.
Луны заваливались своими яркими пухлыми боками на южный склон горизонта, постепенно заползая на него над самым южным городом Империи. Номинально. Вести путешествовали по дорогам, что Драконорожденный собрал под свои знамёна не менее трёх графов и теперь идёт на столицу, и, увы, Фауст верил им, поскольку на скепсисе один раз уже буквально обжёгся. В Лейавине и Чейдинхоле, равно как и в Бравиле, но к скампам этот Бравил, вроде, ушастых не жгли, да и в деревнях, даже видя уши, относились больше лояльно и с сочувствием каким-то, мол, выпало тебе жить в интересные времена. Сочувствием подчас большим, чем тем, что предназначалось слепой девушке. Чем ближе Фауст подходил к родному городу, тем больше он вспоминал, как он из него уходил: сиротой, с недоплаченной неустойкой, в ужасе за свою жизнь и с чувством стыда, что он вообще в это с самого начала ввязался. Война и новая Империя могли прийти за ними, не дав даже передохнуть, а куда дальше бежать у Фауста идей не было. Не говоря уже о том, что он был не готов видеть знакомые морды, которые могли обратить его в бегство куда раньше.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Возвращаться к выбранной на ночлег поляне, чтобы найти пустоту стало уже чем-то привычным. Сцилла обитала во тьме, поэтому разницы между прогулкой днём и прогулкой ночью для неё не было. Даже скорее наоборот, ночью ей было безопаснее. Все путники торопились встать на привал или добраться до трактира до заката, гоблины, если водились вообще тут, тоже предпочитали для налётов день, и потому шансов налететь на недружелюбное что-то было очень мало. А ночные звери? Так они одиночки в своём большинстве, и пёс с острым нюхом мог и предупредить, и отпугнуть опасность.
Фауст сложил костёр и постарался разжечь. К сожалению даже с сорванной ценой боли и грязи под ногтями корой, в основном ветки были влажные. Вскоре от постоянного выбивания искры разболелись руки и он отложил это занятие, уставившись в силуэты деревьев, за которыми в отдалении пролегал тракт. Они ночевали как пугливые звери: с той или иной стороны от дороги, так, чтобы слышать крики и, возможно, марш, но иметь возможность как приблизиться и рассмотреть, так и затаиться там, где перелесок становился чащобой.
Сам Фауст, например, грабежом рисковать не хотел, награбленное хорошо узнаёт цепкий глаз, да и приходить умытым в крови, рассчитывая найти убежище… не стоило. Многие правила Гильдии были основаны на рациональном понимании баланса в зловредности, который никогда не захочешь шатать, если тебя за это захотят отстрелить, как бешеную собаку, и свои, и все чужие.
А вот перехватить другой грабёж во второй раз было бы неплохо, потому что за стрелы в спину отпетых негодяев можно было нахаляву пожить недельку, как в случае с культистами из форта близ Кадлью.
Фауст отдохнул, повозился, и зажёг всё-таки костёр, после прогрева первых веток подложив вокруг щепы сырого бурелома и в свете неверного огня начав рыться в сумке. После удачно попавшегося на днях кабана, который был пиром и для них, и для собак, оставалось ещё несколько нарытых зверем трюфелей, и если Цилла захочет есть сегодня или завтра.
Ночь молчала вокруг. Прошло достаточно времени, чтобы сестра нагулялась, если только её не увело до ближайшего ручья или поляны каких-нибудь трав. Фауст прислушался. Вдали кричали уже не раз преследовавшие их птицы. Не ночные хищники и молчащие осенью певуны, а вороны. С чего бы кричать им, если только их не потревожили у их гнёзд…
"Вот и Цилла".
Полукровка поднялся и пошёл на звук, наказав уже начавшим гнездиться рядом с расстеленным плащом девушки псам сторожить. Те сонно поморгали, набегавшись за день, как и все, и положили друг другу на бока головы. Фауст оставил все вещи, захватив только лук со стрелами, верёвку, кинжал и бурдюк – чтобы не бегать, если случится набрести на чистую воду, лишний раз. Обострённое "кошачье" зрение в эту ночь ему даже не требовалось. Лес был не густой, с массивными светло-серыми скалами, разбросанными там и здесь, а случайные облака мало мешали свету звёзд и лун достигать земли.
В какой-то момент топкий лесной ковёр и каменные хребты сменились на утоптанную, пусть и поросшую былью, тропу, лишь чуть изрытую корнями деревьев.
- Сцилла! – позвал, пуская негромкое, но гулкое эхо средь деревьев, брат. В конце тропы его под светом звёзд встречала поляна с пробившимся сквозь кладку уж много зим назад сорняком и какая-то почти полностью разбитая статуя на постаменте. Фауст сощурился, но не узнал ничего похожего на обычные изображения богов у дорожных святилищ и в храмах. Кажется, фигура была женская, и у неё точно были раскинуты руки-крылья, как у Кинарет, матери небес, ветра и птиц, но откуда бы в его не очень молящейся, в контрасте с набожной Юлианой, больше почитавшей Мару, Дибеллу и Зенитара, любовь к этой аэдра? Или он что-то пропустил? Впрочем, не удивительно, ведь они теперь жили в дороге и зависели от ветра и дождя не меньше крылатых.
- Ну ты нашла время, конечно… – выдохнул полукровка, подходя ближе. Ему казалось странным только то, что алтарь всё-таки отстоял, пусть у него среди скал и над наплывающей на разбитый камень запрудившейся речкой чуть в стороне было свежее и дышалось легче. Если бы, если бы…
- Что за варвары оскверняют алтарь, – поморщился Фауст. – Тебе помочь отмыть? Я взял бурдюк, и вода тут вроде как проточная.
В конце концов, они только и делали, что искали еду и бездельничали в дороге целыми днями. Как будто им повредит очистить осквернённый заброшенный алтарь богини.
"А той ли богини", – совсем глухо звучало загнанное на край разума подозрение в полукровкиной голове.
Он никогда не забывал про слухи.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Фауст аж опешил немного.
Что-то в оживлении циллином было фальшивое. То есть он не отказывал сестре в энтузиазме и радости, ей бы побольше их, а то лучшие годы юности ушли на нищету и затворничество. Но интуиция кольнула сразу и Авидий заставил себя преодолеть подозрительность и потакать капризам девушки. Ну, может она была куда больше похожа на мать, чем он думал, просто из-за сиротства сделалась менее балованной.
- Не порежься, там могут быть острые сколы.
Использовать щётку для собак на статуе – конечно, догадалась. Фауст предложил ей бурдюк, полить, надеясь, что вода из реки не окажется затхлой.
- Работай-работай, я держу.
Пёс Циллы как раз решил пойти полакать, мотая головой каждый раз, когда вороны ещё раз издавали своё возмущённое "кар".
- И что птицам не спится, мы же не валим лес, – тихо пробормотал полуэльф, меняя положение затекающих рук.
Держать и помогать перемещаться живой девушке было куда тяжелее, чем ставить стропила в четыре руки с пьяным редгардом.
Но Фауст не жаловался. В принципе. Старался даже в мыслях не жаловаться и тем более не жалеть себя. Он задумался ни о чём, сосредоточившись на поддержке сестры, и чуть не проспал момент, когда она перестала хлопотать наверху и попросила…
"Каких ещё "птичек"?".
Фауст помнил множество изображений Кинарет, но в бретонской книге басен и историй она была без птиц. И в этот момент он окончательно утвердился во мнении, что чистила сестра совсем не тот алтарь.
- А Луну и Звезду тебе не найти? – насмешка вышла… не очень дружелюбной. Ершистой. Злой. Фауст без предупреждения спустил девушку на землю и отошёл мягким шагом, будто растворяясь во тьме, куда-то в сторону. Пёс перестал лакать и засипел, чуя нехорошее.
Полукровка ещё раз смотрел на алтарь, полуосознанно потирая пальцы правой руки. Грубые мозолистые подушечки помнили холодный камень хорошо. Фауст обошёл по широкой дуге сестру и пощупал постамент с менее повреждённой – чем-то вроде обуха секиры, не иначе – стороны постамента шлифованный некогда край. Прощупывал внимательно руками остроконечные знаки, выбитые вдоль него.
Данмер в подземелье рисовал на пыльном полу камеры даэдрические письмена. Каждый день. Он ими даже свои порядки в игре с бретонцем подписывал.
О К Т Р Л… – он не стал пытаться читать на ощупь дальше.
"Ну, божеств никаких обижать не стоит, может и кинутые на удачу монеты зачтёт", – вспомнил свои компромиссные взгляды Фауст, которыми оправдывал всё, что его перекашивало в тех или иных верующих, фанатиках и святошах. Сам он не ощущал защищающих рук на плечах. Никогда в жизни.
Он подобрал лежащий в выбоине под скалой камень, на ощупь похожий на мох и птицу и шумно вздохнул.
Он бы не отказался от покровительства каких-нибудь сил. У него не было ни корней, что можно было б пустить, ни карты, по которой идти осмысленно, не беспокоясь о суете, к хоть какой-то цели.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Что-то загустело в воздухе на долгие несколько мгновений, то, что не замечал в очень хорошо подавленной изнутри ярости полукровка и чуял пёс, а потом плотину прорвало.
Он чуть птицу, с которой пальцами и ногтями счищал мох, не уронил.
Сцилла, как и приободрялась, конечно, совершенно естественно плакала, но реже и с большим трудом, чем иным девушкам её возраста доводилось. И если поводов для радости для неё находилось меньше, то с плачем она, похоже, запрещала себе жаловаться и жалость к себе, даже тихо.
Его сестра.
- Ну, – наконец, выслушав, осознав, и проглотив все просящиеся на язык упрёки и колючки, выдохнул Фауст, – я, наверное, знал. Что всё правда, что говорили про нашу семью.
Он положил птицу на целый край пьедестала и двинулся из тени статуи медленным шагом навстречу девушке, рассыпающейся, как башенка их палочек, которую он выстраивал с ней, чтобы облегчить устный счёт и привить понимание баланса. Он, конечно, чувствовал себя отвратительно. Его и так давила мысль, что слепую Сциллу, лишённую всех радостей нормальной жизни нужно как-то устроить, как-то дать ей всё, до чего никак не добраться. Теперь он знал, поверх горки уверений, что ей и так нравится, что она выкупила его петлю – поводком – руками столичных воров, которым иначе об несчастье Авидиев так бы и не сообщили. Это горько, обидно, выбивает всё из рук, знание такое. Своего бессилия в мире. И всё же на Циллу было невозможно злиться. Несчастье и боль в мире ходят по кругу, жертвы ожесточаются и отсыпают горя всем окружающим чаще всего. А Цилла никому горя не причинила. Просто стала украшением разрухи, настигшей их неудачливой семьи – обратившись к хозяйке удачи.
Руки: одна в краге, другая – уже привычно обмотанная по вторые фаланги пальцев – легли на плечи и чуть встряхнули слепую, приводя в более прямое вертикальное положение, впрочем, нисколько не укрепляя её дрожащих ног.
- Видимо, ночная владычица тебя действительно уберегла, что ведьмой звали, но пришли только за нашими с Дерионом ушами.
Фауст не спешил её обнимать, желая, скорее, прервать истерику, прежде чем разведённая сырость и отсутствие здравого смысла преодолеет все мыслимые пределы. Так что он скупо смахнул с рискующих быстро припухнуть щёк влагу согнутым пальцем. Он просто не мог просто взять и вынуть Циллу из истерики – сейчас. У него самого в горле ком стоял. Ком омерзительного чувства.
- Хорошо знать, что хоть какой-то бог слышит молитвы.
А как хороша была Юлиана.
Полуэльф развернулся и подошёл к заводи – к счастью, ноги Циллы уже таранил куда более желающий утешать Рулет. В темноте раздавался плеск – Фауст умывался, щедро поливая и голову, и в итоге вовсе разматывая повязку с ушей, ставшую такой привычной с последние месяцы. Немного свежести не мешало, прежде чем продолжать карнавал откровений. После лица пошла проба воды – сойдёт – и к неглубокому покрытому крошкой разрушившейся каменной площадки и мостика опустилась рука с горлом опустевшего бурдюка.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

"Нытьё… О боги, только не нытьё!" – подумал Фауст, но пока из чирея всё не вышло закрывать было бесполезно: нагноится вновь и снова в кровью лопнет.
Он не знал, как относиться к тому, что сестра выдаёт все эти вещи, попеременно захлёбываясь слезами и соплями. Он, конечно, с одной стороны предполагал для неё куда больше женского заламывания рук и воя, чем она годами демонстрировала. Его всегда одновременно приводили в ярость и угнетали женские слёзы, иногда нешуточно раздражая, если они были по пустяку, но у Сциллы пустяки кончились на потере браслета, подаренного папиным другом, в десять лет. Просто он её уже как мог окружал заботой, пытаясь компенсировать все те вещи, которые интуитивно, ну, может, не все, но большую часть понял, ступив на некрашенный порог дома в Кватче. Он с таким дерьмищем, в других масштабах, но всё же, столкнулся в семнадцать лет, и, захоронив все воспоминания вместе с именем и каждодневным страхом за жизнь, двинулся дальше, удачно налетев на своего никогда не присутствовавшего в жизни папашку.
Лучник вытащил потяжелевший от воды бурдюк и заткнул крышкой, а, сменив нагрузку с ноги на ногу, так на корточках и замер. Думая о сказанном параллельно со своим. На фоне перламутрово-розового крупного бока Массера, которого он до лет двадцати по привычке житья среди кошек и эльфов звал Джода и меньшего соляного белого глаза Секунды, или Джоны, в отражении на воде торчала сгорбившаяся стервятником лохматая тень. Они не заметили – а меж тем все переполошённые их приходом птицы заткнулись, будто им оказался по нраву небольшой семейный скандал. В одностороннем порядке скандал. Фауст толком ничего не говорил и даже намеренно не провоцировал, паранойя сестры и хорошо выдержанные с годами страхи сделали всё за него.
Придётся чирей давить до конца, хоть ему и самому трогать руками то, что болит и масштабы чего он лишь предполагает, никогда не хотелось.
Можно жить годами, закопав раз свои скелеты и воспоминания на достаточную глубину и высаживая новую жизнь сверху. Даже если все родники отравлены и корни, едва схватившись, отмирают – как казалось, просто по невезению. Теперь понятно, что изменчивая удача одаривает случайно, но и внимание и жертвы в свою честь любит. Как и всякая женщина, которая в итоге скажет тебе нет.
- Я помню, что там было с отцом, – тихо заметил он над водой и сел прямее, скребя пробившуюся за полнедели с момента, когда он там себе последний раз свежеподточенным ножом морду чесал, щетину на подбородке.
И откуда долги взялись, знает.
Ну что же поделать, что и Талмор уродский, и граф – гнойный идиот, который ни с чем, кроме своего мнения, не считается. Фауст думал, что, наверное, будь он рождён в богатстве и высоком замке, он бы тоже на народ с прибором срал попёрдывая.
Подулся-подавился комом в горле и хватит. Фауст собирался вставать, ещё раз умывшись вместе с сальной головой, и, погрузив руки глубже, чем до этого, нашарил на дне каменную фигуру второй птицы. Её он забрал с собой, обмыв от водоросли и потерев сполоснутой повязкой.
Кажется, шквал откровений прекращался. Надо сказать что-то правильное, но боги, как трудно: Фауст годами разучивался задумываться о сложных вещах, чтобы не делать своими мыслями жизнь ещё гроше, какое говорить!
- Я понял, – негромко прервал сестру в середине её такого светлого и радужного (нет) вывода полукровка. – Обещать ничего не могу. Мне нужно время, чтобы… – он замялся, чувствуя де жа вю. Когда его вытащили из тюрьмы он, кажется, сказал тому босмеру с богатым домом – Мару, да? – что ему тоже нужно время привыкнуть. Так в своей меланхолии и застыл, как недовзбившая из молока масло лягуха.
- Я нашёл обе птицы. И вот, – он сунул в руки Цилле бурдюк, – промочи горло и умойся. И не бойся, я зла на тебя не держу. Ты сделала то, что казалось тебе правильным, и в итоге мы до сих пор живы. А с родителями… с матерями нам, видимо, везёт благодаря папочкиным предпочтениям, м?
Он говорил, и ничего не говорил. Такое бывало. В руках поворачивался полуосознанно кусок статуи, гладкий намытый годами бок с сеткой трещинок в камне.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Успокоилась. Он выбрал время правильно и почувствовал небывалое облегчение от осознания факта, что на сегодня чудесных озарений, скорее всего, всё… В теле звенела усталость. Фауст отошёл, отдав Цилле камни и забрав бурдюк, к началу разрушенного мостка перед статуей, и присел на камень. Это он очень хорошо сделал, потому что подошедшую к статуе сестру в момент касания с камнем обняла густая, отдающая ультрамариной синевой тьма, оплетая руки и груз в них.
Фауст много всякого видал – почти запредельное счастье, нежность, чистое в своих мотивах и оскале зло, но они все были человеческие, обыденные, объяснимые сторонами смертной натуры. Ему впервые доводилось наблюдать лично силы высшего порядка в прямом действии – близко, отчётливо. Может быть, он поэтому особо в богов и не верил, что всё хорошее и плохое их именем творилось руками смертных жрецов и так же воспринималось. А здесь он ясно видел, как руки девушки, чуждой сложной магии по множеству причин, берёт как русло течения сила, которую можно было описать сотней красивых и громких слов – и никак. Это не было чем-то жутким, зловещим, неприятным. Ночь, в конце концов, пугает тех, кто слишком труслив, чтобы преодолеть первоначальную слепоту и научиться, на звук и на ощупь, разбираться в мире со слабыми очертаниями пространства, подаренными светом лун и звёзд. То же с воровством, риском, авантюрой – боится не готовый подойти и подпустить к себе, за себя переживающий сверх меры.
И, кажется, Фауст стал резко понимать, почему ворьё, скрытно или не очень, но по большей мере уважало Ноктюрнал, хотя алтарь в погребе Раши был первым на его памяти. В родник, от которого пьёшь, как минимум, не плюёшь, простая истина. И сколь глупо было к равнодушной ночи, которая укрывает просто потому, что такова её природа, приставать за покровом лучшим, чем дан всем – возможно, Авидию следовало быть чуть более благодарным удаче. Он жив, он свободен – этого немного, но более чем достаточно. Те философы, наверное, и по сей день торчат там, под Имперским Городом, и несмотря на весь их блестящий, пусть и подёрнутый безумием, достойным Шеогората, ум, их боги не слышат.

Фауст засмотрелся на птиц, после которых, отойдя от очень умеренного, прячущегося где-то внутри восторга созерцания, во весь рот зевнул – объятья сестры для него стали сюрпризом. Он ужасно хотел спать: ложиться за полночь и просыпаться на рассвете выматывало, да простит Сцилла и одарившая её, пусть и очень странно, в духе своей сущности даэдра, Ноктюрнал. Руки как-то слабо погладили девушку по спине, длинный нос ткнулся в плечо пахнущей землёй и лесом одежды.
"Я сейчас в объятьях и засну", – отстранённо подумал Фауст и заставил себя выпрямиться и разлепить веки. Издали, спустя время упоительной тишины, в которую ночной воздух не нарушали ни вороны, ни даже рытьё пса где-то в зарослях, раздался вой. Рулет сначала недоумённо поворчал, а потом завыл в ответ.
Кому как, а вот Фаусту надо было возвращаться. Костерок, наверняка, давно прогорел.
- Ты меня извини, – обратился он к сестре, вставая на внезапно потерявших уверенность ногах, – но я спать умираю. Ты бы тоже пошла – если хочешь, мы никуда не торопимся и проведём здесь ещё день или два. Я не против.
У него не было причин быть против. Если подумать – никаких. Сцилла – его семья, он никогда не выдаст её веру никому постороннему, тем более из того типа, что ненавидит меров просто за то, что они меры, и оскверняет заброшенные алтари.

Вновь застывшие ночные птицы с раскинутых рук женщины в накидке смотрели на Авидиев внимательно.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

А Фауст спал без сновидений. Когда и если они приходили, они чаще были мерзкие и липкие, как холодный пот или полупереваренная кашица из скудного ужина, забившая горло Авельды, когда она после передозировки скуумой лежала и спала мёртвым сном на спине. Так что лежать подобно мертвецу, завернувшись в плащи и не слышать звуков ночи от усталости было лучшим исходом для него.
Проснулся Авидий, когда утро уже перетекало в день, и поначалу постарался, не тревожа вернувшуюся в какой-то момент сестру, перевернуться на спину. Молочно-белое облачное небо сквозило сквозь кроны опушки Чёрного леса. Воздух свежий и дождливый опять гулял над землёй, шевеля слипшиеся волосы, сдувая жар с щёк. Впрочем, возможно, ожоги от пожара были для Фауста не меньшим приобретением, чем сестрино виденье незримого. Его теперь чуть не лихорадило от жара, когда обычно раньше знобило, хоть с рубашкой нараспашку живи.
- Думаешь, это называется вещие сны?
Он вот даже обычных почти не видел.
Пальцы проснувшейся Циллы протянулись к щеке, коснувшись зарубцевавшейся царапины на скуле, оставшейся после диких скачек по лесам и весям от гоблинов с Майрой. Фауст прикрыл глаза, а потом заставил себя скосить взгляд и посмотреть на воронье гнездо выбившихся из косы чёрных волос, среди которого мерцали пустые, но внимательно направленные в нужную сторону глаза. И тоже протянул покалывающую в пальцах отлёжанную руку, чтобы убрать волосы из глаз и погладить бледную скулу. Следов вчерашних слёз не видать.
Где-то в сторону дороги раздался шум, но это деревьев и гуляющего среди них свободно осеннего бриза поглотило точные звуки. Фауст выбрался из-под плащей, натягивая сапоги на отдохнувшие и проветрившиеся ноги, и поспешил копаться по хозяйству.
Каждый день, собирались они делать переход или нет, был сопряжён с примерно тем же набором бытовых дел, которыми следовало заняться. Помимо голодных себя у Авидиев были голодные собаки, и если пытаться накормить трюфелями всех, на каждого выходило с пол кулака наполнения для желудка. Так что он сразу разминался и проверял стрелы, чтобы пойти искать следы дичи. Несмотря на уже использованное для костра пепелище, оставаться на этом же месте Фауст не планировал, и потому собирал вещи, чтобы передвинуть лагерь ближе к найденному Сциллой святилищу. К тому же, там был водоём.
- Помнишь, я воды набрал ночью, у статуи? – спросил, выливая себе в горло последний глоток Фауст и пожимая плечами на пойманный жалобный взгляд гончих. – Кажется, я слышал звон.
Корень Нирна, росший у воды и звеневший, был известным, но довольно редким алхимическим ингредиентом, который просто отойдя в лесок к речке было не найти. Он вырастал редко и, хотя спрос на него был по большей мире среди воров, убийц и отравителей из-за токсичности и невидимости, которые сырой корень носил в основных алхимических свойствах, предложение не поспевало. Собрать один жирный корень Нирна – это не меньше нескольких десятков септимов, а то и сотни, смотря где и кому толкать. Или несколько порций зелий, но у них нет инструментов для перегонки.
- Думаю, мы могли бы хорошо насобирать вокруг кореньев и грибов. Сезон подходит к концу, а место глухое.
Как будто отторгает всех неотщепенцев своей брошенностью. А ведь Чёрный лес начинается дальше, и опаснее там, а не здесь, там, где чернотопские твари таятся в грязных заводях, а дичь пугливее, чем у большака.
Они снова вышли к статуе. Ночью Цилла потрудилась хорошо, и под белым небом позеленевший с годами и мхом в мелких трещинках камень блестел покатыми фигурами и складками накидки, словно струился как настоящая ткань. Кто бы ни ставил идолы лордом даэдра, работа наверняка пришлась на расцвет правления Септимов. Среди битой крошки моста в свете дня Фауст видел и обломки постамента. Чем больше он думал о том, чтобы восстановить статую, тем меньше идея его смущала – он любил и умел работать руками, что-то мастерить, особенно когда его вело желание, а не нужда заработать. Но сначала – охота.
- Никуда не уходи.

Отредактировано Фауст (28.12.2016 02:23:53)

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Прошло часа два, если не больше, прежде чем Фауст, опустившись на колени прицелился, перебирая пальцами на луке, налаживая дыхание. Голодные собаки подчинялись приказу держаться ног, но напружиненные мускулы готовились к броску в случае, если дичь рванёт прочь или не будет убита одним выстрелом. Но, несколько раз неудачливо уже потеряв зайца и другого оленя, Авидий теперь стрелял наверняка. Он ушёл южнее и глубже в низины, и даже если над лесом не просто привычно моросило, а шёл мелкий тёплый косой дождь, он чувствовал только сырость. Сырость вбирала в себя запахи, и собак, и его, и дичи, и у него уже давно начало резать глаза от внимания, приправленного слабыми заклинаниями иллюзии, с которыми он искал следы и покинутые лёжки. Поэтому псы просто ходили с ним, извалявшись в сырой траве и указывали на убегающие в кусты следы и цепочки запахов. В какой-то момент, когда с места кормёжки опять сорвалась и унеслась в овраг слишком чуткая меховая шапка, он уже думал, что сегодня проспал время и погоду охоты и начал больше внимания уделять цветкам редворта, который, так уж случилось, росли по его тропе. Но вот – упрямство победило. Косуля ела мясистые листья травы, грудью прямо к нему, но не видела за листвой, когда отрывала голову от кочки.
Стрела сорвалась с лука, когда она в очередной раз поднимала длинную шею, чтобы пожевать, и вонзилась ему над плечом в край горла: не очень, животное предприняло попытку отскочить налево.
Добряк забил хвостом в своей стойке, чуя кровь, но Фауст сказал ему не "взять", а "веди". Умирающее животное барахталось в траве, пытаясь встать, но стрела не просто оглушила и опрокинула тело, но и лишила дыхания и, отчасти, подвижности ноги. Собаки затянули тихий вой, то ли подзывая стаю, то ли предвкушая кормёжку, а их хозяин, придавив коленом шею животного к земле, взял косулю за морду и резко свернул шею. Не то чтобы его сердце рвалось на клочки каждый раз, когда у него получался подранок. С этаким отношением, по-честному, можно было переходить самому траву жрать, как косули, а Фауст, хоть и никаких особых верований не придерживался, как-то наследственно и чисто по-мужски предпочитал мясо, и просто избавлял себя от лишней мороки, а шкуру зверя – от лишних дыр.
Вырезав ножом и обтерев стрелу, полукровка связал косулевы ноги по две верёвкой и перекинул через себя. Собаки, которых он уже перестал осаживать, бежали за его быстрым шагом вприпрыжку, чувствуя пир. Сам же охотник чувствовал навалившуюся на голову какую-то оглушающую подушку, пришибающую к земле и делающую каждый шаг невыносимым, тяжёлую, будто мешок с песком. Или цементом.
О цементе он, кстати, подумал верно, главное не забыть.
Он немного сбавил темп, расстегнул и растянул завязки на горле, и занял себя чем-то необременительным: например, высматривал знакомые растения, которые можно было собрать для сестры. Их, впрочем, было немного, да и собирать несъедобные слабоядовитые грибы, таща на себе тушу, Фауст счёл "мнэ-э".
Под конец пути хотелось утопиться в заводи, но он хотя бы дышать нормально смог. Косуля с глухим "тум" упала в траву под деревьями, чуть в отдалении от статуи и алтаря, рядом полетели лук с колчаном и дублет, и Фауст, чувствуя, что с него бери и мыло снимай спереди, а на спине – лепёшки жарь, с выжатым терпением опустил сорванные цветы на ранее сложенные здесь вещи Циллы, прежде чем направиться умываться и встретиться с развевающимися флагами на слабом бризе тряпками.
- Вижу, времени ты не теряла, – высмотрев завёрнутую в плащ сестру, спрятавшуюся за статуей. Она, кажется, собирала крошки разбитого камня. Были бы они по прежнему на Золотом берегу, найти известь не было бы проблемой: за город вышел и оглянулся – известь, любой овраг – известь, да просто с распаханной нивы на холме сойди, копни – весь мир из извести. И пепла, если под Кватчем копаться.
Впрочем, Фауст был занят насущными вопросами: избавлялся от перегрева, опять ныряя с головой и плечами и в этот раз даже скидывая в воду засаленную рубашку. Ветерок ходил по спине, это он словно через плёнку чувствовал, а вот озноба – нет. Ну, это пока. Умывшись и наплескав себе не меньше воды на штаны, он напился и вернулся к вещам и начал свежевать косулю.
Не заставили себя ждать давешние вороны, плавно перелетевшие со своих гнездовий за статуей на ветки над головой Авидия. К воронам – которые вообще были какие-то необычные, как будто грачи, если судить по густому синему отливу, чёрным бокам и уж больно умному поведению, но и крупные, что про них, как и про Добряка с Дружком говори: "не собака (в данном случае – птица), а лошадь в форме собаки".
- Птицы, вы хоть когда-нибудь спите? – пробормотал Фауст, косясь, как парочка пикирует на первые отходы туши. Псы рычали на них, но бороться, зная, что им дадут хорошие куски, балованные, не лезли. Так и поделили работу: один работал, а семеро (или даже больше) – нюхали, подклёвывали и перьями трясли. Неплохими перьями. Но пока полукровка был слишком занят снятием неплохой оленьей шкуры и разделения частей туши на съестное и выброс: суп, увы, варить было не в чем.
- Я, кстати, там редворта немного собрал, – кинул в какой-то момент Сцилле брат, отходя, чтобы полить себе из меха на окровавленные по локоть руки. Им повезло, что во вторую половину осени мухи были не слишком бодры даже к югу, и только голоса птиц и псов нарушали тишину дневного леса.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Накинув на плечи дублет, когда обсох и немного остыл, Фауст чистил ветки под уже сполоснутое и порезанное мясо, которое снимал без особого старания, потому что собакам не стоило кидать одни только хрящи и кости. Их не докармливали до сытости кашами, хлебом и отбросами более-менее приемлемого вида уже очень давно, но, а впрочем, не удивительно, лоснились с одной кормёжки в день-два куда больше. Он их столько годами не гонял, сколько теперь.
То, как Сцилла приняла снятую с постепенно разделывающейся руками Фауста туши шкуру и начала чистить её, лет десять назад заставило бы его лопаться от гордости. Теперь от просто слабо улыбался и тихо себе под нос радовался, что сестра хорошо находила применение своим рукам: где физическая сила не требуется, как в потрошении животного весом с пол тебя, и зрение не обязательно. Он тоже лучше мерзлил на ощупь, чем на глаз, и, хотя молодая косуля нагуляла сил, жира на ней было мало, только плёнку снять, если под шкурой, а между органами он пока не рылся: был занят обедом.
За бытовыми делами время летело незаметно, даже когда они сидели – а по большей мере так и повелось – молча. Постепенно солнце переползло из зенита ниже, а погода чуть прояснилась. На поляну и воду стали падать бледные и яркие пятна выглядывающего из разорвавшегося облачного полотна мягкое осеннее солнце. Один раз полукровка метнул не столько любопытный, сколь подозрительный взгляд на статую – не случится ли никакой мистики? Мистики не случалось, солнце просто достигало лишь стоп каменной Ноктюрнал, а голову её, птиц и мантию затемняли раскидистые ветви вековых деревьев, ограждающих поляну со святилищем позади.
Сцилла заговорила, когда один за одним снятые с передних ног и спины косули с запасом – лучше приготовить больше и доесть сытный обед потом, чем терять всякий раз время на костёр и готовку – куски мяса с небольшим добавлением собранных трав и остатком соли из уголка мешочка уже были подвешены на хитром шалаше из веток над огнём. Фауст протирал руки от самодельных пряностей и собирался допотрошить тушу, чтобы кинуть развалившимся на траве псам ещё и рёбра, а потом сжечь всё, что не склевали птицы из начинающей смердеть кучи в сторону, прикопав в листве среди деревьев, чтобы не привлекало запахом уже завившийся, пусть и в небольшом количестве над необработанными циллиным варевом непригодными потрогами назойливый гнус.
Слова сестры его, мягко говоря, озадачили.
- Какой шрам? – переспросил, хмурясь, Фауст. Помимо старых побледневших распоротых в охоте, проводке беглецов или на стройке случайных ран, все следы от плетей были выжжены огнём, а пальцы и так всю жизнь покрыты мозолями. Голова с трудом начала откручивать события сегодняшнего и вчерашнего дня, хаотично прыгая на одни и возвращаясь к другим. Вспомнилась побудка и слова про сон.
- А, это, – влажная рука зашарила под налипшими распущенными (как ни крути, а повязка на ушах немного убирала волосы в лица, с глаз, по крайней мере) патлами и нашарила едва заметный неровный рубец, оставшийся от царапины. – Пф-ф-ф, действительно. А я и не заметил.
Она, наверное, была яркая, бледная розовая кожа по загорелой после весны и лета на Золотом берегу, вот Цилла и зацепилась. Если сон был правдой. Подвергать слова сестры скепсису у Фауста, при всём его понимании, что бывают чудеса, а бывают самоисполняющиеся желания и фантазии, случайным образом близкие к правде.
"Что сказать-то?" – озадачился он, медленно двигаясь назад к костру с в который раз очищенным ножом.
- Ну, это здорово, наверное, – садясь, неуверенно сказал Авидий и, подтянув к себе уже очищенный от всего съедобного и нет круп, стал снимать полосы мяса. Было бы где вялить, в каком леднике – была бы деликатесная оленина. Ни личинки овода. А так они что нашли и отстрелили – быстро, как было, приготовили и съели. – Только ты бы не увлекалась. Даже в Гильдии про Хозяйку Удачи говорят шёпотом, и то было в Кватче, который Лисом подметён. И Й'Раша был наш, имперский, ему тамриэлик роднее Та'Агра. А мы идём в Лейавин, там ящеры, может, как Новусы, а вот коты верят в свой пантеон, где поди разбери, кто из дро-м'Атра – тёмных духов, у них там даэдра и призраки смертных, все в кучу – хороший, а кто злой. Впрочем, им можно желать ловкости Раджина или защиты Баан Дара, тогда тебя не только поймут верно, но и тронут вряд ли.
Фауст сглотнул вязкую слюну и приложился к меху, подбирая сбивчивую мысль. Он мог рассказать, что среди котов и босмеров не считается зазорным красть, как и поклоняться богам воров, изгоев и нищих, и что одобрение этой традиции через пожелание, как тайный знак, сразу повышало шансы быть записанной в "свои" босяки даже человеческой босячке.
- Понимаешь, я не хочу, чтобы тебя сдали слегка… нетерпимым людям, которые казались друзьями. Вот не будь ты ни за какого бога или за аэдра – было бы легче: и тебе заклинать, не обижая свою веру, и им глядеть сквозь, ведь намеренный обман сам себя выдаёт, если ты о нём мыслишь. Надо придумать тебе историю, что-то близкое и всем, и сердцу твоему, чтобы ты имела в виду одно, а они смотрели на другое, в общем. Если понимаешь меня.
Отчаянно хотелось шлёпнуть себя по лбу, как сложно заговорил, видимо, подцепив у зануд в подземельях, но пришлось шикать и срочно отвлекаться, чуя запах подпаленного на костре мяса: слишком долго не перекладывал конструкцию из восьми сучков с мясом – по числу аэдра если подумать, за вычетом Талоса, и вообще символ Аркея напоминающую. Надо же, какая ирония (не смотри сюда Ноктюрнал). И срочно, обжигая пальцы перегретыми боками и суками, поспешил. Обед был почти готов. Хотя по времени он перетекал в поздний ужин. Один день они полностью отдали этому месту.
Что ж.
Интересно, а раньше статуя Непостижимой привлекала к себе такие шумные полчища поклонников. И если да – почему именно была забыта сюда дорога?

Отредактировано Фауст (29.12.2016 00:00:49)

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Фауст прикрыл отдающие фиолетовым на сосудах веки.
- Я на случай, если тебя будут расспрашивать. Может так статься, тебе не стоит представляться ни моей сестрой, ни дочерью, ни постоянной попутчицей.
Он стал снимать мясо и класть на сетку других заготовленных суков, чтобы не марать в грязной после всех их манипуляций здесь траве, а потом студить, рассказывая:
- Лейавин стоит в устье Нибена, и Нибен там самый грязный, купаться в нём совсем не хочется. Да и рыбы-убийцы стекаются из верхнего русла. И местные их ловят и, вырезая ядовитые ихор и ограны, варят, пекут и коптят.
А ещё рыбы-убийцы – отличный способ избавляться от тел, свиньям на ферму не вывози. Бросил затемно с грузом мертвяка – к утру уж в иле под мутной водой кости закопало. Ни один больной на голову не полезет проверять или доставать.
- Город расползся по берегам за пределы стен, хотя стены перекладывали не раз, с скученным на всё том же пятачке, где его выжигали и отстраивали вновь Кватчем не сравнить. Замок стоит на восточном берегу – нашем, как мы идём, и из-за близости с ним северо-восточные ворота охраняются не в пример лучше. А вот портовые застройки за стенами, которые стелются вдоль берега реки, уходящей в море – ну, в мою юность там был бардак, даже если суда с орлом стояли и юстициары маршировали с солдатами по улицам. В основном в городе живут и ещё со времён Септимов враждуют аргониане, перебравшиеся из Чернотопья, и каджиты, которые по западу Нибена жили веками и считают его своим. Все остальные, хоть имперцев и эльфов, особенно после власти Талмора, в городе не мало – стараются либо жить нейтрально, селятся по северной части города, вокруг Великой Часовни Зенитара и на виду у замковых стен, либо примыкают к одной из сторон, потому что общины зверолюдов очень сильные: со стороны Чёрного леса ящеры, вроде наших Новусов, лучше всего собирают алхимические ингредиенты и отстреливают экзотическую дичь, а я вот жил на кошачьей стороне. Из джунглей Пеллетина и пустынной Анеквины тоже немало интересного прибывает.
Скуума. Много скуумы.
Фауст облизнул "слёзки" с жаренного мяса и едва устоял, чтобы не запихать всё в рот – вместо этого покосился на собак. Те всё ещё ленились на траве, развалившись, как полумифические хоркеры на холодном берегу Скайрима.
- Шутят, что не будь в Лейавине то пекло летнее, то дождь и шторма в зимний сезон, ни талморцы, ни графья бы не усидели. А так кошки и ящеры сидят по разным берегам, шипят друг на друга, ходят в разные лавки и таверны, да ленятся. Внутри стен город красивый, его чистят, загляденье, если бы не вода, но там тесно, как в Кватче, и кто хотел спокойной жизни без запаха реки, мокрой кошки и рыбы – давно выехал в окрестные деревни: их несколько по дороге на Бравил, и Бланкенмарш – по Жёлтой, мы будем проходить. Деревни большие – в общем-то, графская семья тоже резиденцию за городом предпочитает, ведь летом пекло, похлеще, чем на Золотом берегу жаришься на известняковых холмах. Да вот, собственно, и всё. Не знаю, что сейчас в городе ни с Гильдией, ни с графом, ни с талмором, но там всегда было слишком много, да большинство, не-имперцев и вообще нелюдей, чтобы их вырезали. Я надеюсь, что нас там не тронут, не важно, под чьей властью. Но это ещё предстоит разведать.
Он не сказал ей ни слова: ни про наркотики, ни про семью, ни про друзей, ни о том, любил ли этот город вообще. Опять. Рассказ был очень рафинированным, отшелушенным от любого личного мнения, с одним лишь замечанием про жизнь за западной стороне. Всё было как в стишатах одного очень остроумного, хоть и не самого изящного, виршеплёта, инстинктом:
Никто из самых близких поневоле
В мои переживания не вхож,
Храню свои душевные мозоли
От любящих участливых сапог.
Фауст просто притворился, что от пуза наедается, наверстывая за рассказом, откладывая неизбежное. Вечерело и смурнело, обещая знаменитый дождь в холодное время года. В южном графстве вообще сложно различать было осень и весну, раз уж на зиму ничего не примерзало и не прекращало плодоносить в случае многих культур: отличали полгода превалирующей духоты с грозами и полгода мокрого меха и непросыхающих донышек в дорожных выбоинах. Сейчас один сезон сменялся другим, и да, зима была лучше, зимой запахи Нибена прибивало к поверхности мутной воды лучше. Но город был ещё в днях пешего пути с охотой, как у них. Сейчас на них с любопытством глядели сытые птицы.
- Я пойду закопаю отходы, а то уже несёт, – сообщил Фауст, чувствуя себя уже не таким голодным и оставляя еду ближе к прогоревшим углям, чтобы не выстыла.

офф: да, я люблю Губермана с:

Отредактировано Фауст (29.12.2016 17:43:21)

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

Святошечный, иначе и не скажешь, удушливый как по мнению Фауста (один раз уже жившего с богобоязливо молящейся матерью) дух, исчез из их дома с Юлианой. Мать Циллы, может, была женщиной не умной и не мудрой, но хитрой. Как известно, хоть одного из последних двух качеств, как правило, женщинам и хватает, чтобы по жизни всё, что им надо успеть. Наверное, она успела где-то ещё, сбросив непосильный груз слишком глубоко увязшей в своих делах семьи.
Не удивительно, что жившая во тьме и изоляции Цилла и думать забыла о безмолвных Восьми (теперь уж опять Девяти).
Фауст молча закопал потроха в более-менее сухом слое листвы и, сходив к костру за парой уже хорошо загоревшихся головёшек, кинул их. Костерок завонял и загорелся меж корней старых деревьев, хорошо прочерченных голой землёй и сырым перегноем по кругу, чтобы не перерасти в пожал. Вонючий чад начал коптить листья, но не поднимался выше, как знамя: "эй, мы здесь, мы нашли старый алтарь Принца Даэдра совсем недалеко от дороги!".
Серый день перетекал в сумрачный закат, становилось свежее и ветренее. Фауст, уже натянувший на себя дублет, сходил до вещей и поспешил их, ещё немного сырые, снять и сложить у тепла костра.
- Дождь будет, – ни для кого заметил он, даже не надеясь, что сестра, занятая своими делами, его услышит.
Дождь – это холод, большие запасы хвороста, необходимость натянуть хоть один плащ, чтобы не мокнуть, над головой, и никакой прогулки за растениями. Далеко не всё и не всегда им удавалось сделать, даже если казалось возможным. Осень диктовала свои условия, на севере, на юге – везде. Сложно представить, что бы творилось с привыкшими к мягкому климату сиродильцами, поверни они не в Лейавин. Пепельные пустыни там, просто пустыни здесь и тут ещё, снежные кручи и норды в Скайриме.
Увольте.
- Давай переложим вещи за алтарь, под старые кроны, и сходим по тропе за растениями и ветками, пока всё дождь к земле не прибил.
Сам Фауст, говоря эти слова, собирал и прятал всё, что не собирался взять с собой. Лук, конечно, не входил в число балласта – никогда с момента перебежек по лесам между Имперским мостом, Кадлью и заброшенным фортом. И все ножи – обязательно все ножи.
- Сейчас самый сок собрать, не только редворты, здесь из Чёрного леса наносит ещё немало семян и спор. Хотя, конечно, не знаю, сможем ли мы большую часть распознать. А вы сторожите, да.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427

А вот Фауст всегда точно знал, что алхимия, как и кухня, не его. Старый Каррар брал его с собой в лес, оставляя дом на мать, когда мальчишка чуть подрос, объясняя это тем, что с годами уже не мог слышать нытья не дряхлой, но любящей внимание и поблажки Афельды. А ребёнку всё интересно, и, пусть уследить за сорванцом сложнее, научиться вести себя в лесу ему полезнее даже, нежели выучить все окрестные грибы, цветы и травы. Зелий, впрочем, его варить никто не пускал, а он и не просился. Ему не хватало ни усидчивости, ни внимательности, ни простой внутренней тяги к подобным вещам.
Цилла срезала какие-то лечебные ингредиенты, которые и без манипуляций с природой их свойств шли в лекарственные сборы, а Фауст – всё, что звонило колокольчики "деньги", "редкое", "сложно собрать, надо вот так". Но чаще он проходил мимо и сестру предостерегал не трогать иные стебли и грибы. Зато в петлях верёвки прибавлялось веток и хвороста, причём выбирал в костёр на собирающуюся бурю Фауст материал придирчиво.
Если мешканье сестры над травами и вырывание всякой дряни полукровку не смущало, то внезапное заявление прямо-таки вогнало в ступор.
- Но Цилла, таких книг не бывает… – ответил он поначалу, а сам крепко задумался: а ну бывает если? Но он никогда не слышал, чтобы целые тексты теснили станком или прописью, в основном лишь оставляли чернильный оттиск в тонкой борозде. Ещё он видел рельефные письмена – хоть разбитое посвящение на постаменте под Ноктюрнал. В высеченных именами плитах памятные стены героям минувших лет. Иные мудрецы, и айлейды, определённо писали на каменных – как их, скамп подери? – скрижалях! – и глиняных поверхностях, всяких, но кто же пустит туда их, оборванцев, в хранилища и библиотеки, и какой брат возьмёт свою сестру с собой в прогулку в хоть сотню раз истоптанный Синодами и Коллегиями всякими мрак? Нет, это не выход. И потому Фауст стоит на своём:
- Точно нет. Но я мог бы читать тебе… если мне доведётся раздобыть книги. Мне не сложно. Или тебе могли бы читать жрецы, они нередко занимаются образованием и просвещением. Правда,
У здешних общин не тот профиль, но всё же… послезавтра мы придём в Бланкенмарш, там была одна… община.
Община жриц Богини Красоты: угадай на раз-два-три, про что они читают и чем занимаются. Но с другой стороны, с Циллой о женском никто не говорил – по крайней мере не Фауст, а что девочке рассказали бы нищие и передающие ему весточки воры? Ничего хорошего, наверняка.
Начало накрапывать, и они вернулись. Авидий-старший больше молчал, как-то пристыжено и угрюмо, и, завернув сестру в плащи и обложив уже нагревшие самое сухое место под кронами собаками, поспешил устроить и надёжно распалить костёр как можно ближе к ногам. Припасы, вещи, собаки с их костями – всё грудилось в одном месте, в ложбине меж корней и камней за раскинувшей точно крылья свои руки с каменными птицами Ноктюрнал. Вечернее небо замурело почти как ночное, ни всплоха рыжего огня на западе, и Фауст сёк искру за искрой тщетно обтираемыми руками почти на ощупь. Наконец, шалаш был собран, с наиболее толстыми ветками снаружи и огнём изнутри, и он тоже мог спрятаться в кокон из двух плащей, обняв сестру.
И как он никогда не догадался, что девочке без света дня как свежий вдох нужны книги? Ему-то дела до знаний за пределами круга его забот редко было дело, он читал и писал по надобности, порой с большим трудом продираясь сквозь высокий слог.
- Знаешь, – тихо сказал, – когда когда-то давно меня звали Фаулрин и мы с матерью жили у старого кота-аптекаря – да, я не совсем уж с улицы – он меня тоже пытался увлечь грамотой и счётом. А я как-то не очень увлёкся. Постараюсь исправиться, но босмерского имени ты в жизни не слышала, и я абсолютный имперец, ты помнишь. А иначе я до книг ни до каких не доберусь: я надеюсь, конечно, на дурную память, но коты плохо забывают, когда дело касается денег.

Подпись автора

Вступай в Имперский Легион. Посмотришь мир. Отморозишь задницу
- Капитан Фалько, circa 3E 427