Ранее тем же днем Мелитар получил взволнованное послание от Эларии. Уже одно то, что она писала ему, было тревожным знаком — с тех пор, как Аэнерион покинул Нирн, его мать практически не писала. Не о чем было, ведь иных тем для разговора, кроме ее сына, рожденного вне брака.  Лишь раз в полгода-год приходило письмо о том, что Аэнерион все там же, вдали от тех, кто мог бы навредить ему, в губительных планах Обливиона.
     Но сейчас все было иначе. С прошлого письма прошло всего несколько месяцев, и потому еще только вскрывая конверт Мелитар знал — что-то случилось. Непривычно неровный почерк говорил о том, что Элария спешила. Буквы прыгали, заваливались на бок. Слова оказались под стать всем косвенным признакам случившегося несчастья. Сбиваясь, зачеркивая наживую, но в спешке продолжая писать на том же листе, Элария рассказывала о том, что к ней в дом пришли то ли убийцы, то ли наемники, то ли чьи-то агенты. Она не знала, кто послал их — допросить злодеев теперь было невозможно, а подозревать можно хоть каждый камень. Но, кем бы ни был наниматель, он искал Аэнериона.
     Кто-то узнал тайну, заботливо оберегаемую вот уже почти три десятка лет. И ради того, чтобы получить желаемое, готов был вырезать целую семью: к шеям законнорожденных детей Эларии приставили клинки, дабы заставить ее говорить. Хорошо, что на письме не осталось пятен крови, только слезы и чернильные кляксы.

     Следующим днем Мелитар получил второе письмо об Аэнерионе. Имени никто не называл, но в такие совпадения Мелитар не верил. «Альтмер, называющий себя его сыном» не мог оказаться кем-то иным. Вот только Аэнерион приходился ему внуком, о чем прекрасно знал. А, значит, назвать себя не успел. Сандрил, пославший записку, был именно тем, кто подослал к Эларии убийц — или работал с ними на одних господ. Его слова на последнем собрании Высшего Совета Талмора для многих могли стать последней каплей.
     Осознав, что вот-вот может лишиться последнего, кто остался от его семьи, Мелитар не сразу сумел вздохнуть. Паника сжала горло, словно пыталась удушить. Но одна здравая мысль пульсировала в сознании: «Им нужно, чтобы я признал бастарда». Зачем? Неизвестно. Но Аэнерион будет жить, по крайней мере, до тех пор, пока Мелитар не произнесет слова, которых от него хотят — или не откажется их говорить. Знать бы, какой из вариантов опаснее.
     Намереваясь оставить себе путь к отступлению и прощупать почву, Мелитар решил играть в спокойствие. Он не стал назначать немедленной встречи, чтобы не выдать себя. Совладав со своим лицом, он приказал слуге, доставившим послание:
– Передай, что я готов буду поговорить об этом… предполагаемом бастарде, – он даже заставил свой голос звучать оскорбленно, – через два часа.
     Ведь у правителя полно дел и без самозваных наследников. Дел, на которых Мелитар так и не смог толком сосредоточиться. Его мысли вновь и вновь возвращались к Аэнериону.
– Ваше Величество, вы слушаете? – вкрадчиво спросил его советник, от чьего внимательного взгляда не укрылась рассеянность государя.
– Да, – солгал Мелитар, кивая, – Продолжайте.

     Наконец, он остался один в своем кабинете, ожидая либо ту, чьим именем была подписана записка о бастарде — Глиндейл, либо Сандрила, по чьему приказу она, наверняка, писала. Приведет ли тот Аэнериона с собой? Мелитар одновременно и надеялся на это, и страшился этого. Но, как бы там ни было, он не приказывал ни привести к себе Аэнериона, ни не пускать. Не называл никаких имен.
     Лучшим свидетельством нервного напряжения, по-прежнему владеющего Мелитаром, служил стоящий перед ним чайный сервиз: характерный запах успокаивающего отвара сложно было с чем-то перепутать. В последние годы корона стала слишком тяжелой для Мелитара, и единственное, на что он не мог бы пожаловаться, это на недостаток причин для волнения.

     Двери распахнулись, и в кабинет вошел… нет, не Сандрил и не его преданная помощница Глиндейл. Незнакомый мер в талморской мантии. Он не поклонился, не дождался дозволения говорить, чем вызвал у Мелитара удивления не меньше, чем самим фактом своего появления. Названное имя кое-что пояснило: Советник Арингол лишь недавно — буквально считанные дни — получил право называться Советником. Про приказ о его назначении Мелитар знал, но и догадаться, услышав титул, но не узнав лица, меру, бывавшему на заседаниях Высшего Совета, не составило бы труда. Вот разгадка: означенный Арингол полагал, что говорит с равным, а не с вышестоящим, не испытывал никакого пиетета перед короной — фигурально выражаясь, в действительности корона сейчас не венчала голову короля. Мелитар не тешил себя иллюзиями: в могуществе высшие иерархи Талмора едва ли существенно уступали королям. Но когда те, кто получил власть не по праву рождения, слишком быстро входят во вкус — это дурной знак.
     Вопрос в том, для кого.
     Хочет ли Сандрил — или некто иной, стоящий за спинами их обоих, — использовать Арингола как яркую ширму, как обманку, а вместе с тем будущего козла отпущения? А, может, опасен сам Арингол, и впечатление опьяненного властью он производит нарочно, для того, чтобы его недооценивали? Или…
     Нет, пока слишком мало сведений, чтобы судить. Слишком легко ошибиться.
     Мелитар жестом разрешил Аринголу сесть напротив. Сам он, в общем-то, и не вставал, когда посетитель вошел в кабинет. Ограничился кивком головы в качестве приветствия, ведь титулом он превосходил собеседника, пусть и чисто формально.
– Я слушаю вас.
     Голос спокойный, без ноток любопытства и волнения. Если прислушаться, можно заметить, что речь замедленная, будто от легкой сонливости — у успокаивающего отвара были свои побочные эффекты. Мелитар успел переварить новость и теперь вел себя так, будто обнаруженный бастард — нечто не значимое, такое, ради чего не стоит менять расписание дел и встреч. По крайней мере, до тех пор, пока Арингол не найдет способ выбить его из колеи.