С каждым годом становилось всё сложнее и сложнее находиться в этой семье, в этом городе, и даже при любой возможности убегать к реке уже не помогало. Однообразно. Неуютно. Небезопасно. Да ещё и ощущение, что жизнь, едва начавшись, уже проходит зря. Отчий дом напоминал тюрьму с очень тесными стенами, хотя назвать Чейдинхол маленьким язык не поворачивался - по ощущению клетка давила со всех сторон. Фаверон любил природу, у воды или среди изобильной растительности ему становилось спокойнее. Правда, ненадолго, и основная проблема этого края заключалась в том, что здесь ничего не менялось - да, город разрастался, появлялись новые жители, но ничего такого, что будоражило бы кровь и вызывало настоящий интерес. Разговоры с родственниками сжимались удавкой на шее. Неформального общения со слугами или простыми обывателями не получалось - он для них был графским сыном, от которого неизвестно, чего стоило ждать, отпрыском рода, несущего весьма сомнительную репутацию. Он не знал, сколько ещё выдержит, как долго это будет продолжаться. Не чувствовал себя - собой, на нём будто лежала незримая печать родителя и деда. Какие-то обязательства, возложенные на него, поведение, которому он был должен соответствовать, взгляды, что приходилось разделять, нравилось ему или нет. Не ощущалось ничего такого, чего Фаверон добился бы сам, не по праву рождения. Довольно мерзкий привкус собственной горькой бесполезности, тяжесть на сердце, иррациональное желание завыть, что выглядело бы попросту глупо при его-то вполне хорошей и обеспеченной внешне жизни. С жиру бесится, сказали бы многие, и Фаверон был готов признать их правоту, потому что не понимал до конца, что же такое с ним происходит, отчего ему здесь тошно едва ли не в буквальном смысле, а вопросы о том, всё ли в порядке, и предложения выслушать от всех местных звучали не как забота, коей являлись, а как навязчивость, сверхопека.

Тем не менее, сбежать он боялся, потому что ему некуда было идти, а отправиться в пустоту и неизвестность - пугало. Хотя, чем старше Фаверон становился, тем больше крепла в нём уверенность, что да, это единственный достойный и правильный выход. Где-то там его старший брат, если разыскать, то, возможно, он лучше представит себе, что такое жизнь за пределами родных пенат. И поймёт, где его действительное место и какое оно. Фаверон хотел испытать себя там, где его фамилия ничего не будет значить, и где ему не уступят только потому, что связываться с сыном хозяина этой земли себе дороже, а ну как за ошибку голову снимут. Как говорится, минуй нас пуще всех печалей господский гнев, господская любовь. Никто не поверит, что самый подневольный и самый ограниченный среди них - он, пока не отыщет в себе силы сказать "нет" отцу на любые требования, предложения и ожидания, и отправится по выбранному им и только им пути. Пора прекращать винить и презирать себя за слабость, перестать бояться и заявить о своих естественных правах. О том, что он абсолютно отдельная личность, о которой папаша ничего толком и не знает, ведь ни разу не попробовал узнать, а не пытаться подстроить под своё.

Удивительно. Или, может быть, нет. Зависит от того, веришь или нет в случайные совпадения. Фаверон не верил, поэтому, когда в поле его зрения внезапно попал красивый беловолосый данмер, он сначала замер, не до конца веря, а затем, не сходя с места, расценил это как указующий перст судьбы, словно бы отвечающей на его невысказанные мысли и чаяния.

- Мьяр! - воскликнул он с неподдельным счастьем, весь меняясь за считанные секунды, из подавленности и мрачности в замечательное настроение.

Замер, не уверенный, как брат воспримет первое же вспыхнувшее у него желание. Фаверон больше не был ребёнком, от которого такие порывы воспринимаются естественно... а, с другой стороны, какая разница, кто и что подумает. Никого не касается, и, честное слово, он был готов доходчиво пояснить каждому, кто рискнул бы сунуть досужий нос, насколько им не рады. Он и впрямь мечтал узнать своего старшего. Много раз представлял себе, как бы выглядела их встреча. И вот теперь тот перед ним, во плоти, и невозможно себе отказать. Фаверон перестал колебаться и крепко обнял Мьяра перед тем, как вообще о чём-либо говорить с ним, и даже прежде, чем нормально поздоровался словами.

Подпись автора

За краем вечности, беспечности, конечности пурги — Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;

Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла...

Сердце распирало самыми противоречивыми эмоциями, от восторга и целого сонма надежд до робости и боязни показаться обузой, а также и растерянности перед, по сути, полным незнакомцем, пусть и братом. Они не знали друг друга, и, хотя считались близкими, с тем же успехом Фаверон мог заговорить с любым прохожим. Однако, Мьяр вызывал у него восхищение, и он ничуть не стеснялся своё отношение показывать. Он вёл себя как любой с недостатком общения и душевного тепла, общности с кем-то, а кончики длинных ушей едва ли не подёргивались от неуёмного любопытства. Мьяр был великолепным, впечатлял не самой типичной для данмера внешностью, а ещё он буквально источал всем собой некую загадочную взрослую жизнь, но вовсе не такую же, как у всех тех, с кем Фаверон встречался в Чейдинхоле, беззубую и сытую. Эта относилась к иному миру, который он пока и вообразить себе не мог, куда более опасному, полному, должно быть, загадок и приключений, но оттого лишь соблазнительнее, как подарок в цветастой обёртке, когда о содержимом нельзя догадаться по форме и размеру, и остаётся лишь фантазировать.

Фаверон не сомневался, что сможет принять брата как личность любым, каким бы тот ни оказался. Пугало его другое - он переживал, что покажется тому скучным или бесталанным. Что брат не захочет с ним разговаривать, чем-то делиться, впускать в ту, другую жизнь. Объяснить, что заставляет его верить в исключительность и важность этой жизни, полагать, будто она гораздо увлекательнее, чем прозябание дома, Фаверон не смог бы. Возможно, причина была в самовнушении, но на данный момент ему без преувеличения мнилось, будто абсолютно что угодно всё равно окажется лучше.

- Я просто... - Фаверон смутился, - понимаешь, я счастлив, что ты рядом. Ты красивее, чем я себе представлял, - выдал он с изумительной непосредственностью, подходящей возрасту немного младше, чем ему уже исполнилось. - Такие белые волосы... - он осторожно потянулся дотронуться кончиками пальцев до пряди. - Я всё время ждал, когда мы увидимся, Мьяр. Всё время мечтал об этом, а иногда думал, что сам приеду к тебе в столицу. Почему-то отец не рассказывал мне о причинах, по которым ты уехал. Он вообще очень странно о тебе говорит, так, словно ты можешь быть опасен, но не объясняет, что не так.

Глаза его блестели при этом так, словно таинственное "опасен" Фаверон воспринимал как нечто невероятно увлекательное и, наоборот, возбуждающее желание узнать подробности, а не избегать. Мьяр не был знаком с характером брата, но уже по одной этой реакции, по взгляду и тону, по всему выражению лица мог заключить, что Фаверон из тех, кто при виде надписи "не влезай, убьёт" нарочно сунет нос, чтобы убедиться, правда ли внутри спрятано нечто настолько смертоносное, и как именно оно это делает, и нельзя ли с ним договориться, отыскать компромисс или смягчить злобный нрав, а, может быть, все всё не так поняли, и у этого нечта в действительности наилучшие намерения, просто оно не умеет как следует их выразить.

- Тебе здесь тоже было плохо, да? - очень серьёзно спросил Фаверон.

Ему не терпелось узнать, как Мьяр вырвался. Откуда взялась храбрость начать всё на новом месте с нуля. Одно это рисовало для него в Мьяре образ героя.

Подпись автора

За краем вечности, беспечности, конечности пурги — Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;

Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла...

Мьяр говорил с ним доверительно, без снисхождения старшего, и это было приятно. Впервые Фаверон встретил кого-то, кто слушал и слышал его, делился чем-то своим, создавая полноценную беседу, а не её жалкое, искалеченное подобие, когда вроде бы и обмениваются репликами, но каждый вещает параллельно на своей волне, и они никак не пересекаются, оба с таким же успехом могут то же самое поведать отражению в зеркале. Фаверон не льстил Мьяру и не пытался угодить, обожание в его глазах было безусловным и не требовало ничего взамен. Никогда прежде он не переживал такого острого осознания, что у него есть всё же на свете кто-то близкий, дорогой, не просто по крови, но и потому что он сам так выбрал. Фаверон ещё не умел разбираться в окружающих, опираясь на логику и наблюдения, так что он исходил только из интуитивной склонности. И она подсказывала ему, что выбор он делает верный.

— Плохо это... плохо. Знаешь, когда дурнота подступает к горлу и от всего воротит. У отца какие-то постоянные условия, необходимости в которых я не вижу. И ещё все, кто здесь живёт, мне кажется, ждут, когда я превращусь в кого-то вроде отца... или деда. О нём до сих пор рассказывают истории одна дряннее другой. После них мне снились кошмары, где он гнался за мной гниющим раздувшимся трупом. Я нигде не мог спрятаться, он всегда находил меня - и я просыпался. И, если хотя бы четверть из них правда — я лучше умру, чем буду на него похож, — последнюю фразу Фаверон буркнул очень мрачно. — И на отца тоже не хочу. И он, и его друзья жуткие, когда напьются. Когда трезвые — просто напыщенные пустобрехи.

Он высказался резко, но так же очевидно становилось, кого он вот-вот выберет ролевой моделью. Мьяру даже делать ничего специально для этого не требовалось, достаточно, что он выступил самым отрадным и ярким образом в жизни младшего брата. Фаверон не возносил его на некий условный пьедестал и не считал безгрешным, конечно же. Он всего лишь, сам того не сознавая, чутко считывал не только вербальные, но и невербальные сигналы — и реагировал на них.

Он не упомянул о том, что у него нет в Чейдинхоле ни надёжных товарищей, ни полностью своего, не контролируемого родителями увлечения. Статус не мог не влиять на все области жизни. Некоторые до сих пор считали Индарисов выскочками, которым тут не место, и замок, мол, подходит им примерно так же, как рогатому скоту — седло породистого скакуна. Другие записывали его в избалованные высокомерные эгоисты или неженки только потому, что он сын графа и аристократ. Третьи, наоборот, втирались в доверие именно по этой же причине. Фаверон был более чем убеждён, что никому здесь по сути не нужен он как он сам. И поспорил бы на любую ставку, что те, кто лез поближе, мигом бы испарились, если бы он и его семья вдруг остались без всего, выкинутыми на улицу.

— Скажи, а какая она, столица? — уныние не задержалось надолго, Фаверон пока что надёжно защищался от него присутствием Мьяра. Выражаясь поэтически, в его глазах горели звёзды. Настолько воодушевлённый блеск нелегко будет погасить.

Однажды он поедет туда и увидит всё сам, но сейчас просил, чтобы Мьяр рассказал, каким Имперский город предстаёт для него. Это ведь наверняка будут два совершенно разных места. Хотя некоторые их мнения уже совпали — не исключено, что и дальше отличий между ними будет не настолько уж много.

Подпись автора

За краем вечности, беспечности, конечности пурги — Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;

Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла...

Пожалуй, единственной причиной, по которой Фаверон всё же удержался и не выпалил брату, что хочет уехать с ним прямо сейчас, были опасения, что сейчас он только помешает. Всё же вряд ли Мьяр планировал делать это так сразу. Однако, желание засыпать его с ног до головы просьбами не ждать ни одним месяцем дольше и помочь прямо сейчас прямо-таки жгло изнутри, заставляя то бросать проникновенные вгляды на Мьяра, то, наоборот, отводить глаза, и, если бы не серая кожа данмера, её бы окрасил сочный румянец.

- Однажды я непременно к тебе приеду, - наконец прошептал он очень доверительно.

Ему хотелось трогать Мьяра больше, гладить его руки, обнимать, но, должно быть, это и впрямь будет смотреться слишком странно, Фаверон так и не был до конца уверен насчёт первого своего порыва, хорошо, что Мьяр воспринял это адекватно. Ему нравился тактильный контакт - и неописуемо не хватало тех, кто разделял бы это с ним, в замке. В этом не было никакого особенного подтекста, просто так ему было проще выражать добрую половину своих эмоций - симпатию, поддержку, заинтересованность, желание дружить и общаться, потому что слов хватало не всегда. И дело отнюдь не в проблемах со словарным запасом. Одно соприкосновение ладоней в пожатии стоило для Фаверона дороже, чем тысяча клятв верности. При этом он настолько привык, что его потребность не разделяют, что при малейшем выражении неудовольствия мог отойти и больше не приближаться на расстояние руки.

- Меня учат сражаться, но я больше хочу заниматься магией. Правда, пока не могу. То ли в Чейдинхоле нет хорошего наставника, то ли отец почему-то не хочет его нанимать для меня. Он много раз отмахивался от моих просьб, хотя сам любит прихвастнуть, что в молодости жёг чудовищ огненными шарами. Мьяр, а ты умеешь? И можно ли в столице этому научиться?

Фаверон улыбался, но не так же безмятежно, как раньше. Не сиял до ушей, а робко и скромно светился. При том, что отнюдь не отличался сдержанным или стеснительным нравом, но, наверно, так всегда бывает, если отчаянно хочешь кому-то понравиться, но знаешь об этом ком-то слишком мало, чтобы намеренно делать вещи, которыми угодил бы ему. В таких случаях степень переживаний всегда возрастает пропорционально тому, до какой степени тебе необходимо добиться расположения другой личности. Кроме того, он не хотел притворяться, он мечтал, чтобы Мьяр принял его таким, каков он есть, а не образом, который Фаверон бы для него создал. Он даже самые простые мысли и пожелания высказывать перед старшим пока слегка побаивался, как бы не перегнуть палку и не надоесть тому.

Подпись автора

За краем вечности, беспечности, конечности пурги — Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;

Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла...

Фаверон одним нервным движением, больше напоминающим какую-то странную судорогу, испуганно прижал ушки, когда услышал голос Фарвила. Умом он понимал, что перед ним всё ещё брат, но отреагировал он как ведут себя в ответ на травмирующую и тяжёлую ситуацию - или прямое напоминание о ней. Было заметно, до какой степени он боится отца. Движения, свойственные тому, кто с трудом сдерживается от защиты - не от слов, но в ожидании вполне физического удара или по меньшей мере толчка. У него расширились от страха зрачки, заняв почти всю радужку, и дрогнули губы. Было заметно, что в таком состоянии он не произнёс бы ни слова, даже если бы попытался. Дар речи попросту пропал, горло перехватило. Шутка Мьяра, похоже, произвела совсем не тот эффект, которого тот ждал. Только когда брат заговорил нормальным, своим голосом, Фаверон снова улыбнулся, но уже не так счастливо сияя, как ещё недавно, а сдержанно и осторожно, как будто ждал ещё какого-то подвоха. Даже не конкретно от Мьяра, а от мира в целом.

- Ты тоже не любишь отца, да? - тихо спросил он. Впрочем, это констатация факта, удивительно было бы посмотреть на того, кто любил бы Фарвила, кроме, разве что, жены. И то не наверняка.

Больше ничего не сказал, слушал брата, затем послушно замер, доверчиво глядя на Мьяра и веря, что тот прекрасно знает, что делает. Его слова Фаверон воспринимал чуть ли не как приказ свыше, от самого Акатоша. Поэтому слушался без раздумий и колебаний. Правда, когда Мьяр велел бежать, он умчался несколько дальше, чем тот, наверно, ждал, да ещё так, будто вовсе не собирался когда-либо возвращаться. Ни один заяц не прыгает так резво. Пока Фаверон не приискал взглядом место, где вообще никого не было, он не остановился. По его виду можно было понять, что здесь бы он и остался, или ушёл бы ещё дальше, живя на природе, будто друид какой. Лучше, мол, одичать, чем жить в одних стенах с неадекватным самовлюблённым кретином.

- Мьяр, а зачем нам вообще оставаться? И разве у тебя сейчас нет этих самых знакомств, с которыми ты мог бы мне помочь? - совершенно серьёзно спросил он. - Ты правда хочешь киснуть со скуки в замке и тратить время на всех, кто придёт поглазеть на возвращение старшего сына графа? - с откровенным скепсисом продолжал Фаверон. - Если кто-то и заслуживает твоего визита и моего предупреждения, что я уезжаю - это мама. Я переживаю, что она останется с ним одна, слуги же её не защитят, если что.

Бабушку не защитили. Про эту тёмную и грязную историю Фаверон тоже наслушался сполна. Он понятия не имел, сколько там правды, но даже самый тот факт, что такая легенда существовала, расстраивал и злил его. Хотя Фаверон не был уверен, что ему есть, что противопоставить Фарвилу, такие беспомощность и зависимость заставляли его чуть ли не ненавидеть себя, но однажды он, как надеялся, отыщет в себе достаточно смелости, чтобы высказать отцу в лицо всё, что думает о нём. И о личности, и обо всём образе жизни, и о друзьях его.

Подпись автора

За краем вечности, беспечности, конечности пурги — Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;

Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла...

Если бы Мьяр высказал свои опасения и мысли вслух, Фаверон со свойственной ему импульсивной горячностью заявил бы, что брат - не первый встречный. Да, конечно, бывало и так, что ни одни из семейных уз не радовали, наоборот, приносили лишь страдания и позор, хоть вовсе отрекайся, но всё же родная кровь - не водица. И, кроме того, Фаверон не думал, будто Мьяр святой и непогрешимый. Зато он видел нечто лучшее - тот был живым, настоящим, был рядом, и, в отличие от Фарвила, уже доказал, что умеет слушать не только себя. Как бы ни жил в столице старший - он не осудит и не отвернётся, ища способ поскорее вернуться обратно в опостылевший замок. Уж точно более заманчивая перспектива, чем ждать, не пришибёт ли его отец однажды с пьяных глаз, и какое будущее тот ему навяжет. Если Фарвил до сих пор проявлял себя деспотом, смешно верить, что он однажды вдруг спохватится, что его сын уже достаточно повзрослел, чтобы самому за себя решать. Как это собственность да своеволие изъявляет. Стыдно, конечно, так внезапно вмешиваться в распорядок жизни Мьяра, но Фаверон пообещал себе сделать всё возможное, чтобы не сесть брату на шею.

Так что он энергично кивнул и радостно унёсся на конюшню.

Лошадь Мьяра, как выяснилось, была и правда красивой, захотелось дотронуться до носа, стало немного жаль, что угостить её не нашлось чем. Фаверон любил лошадей и никогда не мечтал попробовать одну из них, пусть и слышал неоднократно, что они вкусные. Мало ли что и кто вкусный, нельзя же есть тех, у кого такой умный взгляд, такое забавное фырчание, есть характер и личные качества. Лошади в Чейдинхоле были изумительные, великолепные, вот по кому он точно соскучится. Стойла были вторым местом интереса Фаверона после прогулок у реки. Лошади казались ему и добрее, и сообразительнее чуть ли не половины населения замка. И, если кто-то считал чёрных скакунов слишком мрачными, Фаверон не соглашался. Он видел в этой масти утончённый стиль, возвышенное изящество. Чёрный входил в число самых приятных для Фаверона цветов.

Фаверон улыбался до ушей, прощаясь с остальными лошадьми, но в глазах стояли слёзы. Они без него обойдутся, конечно, но у него не раз запнётся сердце от воспоминания о них, о том, сколько им порой от него приходилось выслушивать, о впечатлениях от первого коня, которого ему подарили - тот сломал ногу из-за несчастного случая, и случай этот являлся причиной, по которой Фаверон целый месяц с лишком обижался на отца и тех, кто ещё там присутствовал... Да ну их совсем. Лошади заботливее и теплее. Эти создания - милые, дорогие сердцу друзья. Животные могут быть товарищами, верными, преданными, интересными, глубокими. Они не бросают просто так и не высмеивают, пусть и способны на жестокость, но, если завоевать их расположение, то поддержат куда надёжнее, чем так называемые разумные существа.

Подпись автора

За краем вечности, беспечности, конечности пурги — Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;

Мы не проснёмся, не вернёмся ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла...