Все изменилось. Медленнее, чем хотелось Боуддике, но быстрее, чем можно было рассчитывать. Всего несколько месяцев назад она, униженная, оскорбленная, но так и не изменившая себе, гостила в королевском дворце, беседовала с потенциальным союзником и предлагала взаимовыгодные условия, а теперь она же присутствовала на совете войск Буревестника как предводительница одной из частей армии. Это было приятно и ощутимо грело душу, позволяя ричменке чувствовать себя той, кем она всегда желала себя видеть, - властьимущей воительницей, способной миловать и карать, распоряжаться людьми, как верными слугами, ответственной и независимой повелительницей, беспощадной, но справедливой. И как легко ей удалось всего достичь… Конечно, впереди еще были десятки битв, многочисленные восстания, протесты и недовольства, но Боуддика знала, что сможет совладать с народом непокорным, - раз получив власть, она не собиралась ее упускать. Ее решимости, отваге и уверенности мог позавидовать любой мужчина, пожалуй, ее могли бы даже почитать, как спасительницу и освободительницу, если бы не та жестокость и беспринципность, которую ричменка время от времени демонстрировала. Разумеется, она старалась сделать многое чужими руками, охотно пряталась за спины нордов, нашептывая и указывая верные пути, беззастенчиво пользовалась именем покойного супруга, била себя в грудь, вещая о той жертве, что принесла ради мира своего народа, костерила Маданаха, обвиняя его глупую выходку в нынешней судьбе изгоев, но, тем не менее, женщина все же оставалась собой и находились те, кто видел за маской жертвы и матери, радеющей за народ, кровожадный оскал, были и те, кто слышал за сладкими речами звериный рык, но среди всех один лишь наблюдал за безупречной лестью холодную пустую душу. То был шаман, слушающий шепот деревьев и голоса зверей, старец, читающий по звездам и блуждающий во снах, жрец, верный Хирсину и помнящий о величии народа. Он стал ее победой, и потому теперь, сидя в мягком кресле, устланном звериными шкурами, и поглаживая ткань новенькой синей туники, Боуддика вспоминала именно его, и улыбалась, гордясь и радуясь. «Однажды покорятся все», - рассуждала она, - «А кто не покорится, будет уничтожен, затравлен, вытравлен, сожжен». Нехорошая улыбка взрезала губы ричменки и так там и осталась, адресованная не то ситуации в целом, не то королевскому советнику, коего за краткое время их общения женщина успела едва ли не возненавидеть. Норд оказался слишком умным, к тому же, весьма языкастым, предприимчивым и, помимо всего прочего, безоговорочно преданным королю Скайрима. И если за первое можно было ценить, вторым и третьим – пользоваться, то вот последнее рождало в Боуддике бессильную ярость. «Зажарить бы тебя, как гуся на вертеле», - подумала женщина в какой-то миг, устав разглядывать стены шатра и ожидать явления «спасителя всея Предела», но тут же осеклась, решив, что демонстрировать эмоции не стоит. Ричменка ухмыльнулась, закинула ногу на ногу и, глубоко вдохнув, поправила тунику.
- Нам с вами не мешало бы узнать друг друга лучше, – произнесла она несколько отстраненно и холодно, - Сотрудничество было б плодотворней.
На этой фразе рыжая осеклась, потому как полог шевельнулся и из-за него показалась плечистая фигура Ульфрика. Против своей воли Боуддика расплылась в ехидной довольной улыбке. «Мой Король», - мысленно поприветствовала она Буревестника, выбрасывая из головы Торбьорна и его хитроумные осторожные планы, - «Наконец-то». Ричменка приосанилась, склонила голову в знак уважения и расположения и вновь откинулась на спинку кресла, позволяя Его Величеству почувствовать себя не только хозяином положения, но и ее личным господином. Впрочем, ухмылка с лица женщины так никуда и не делась, она лишь сделалась шире и ироничнее, когда прекраснейший советник поплелся исполнять роль служки. «Так-то», - Боуддика малодушно позлорадствовала и, подавив желание отвесить королю колкость, принялась внимательно слушать доклад надоевшей лысой пиявки, коей окрестила Торбьорна. Заговорила она сразу же, едва мужчина закончил.
- Да бросьте, Тори, - проворковала ричменка, глядя на собеседника лукаво, но с долей превосходства, - Там, там и там каннибализм процветал и без ваших на то стараний, вы лишь вернули племена к их прежним нравам. Если не знаете, спросите, я вам расскажу о целом культе, что в Пределе процветает, - женщина прервалась, обдумывая сказанное, - Впрочем, не в этот раз. Ведь мы не станем тратить время короля на древние обычаи, к войне не относящиеся.
Боуддика любезно улыбнулась и, сочтя уточнение достаточным, обратила свой взор на Ульфрика и обратилась к нему, не удосужившись даже подняться. Впрочем, она и к карте-то не подходила, ловко пряча свою неопытность и неумение ее читать за чем-то сродни скуке и пренебрежению.
- Мои изгои готовы к бою и, как им и подобает, жаждут победы. Все девять сотен вооружены, одеты и обуты. При всех знаки отличия, впрочем, во время боя они немного потускнеют, ведь мы зальем их кровью своих врагов.
В этом месте стоило салютовать кубком, но оного у ричменки не наблюдалось, а потому она лишь лучезарно улыбнулась и сладко потянулась, чувствуя себя, как дома.
- Что же до остального, тут ваш советник прав, часть запертых в долине действительно сбежит, если не сбежала до сих пор. Изгои точно крысы, умеют забиваться в самые темные норы и находить дороги там, где их, казалось бы, нет и не может быть. Но станет ли мудрая кошка гнаться за испуганной мышкой? Забудьте о них, Ваше Величество. Не настигнем их здесь, настигнем в другом месте.
Боуддика равнодушно пожала плечами, будто рассуждала не о собственном народе, а о презренных дикарях. К слову, именно таковыми она непокорных и находила, - упрямыми глупцами, которые и сами не ведают, что для них лучше.

Тан спокойно выслушал Ульфрика. Его Величество был упрям, как практически все норды, столь же горд и запальчив. Торбьорн, напротив, выжил из себя эти недостатки, а потому органично дополнял своей персоной короля. Жестокие слова повелителя нисколько не удивили Лукавого, он ожидал именно такой реакции. Точнее говоря, санкции. Теперь, когда его действия также получили поддержку, он получал коридор политических возможностей - действовать так или иначе. Слушая короля, тан даже глазом не повел - он лишь воззрился на правителя, и замер, словно древняя статуя, и лишь отсветы язычков пламени играли на его лице и медвежьем плаще.
Слова Боуддики же его скорее насмешили. Она его ненавидела, это было видно. Причем ненавидела по женски: до смерти, но грубо, без изысков. Женская ненависть агрессивна, невероятно жестока, но глупа. И высокомерна. Это то, что она проявляла всегда. Но высокомерие годится только для того, чтобы выстроить перед собой незримый бастион, за которым прячутся бесконечные сомнения и страх. Однако что-то неуловимо привлекательное для Торбьорна все же присутствовало в ней. К тому, что Боуддика была хороша собой, несмотря на четветый десяток, наличие детей и тяжелые жизненные условия, она была умна. А это было то качество, которое Лукавый бесконечно ценил в людях. Он бы предпочел с проигрышем для себя вступить в схватку с гением, чем в грубую стычку с идиотом. Глупцы типа имперских чванливых чиновников, бретонских торговцев или гордых своим происхождением альтмеров, раздражали норда. Утомляли его. И для него было поистине приятным быть в той компании, в которой он находился теперь - в своей среде, умных и коварных политиков. Лукавый поймал себя на мысли, что от Боуддики он предпочел бы в какой-то момент избавиться. Да она и сама это предполагала, когда вступала в альянс с королем. А значит, у нее был свой план, она рассчитывала не только выжить, но и победить.
"Сука ричменская". - Лукавый поймал себя на мысли, что прежде чем в темном углу предводительницу ричменов найдет кинжал, он бы хотел ее разгадать. Что она ищет? На что надеется? Только власть в Пределе? Безумие. Получить влияние, чтобы начать новую войну - безумие еще большее. Таких, как она, используют, а потом оставляют гнить в канаве с выпущенными кишками.
- Либо "брось", либо Торбьорн. Остановись на чем-то одном. - холодно ответил он Боуддике, даже не повернувшись в ее сторону. - С удовольствием узнаю о нравах изгоев побольше. Немного попозже.
Лукавый поклонился королю и проговорил:
- Я исполню ваши указания. Думаю, что мы даже начнем вывешивать трупы или части тел изгоев на их тропах. Кроме того, я думаю, что стоит участить рейды на их культовые места. Хотя изгои разобщены просто в силу характера своего общества, тем не менее, религия является сплачивающим их стержнем. Разрушение святынь всегда действует на темные умы как ощущение гнева богов или духов. Поэтому святыни будут разрушаться тайно и кощунственным образом. Мы тренируем для этого группу шпионов. Что касается переселения нордов...процесс пошел, но идет пока что не очень быстро. Причин несколько. Во-первых, норды боятся, что изгои захотят вернуться на отбитые у них земли, и начнут чинить там разбой и разорение, не в силах осесть. Во-вторых, сейчас зима. Переселяться на новые земли трудно: земля мерзлая, вдобавок к тому, что каменистая. Трудно строить, пахать бесполезно - ничто не взойдет. Однако есть и приятные новости: охотники и рыболовы активно осваивают эти угодья. Также появились горняки - все стремятся заранее отхватить куски получше, чтобы с весны начать копать недра.
Тан на секунду поднял глаза, как бы собираясь с мыслями. Повисла краткая тишина, которую нарушало лишь одинокое завывание зимнего ветра.
- Мы ведем пропаганду изо всех доступных нам сил. Все перешедшие на нашу сторону ричмены в обязательном порядке посещают богослужения, причем вместе с нордами. Так мы стараемся приучить их друг к другу. К тому же религия является инструментом самоосознания. Кое-кто из ричменов уже стал косо смотреть на дикие нравы своих вчерашних друзей. Но это не быстрый процесс. Те ричмены, что еще живут обособленно и не переселены на новые земли, не смешаны с нордами - к ним мы засылаем миссионеров, в первую очередь, служителей культа Кинарет и Мары-матери, как наиболее органично подходящие к их хтонической культуре.

Король остался не доволен. Это было видно по выражению его лица, холодному блеску глаз и ледяному тону, коим Его Величество обращался к своим верным подданным. «Ну же, поведайте нам, чем мы вам так не угодили?» - мысленно вопросила Боуддика, внимательно изучая своего дражайшего врага и ближайшего союзника, - «Слишком мало? Слишком медленно? Или слишком не по-вашему?» Женщина слабо дернула уголками губ, пряча за этим коротким жестом волчью ухмылку, переложила ногу с одной на другую и, слегка съехав по креслу вниз, приготовилась слушать. Речи Буревестника были ричменке необычайно интересны, хоть и адресовывал он их не ей, а Торбьерну. «Говорите, мой король, говорите», - думала она, ловя пожелания Ульфрика и мысленно отмечая их, - «Кто знает, кто из нас принесет вам то, что вы желаете получить?» Боуддика улыбнулась собственным мыслям. Конечно, она была слишком горда, чтобы заниматься угодничеством и слишком своенравна, чтобы выслуживаться, но вот появление некоторого соревновательного момента заметно приободрило ее, заставляя вынырнуть из состояния ленивой скуки. Серые глубокие и совершенно пустые, как бездна, глаза устремились к Лысой Пиявке и замерли, изучая. «В чем промахнешься ты, возможно не промахнусь я», - заключила женщина, позволяя внутренней жажде разгореться сильнее, и мысленно хмыкнула, - «И все это ради власти, ради куда более сложной и далекой цели, ради того места, на которое я смею замахнуться». Ричменка аккуратно поправила выбившуюся из прически рыжую прядку, потерла подбородок и, не придя ни к какому определенному выводу, отвела взгляд, сосредотачивая свое внимание на фигуре куда более значимой и важной. К тому же, Его Величество и сам повернулся к ней, - не ответить на его взгляд было, как минимум, невежливо, а как максимум – опасно. «Я вся ваша», - мысленно произнесла Боуддика, даря Королю еще одну мягкую и, несомненно, приятную улыбку, и чуть наклонила голову к плечу, всем видом показывая, что готова внимать, и что, кроме Буревестника, для нее не существует никого и ничего.
Впрочем, о решении своем женщина довольно скоро пожалела, потому как знаменитый Маркарсткий Медведь принялся нести откровенную ерунду. Он вопрошал, но вопросы были глупыми, не требующими ответов. Не объяснений желал Ульфрик, не уточнений, а покорности, безоговорочной капитуляции, полного и окончательного уничтожения всякого сопротивления. Несомненно, ричменке, сидящей по левую руку от Его Величества было, чем возразить. Она могла бы ткнуть его носом в ту же самую пресловутую карту Предела, напомнить о венчающей его голову короне; могла бы пригласить в оплот Друадах, на частоколах которого давно уже красовались и вересковые сердца и уродливые морды ворожей; в конце концов, она могла бы притащить сюда Рэйего, заставить его склониться перед королем Скайрима и принести клятву верности, но все это было до безобразия нелепо. «Зачем лишать дальние земли вождей в столь опасное время? Зачем заставлять их складывать оружие тогда, когда они прекрасно воюют на нашей стороне? Зачем отбирать детей у тех, кто еще колеблется?» Боуддика могла бы задать эти вопросы, но не стала, потому как ответ на них у нее был, - ради утоления чужого голода и подкрепления уверенности. Такой расклад женщине не нравился, но чем-либо выдавать свое раздражение она не стала, лишь вопросительно вскинула бровь, когда речь зашла о вере. «В своем ли вы уме?» - мысленно проговорила ричменка, находя разговор тем абсурднее, чем дальше он заходил, - «Вы предлагаете мне прийти на поклон к аэдра? Мне? Вы? Вы, кто прекрасно знает, как охотно люди сражаются за веру? Мне, той, что скорее превратит поклонение аэдра в фарс или спектакль?» Боуддика готова была расхохотаться, но, помня об уговоре и отведенном ей месте, не смела. Впрочем, недоуменный взгляд Буревестник получил даже несмотря на это; получил и тут же лишился его, потому как женщина перевела взор на песочные часы. Время, отведенное на беседу, к сожалению, подходило к концу, диспут был неуместен, а красноречивый монолог грозился оказаться оборванным в самом своем начале. И потому ничего говорить ричменка не стала, предпочитая оставить свои мысли при себе и, как следует, обдумать их. В конце концов, прямо сейчас ее в храм никто не отправлял и молиться Кин не заставлял, а что будет потом, будет видно потом. Забегать так далеко Боуддика не желала даже в мыслях. Сейчас ей предстояло присоединиться к своим людям и повести их на бойню. «Выстоят ли они? Не побегут ли? Достаточно ли они воодушевлены и запуганы?» - спросила сама себя женщина и, найдя нужные ответы, удовлетворенно улыбнулась, слабо кивая головой в знак того, что не имеет возражений и вопросов.

Совет подходил к концу, а Король оставался все таким же недовольным. Боуддика была наблюдательна, а потому без труда замечала и тихую, подавляемую волей злость, и раздражение, вызванное неверными ответами. «Значит вот как», - мысленно произнесла она, глядя на Ульфрика спокойно, без каких-либо эмоций, - «Ожидали, что я буду испытывать благоговейный трепет, падать вам в ноги и лизать сапоги, подобно ручному псу? Вы ошиблись, Ваше Величество. Я покорилась вам, пойдя на унизительные условия, я исполняю вашу волю ради жизни собственной и народа в целом. Все это так. Но вам ли не понимать, что все, что действительно нужно мне – это корона Предела, а вы, поманив и предложив, готовы отдернуть руку. Трусливый пес бы заскулил, но дикий хищник поведет себя иначе. Да вы сильны, да, благодаря вам я получила то, чего не могла достичь сама, но и без вас я что-то представляла из себя. И я не стану вечно играть в поддавки. Хотите беспрекословной преданности и полного согласия, - окружите себя сопливыми девицами, если они единственные, кого вы можете покорить и кого не боитесь отпускать с поводка». Ричменка хмыкнула, коротко и сухо, не допуская ни ехидства, ни насмешливости.
- Будет исполнено, - произнесла она в ответ на требование Буревестника, но обещание это можно было считать пустым высказыванием, не означающим, ровным счетом, ничего. По-хорошему, женщина вообще предпочла бы промолчать, но глупо было раздражать рассвирепевшего медведя.

А потом начался совет офицеров. Трое вооруженных, облаченных в доспехи мужчин разных возрастов вошли в палатку, поприветствовали присутствующих и проследовали к карте, принимаясь водить по ней пальцами и делиться с правителем тактическими выкладками. Боуддика слушала донесения не без интереса, отмечала то, что считала важным, вспоминала долину, прикидывала, куда именно будут отступать бывшие друзья, в одночасье ставшие врагами, рассуждала, кого поставить вперед и в какой роли выступить. «Пойти с магами, чтобы защищать и, одновременно, контролировать их? Примкнуть к воинам, чтобы не допустить трусливого бегства армии и на корню пресечь некоторые глупости? Или же мне следует и вовсе отыскать себе подходящий холмик и только раздавать приказы?» Ричменка знала все о набегах, внезапных нападениях, о засадах, ловушках, но очень смутно представляла, как вести себя в ситуации войны, когда за спиной стоят не только не пойми как вооруженные голодранцы, но и подготовленные хорошо вышколенные воины. У последних, конечно, были свои командиры, но их существование вовсе не отменяло необходимости действовать сообща. Это удручало, притом настолько, что женщине буквально становилось дурно. «Проклятье!» - заключила Боуддика, осознавая, что ее познания в воинском искусстве ничтожно малы, а попытки выстроить линию поведения так и вовсе никчемны, - «Ну и плевать! На месте разберемся». Так было привычнее и проще, а потому, решив не забивать свою голову всякими бессмысленными вещами, женщина успокоилась, терпеливо дослушала доклады офицеров Ульфрика, и получив разрешение уйти, поднялась со своего места и было поспешила покинуть шатер и вернуться к подданным, но уточнение Его Величества остановило ее. Ричменка едва слышно вздохнула, мысленно кляня самодержца на чем свет стоит, нацепила любезную холодную улыбку и медленно повернулась лицом к Буревестнику.
- Слушаю вас, мой Король, - проговорила она, смиренно склоняя голову и ожидая дальнейших указаний или, что более вероятно, хорошей взбучки и очередных попыток напомнить ей ее место, роль в войне и ничтожность.
«Интересно, с чего вы начнете?» - вопросила Боуддика сама у себя, - «С того, что я никто, звать меня никак, а вы с легкостью найдете более послушного, покладистого и степенного зверя? Или с того, что я ни на что не годна, а заслуги мои перед короной невероятно малы? А, может, вы обрушите на меня весь свой гнев, как на ту, кто не посмеет дать вам отпор?» Женщина сокрушенно вздохнула, но головы так и не подняла, предпочитая немного усмирить задетое королевское самолюбие и продемонстрировать свою покорность.

По окончании ночного совета Торбьорн отправился в свой шатер, чтобы отдохнуть перед предстоящей битвой. Однако ему не спалось. Лукавый несколько отвык от баталий. С тех пор, как завершилась Гражданская война, все его сражения исчерпывались столкновениями с разбойниками или диверсионными отрядами Сиродиила или Талмора.
"Изгои - коварные, жестокие и очень кровожадные. Бойся их, сын. Они нападают на селения, не оставляя в живых никого - не щадят ни стариков, ни женщин, ни детей. И налетают чаще ночью. Просить изгоя о снисхождении бесполезно. Отрежет голову, насадит на кол, а тело утащит к своим ведьмам на съеденье!" - вертелись в голове норда слова его отца. Мало кто при дворе Ульфрика знал, что Торьорн родился в Рорикстеде, на самой границе с Пределом. А вне двора короля Скайрима этого, пожалуй, не знал никто. В саму деревню Изгои никогда не спускались со своих гор, но охотники, уходившие на скальные отроги за дичью, рассказывали о страшных находках и таинственных тенях среди низких облаков. Поэтому для маленького Торбьорна изгои были существами мистическими, а предел - местом, где кончается настоящее и начинается прошлое. Гигантские, покрытые шкурами тени, были существами, вынырнувшими из прошлого, где люди поклонялись духам зверей и жили в пещерах. Хтонические жители гор приходили в этот мир за жертвами, осмелившимися побеспокоить их вечный покой в туманных горах. Лишь с возрастом, когда норд покинул селение вместе с будущим королем Скайрима, он понял ошибочность своего представления.
Впрочем истории о неистовой жестокости и диких нравах дикарей, а также о колдовских обрядах, людоедстве и поклонении даэдра не оказались преувеличением.

Утро застало все же во сне. Холодком, пробирающим до костей даже норда. Лукавый встал, как обычно, легко, за несколько мгновений до того, как раздался глухой рев костяного рога, трубящий сбор. Полог шатра откинул хускарл тана - Хиглак. Рослый рыжебородый мужчина, с двумя свисающими по обе стороны от лица косицами и здоровенной булавой на поясе. Убедившись, что его подопечный уже проснулся, воин закрыл полог и принялся ждать снаружи.

Нехитрый туалет в виде умывания из таза, в котором, к тому же, пришлось разбивать образовавшуюся на поверхности корку льда, после этого - разминка всех суставов. По опыту Торбьорн знал - нет ничего сквернее, если в неудачный момент у тебя вдруг сводит в бою руку или ногу. Считай - покойник, ежели никто не спасет. После этого было начато облачение. Изгои - подвижные твари и налетают всегда скопом, а значит идти против них аки крепость на ногах - было смерти подобно. Впрочем, тан обычно и так предпочитал не самую тяжелую броню: кольчуга, привезенная им из Сиродиила отлично подходила для такого сражения. А вот голову прикрыть стоило бы получше - оружие трупоедов тупое, но тяжелое. Ярл одел стальной шлем, а поверх накинул плащ из шкуры медведя, который, хотя и несколько сковывал движения, служил хорошей защитой, особенно если лишишься щита: намотал плащ на руку, и, может быть, продержишься еще пару минут.
- Хиглак! - властно позвал тан.
- Хм? - хускарл засунул свою громадную голову в шатер.
- Помоги-ка.

После того, как на руках Торбьорна оказались стальные перчатки, а ноги были обуты в сапоги с оковкой, "туалет" был завершен и тан вышел на улицу, где откуда шел нарастающий гул суеты: отряды строились, воины надевали доспехи, точили оружие. Лагерь был еще окутан туманом, и в нем метались туда-сюда сотни теней.
- Я повесил щит на седло. Твой меч. - Хиглак протянул тану одноручник. Лучшая комбинация: средней длины клинок и большой щит.
- Постарайся не сдохнуть, пока я прикрываю тебе спину. - буркнул в довершение хускарл.
- Не думаю, что в этой битве нам будет грозить серьезная опасность.
- Это первый бой, где я должен тебя защищать. Если ты падешь, Ульфрик с меня кожу живьем сдерет. - причины, озвученные Хиглаком были весьма основательны, для того, чтобы беречь персону тана.
- Я знаю. - холодно ответил тот, вскочив на Снежноягодника. - Следуй за мной. Наше место - в строю возле короля.

Вскоре приказ последовал. Пока безмолвный, но, несмотря на это, очевидный: норды в их лагере поднялись на ноги, забегали, засуетились, выстраиваясь. Оттуда же донесся громкий, в утренней тишине кажущейся практически громоподным, голос Ульфрика. «Пора», - подумала Боуддика, оттолкнулась от широкого булыжника, на который до того опиралась спиной, сделала несколько шагов в сторону и, взойдя на высокий холм, скомандовала.
- В строй, верные! Выступаем!
Конечно, требовать от неотесанных изгоев, умеющих атаковать исключительно толпой, армейского построения было делом пустым, но ричменка сделала все, чтобы ее воины напоминали хотя бы подобие сплоченного подразделения, а не кишащую, будто черви, живую массу. Она нашла тех, кого можно было назвать командирами, вынудила Хондора возглавить магов, и теперь, отдав приказ, лишь наблюдала за тем, как пятеро мужчин сгоняют дикарей в шеренги, помогая то бранным словом, то увесистым пинком. «Сброд», - оценила женщина подчиненных и паскудно улыбнулась, - «Но этот сброд позволит мне получить корону, а значит, не так уж он и плох, как кажется. На строй, если подумать, у нас есть норды. А наша задача состоит в другом». Боуддика обернулась через плечо, глядя на лежащую за спиной долину, скользнула взглядом по высоким холмам и каменистым склонам, поправила топор, закрепленный на поясе и, хмыкнув, вновь обратилась к последователям.
- В бой, братья и сестры! За свободу! За победу!
На сей раз ричменка была кратка, воодушевив своих воинов, она спустилась с холма и, встав во главе их, присоединилась к армии Короля Скайрима, как раз тогда, когда в лагере союзников все было готово к выступлению. «Ну что ж», - мысленно заметила женщина, наблюдая рвение Его Величества и слишком эмоциональную для него выходку Тори, - «Остается только закончить начатое и надеться, что мы с вами переживем предстоящее сражение. В противном случае, все сделанное ранее обернется сущей нелепицей. Вам ли это не понимать? Мне ли сего не знать?» Боуддика искривила рот в подобии улыбки. Она не знала, о чем говорил Буревестник с советником, и чем проклятая пиявка осталась так недовольна, но, если бы слышала разговор, будучи солидарной, поддержала бы Тори. «Королям не место в гуще сражения», - рассудила ричменка, думая уже не столько об Ульфрике, сколько о самой себе, - «От нас с вами слишком много зависит, чтобы расстаться с жизнью из-за глупого героизма». Разумеется, женщина помнила байки о Маркартском Медведе и подозревала, что держать оружие в руках старый норд не разучился, но был у нее и иной пример, когда излишняя отвага предводителя привела к краху всего похода. Впрочем, через чур долго задумываться над событиями прошлого Боуддика не стала. В конце концов, повлиять на решение Его Величества она не могла, а потому, все что ей оставалось – это последовать его примеру, чтобы не выглядеть трусихой, прячущейся за спинами верных. «Помоги мне Хирсин!» - мысленно произнесла женщина, выбрасывая из головы лишние мысли.
И как раз в этот момент над долиной разнесся звучный крик, ставший почти легендой. «Великолепно!» - оценила ричменка «королевскую речь» и, выхватив топор из крепления повела воинов в бой. Ничего говорить она не стала, боясь на фоне ту’ума показаться жалкой пищащей крысой. Промолчали и ее дикари, не знающие, как реагировать на применение Голоса, – слишком уж сильно отличался крик Буревестника от обычного боевого клича племенных вождей.

Норды устремились в пролом, образованный криком короля в хилой баррикаде изгоев, постепенно перейдя с быстрого шага на небольшой бег, насколько позволяло тяжелое обмундирование. И тотчас отряд тяжеловооруженных воинов ударился в мягкую, податливую живую стену изгоев, словно кулак в матрас, набитый соломой. Но "мартас" выдержал. И началась мясорубка.
Лукавый, стоящий в первом ряду, опустил голову вниз и слегка вперед и снес на бегу чье-то худощавое тело. Тяжелый окованный сапог опустился на лицо противника, и снизу раздался сдавленный вопль, прервавшийся глухим хрустом выломанной челюсти. Хиглак ударил щитом наотмашь, отбросив одного из впереди стоящих зверолюдей, и одновременно, словно ядовитый паук жало, выбросил вперед свою громадную булаву, раскроив другому противнику голову.
Изгои были детьми стихии и действовали как стихия: Торбьорн ощущал мощные но бесполезные удары по своему щиту, за которым, словно живое море, беснующиеся полуголые человеческие тела пытались вытеснить отряд нордов обратно в проем. Но дружина стояла крепко, как окованный сталью борт судна, и не делала ни шагу назад.
Воздух разрезал безумный крик и над головами на мгновение мелькнуло несколько черных теней, попадавших вглубь строя - с небольшой скалы изгои начали буквально "запрыгивать" внутрь нордского строя. Бесстрашия им было не занимать - все равно что бросаться на острые шипы. Но атака принесла свои плоды - передовой отряд из дюжины нордов, выдавшийся далеко вперед, где сражался Торбьорн, оказался отрезан от основного строя.

В следующее мгновение вокруг отрезанных воинов принялись носиться дикари, словно адский вихрь, постепенно сужая круг. Перед Лукавым возникло перекошенное злобой лицо дикарки. Какое это было лицо! Оно словно вынырнуло из глубины веков: черное от грязи, с перепутанными копной волосами, в которые были вплетены какие-то кости и перья, с кривыми желтыми зубами и пылающими ненавистью глазами. Норд ощутил толчок невероятной силы в щит, словно его пихнул рослый воин, и, попятившись, повалился на спину - пинок босой ступни дикарки! Она была, пожалуй, на голову ниже его, хотя и крупного телосложения. Но ненависть, клокотавшая в их туманных душах, и постоянная жизнь средь природной стихии, наделяли этих бестий невероятной силой и яростью. Изгойша подняла костяной топор и обрушила его на щит Торбьорна, которым он в последний миг успел прикрыться. Удар оказался так силен, что дерево не выдержало, и часть лезвия пробила его насквозь. Воспользовавшись ситуацией, тан дернул щит влево, вырвав топор из рук дикарки, одновременно нанеся укол мечом наискось. Противница издала резкий крик и рухнула на колени, а на сапоги распростертого тана упал сгусток сизых кишок.
Изгойша, зажимая мускулистыми ручищами чудовищную рану на животе, ткнулась лицом в грудь Лукавому, и в нос тана ударил стойкий запах крови и грязи. Пока он пытался высвободиться из-под навалившегося на него тела, сверху возник еще один противник, явно вознамерившийся добить лежачего. Но через секунду на его плечо обрушился страшной силы удар, отчего рука, только что сжимавшая странной формы меч, вдруг ослабла, отпустила оружие и повисла безвольно, как плеть. Дикарь явно не ожидал такого поворота событий, поэтому даже не вскрикнув, зажал окровавленную конечность и повернулся к атаковавшему его хускарлу Хиглаку. Следующий удар раздробил ключицу врага, заставив того закашляться кровью. И последний отправил его в Обливион, расколов правую часть головы в мелкое крошево.
- Давай, поднимайся. Не время с бабами разлеживаться. - мрачно, без намека на улыбку, пошутил Хиглак, подав руку Торбьорну.
Тан поднялся как раз вовремя, чтобы встать с хускарлом спина к спине, и, отразив тем, что осталось от щита, удар очередного, бегущего на него противника, пронзить ему грудь насквозь.
Через мгновение с отрядом, прорвавшим строй, было покончено, и норды восстановили боевой порядок.

Все слилось воедино. Норды и ричмены, доспехи и шкуры, сталь и кости. Люди, мнившие себя цивилизованными или дикими, все обратились в свирепых зверей, рвущих, бьющих, сражающихся, по сути, за одно единственное и самое надежное из всех прав, - право на жизнь. И на их фоне отчетливо выделялась фигура Ульфрика Буревестника. Он не был выше всех, не ообладал легендарной шириной плеч или длиной рук, да, доспехи его заметно отличались от остальных, но, тем не менее, из толпы его выделяло вовсе не это. Было в Короле какое-то ни с чем несравнимое величие, сила духа, мужество. Примерно об этом Боуддика и думала, прорубая себе дорогу к владыке Севера, эти же мысли отвлекли ее и тогда, когда какая-то разрисованная фурия хотела проделать в ней дырку. Рыжая заметила противницу и обернулась запоздало, лишь тогда, когда мимо уха просвистел королевский топор. «Теперь я еще и жизнь задолжала этому норду», - недовольно заметила ричменка, но вида не подала, лишь слабо, приятно улыбнулась в знак благодарности, да огляделась, выискивая подходящего врага.
Способных сражаться изгоев оставалось все меньше, и их, как жалких крыс, уверенно теснили сплоченные норды, но среди обороняющихся женщина все же смогла разглядеть того, кто был ей нужен. «Вот теперь можно и погеройствовать», - заметила варварша, наблюдая, как бывшие соплеменники бросаются на Ульфрика и его людей, - «Пора показать, чего я стою. Ты, мой Король, хотел, чтобы я бросила к твоим ногам племенных вождей, ну что ж, да будет так». Боуддика хищно ухмыльнулась, приказала верным принять командование, а сама понеслась к вождю тех, кто засел в долине. Она еще не видела, но хорошо знала, кто именно привел сюда людей, кто велел им сражаться, а не отступать, и кто сейчас удерживал жалких трусов от бегства в горы. «Каэрин», - подумала рыжая, расчищая себе дорогу, и отшвыривая в сторону уже мертвые тела малолетних недоделанных ведьм, - «Каэрин, Каэрин, мой старый друг. Кто, если не ты». Ричменка помнила этого мужчину. Он всегда был против нее, намекая Бьергу, что бабу стоит обрюхатить и запереть дома, но тогда, в битве под Маркартом, несмотря на неприязнь, остался с ней. «Даже жаль, что ты отверг мое предложение». Воевать с этим человеком Боуддика не хотела, но выбора он ей не оставил, а сейчас сожалеть уже было поздно.
Над головой женщины звонко пропела стрела, еще одна впилась на локоть от ступни, третья, скользнула по плечу, обдирая кожу. Варварша зашипела, оттолкнулась от валуна и прыгнула, отправляя молоденького лучника на тот свет. И именно в тот момент, когда вытаскивала топор из тела, заметила фигуру Каэрина.
- А вот и ты, - произнесла она, поднимая голову и выпрямляясь, - Я предложила бы тебе сдаться, но увы, твоя голова в качестве трофея будет смотреться лучше.
- Нордская подстилка! – пророкотал Каэрин, взмахивая мечами, - Разрисованная шлюха! Тебя стоило убить, когда наш вождь подобрал тебя! Сука!
Мужчина зло сплюнул, оскалился и набросился на противницу. Боуддика уверенно отскочила. Она знала, что бой будет непростым, помнила, что Каэрин, не будучи даже одним из Вересковых Сердец уступал лишь одному человеку – ее мужу; помнила женщина и то, что сама она Бьерга так и не превзошла. Но это было давно, а сейчас все изменилось. Во всяком случае, ричменка в это верила.
Бой продолжался долго. Боуддика пользовалась магией, подручными средствами, противник ее опирался на мастерское владение оружием. Они измотали друг друга до изнеможения, под конец оба уже тяжело дышали и насчитывали несколько ран, но одолеть противника женщине помог счастливый случай. Поскользнувшись, она упала и совершенно неожиданно нащупала под рукой чашку с маслом. Неизвестно, что она делала здесь и какую роль играла, но ричмена использовала ее по назначению, подхватила, резко поднимаясь на ноги, плеснула аккурат в лицо нападающему воину и тут же прочла простенькое заклятие пламени. Масло вспыхнуло, лишая мужчину возможности видеть. Рыжей только и оставалось, что подхватить свой топор, да нанести удар, подрубая ноги. Изгой рухнул, неуверенно взмахнул клинками, рассекая лишь воздух. А Боуддика уже была у него за спиной, метя в шею. Точный сильный удар снес голову с плеч. Варварша подхватила ее за уцелевшие патлы и потащила Королю.
Бой сходил на нет. Оставшиеся без лидера изгои ринулись в горы. Ее верные ричмены нагоняли и добивали их, норды еще кого-то теснили. Боуддика улавливала это лишь краем зрения, стараясь не упустить из виду Буревестника.
- Вождь племени, Каэрин Кровавый, - прокомментировала женщина свой трофей, бросая его к ногам Ульфрика.

Битва кончилась и король торжествовал победу.
Торбьорн машинально наступил на чумазое лицо лежащего у его ног изгоя и поймал себя на мысли, что получает от этого некое странное удовольствие. Но почти тотчас эта мысль была перехвачена многочисленными политическими размышлизмами, нахлынувшими на советника. Такое событие не останется незамеченным - спустя считанные дни, а может и часы во все концы бывшего Тамриэля поскачут, загоняя вороных чейденхолльских коней в мыло, гонцы. "Ульфрик усмирил изгоев!", "Очередная резня, учиненная Маркартским медведем!", "Тиран вырезал целый народ!", "Хай Рок не признает незаконной оккупации предела!".
При мысли о том, как эти заголовки запестрят на прибитых к стенам домов листках, заставила лицо Торбьорна, покрытое запекшейся бурой кровью, растянуться в улыбке. Это нагонит страху не только на изгоев, но и на внешних врагов - дружина показала себя как отряд прекрасно слаженных бойцов - ее будут страшиться. Коварство и хитрость полководцев Ульфрика станут притчей во языцах. А уж он, тан короля, поспособствует тому, чтобы эта победа не только получила максимально широкую известность, но и обросла легендарными подробностями. Чуть-чуть приукрашенная действительность сделает в глазах плебса Буревестника великаном, раскидывающим дикарей одним взмахом своего двухметрового меча.

Когда Ульфрик скомандовал не трогать женщин, Торбьорн, конечно, понял этот его поступок, но одобрить не мог - наверняка многие дружинники были бы не прочь поразвлечься с варварками. Однако Лукавый, не сказав ни слова, последовал за своим повелителем, когда тот позвал его с собой на совет. Попутно он подумал, что перед советом было бы неплохо соблюсти туалет и как-то подготовиться к такому важному мероприятию, а не являться туда вывалянным в грязи и с заляпанным кровью лицом.