Слушая негромкое фырканье своего коня, Ульфрик поймал себя на странной мысли, что в седле он проводит больше времени, чем в троне; ехидный голосок предчувствия нашептывал, что в будущем ничего не изменится. Король-воин, великий и могущественный Ульфрик был вынужден мотаться из одного конца своего необъятного государства в другой, что бы везде успевать контролировать своих подданных. Как и полагается, последние всячески старались отлынивать от своих обязанностей, перекладывать приказы короля на других или делать вид, что гонца съели дикие звери. Вот и в Фолкрит его привело не желание лицезреть местные дебри и подышать лесным воздухом (что ничем не отличалось от таких же дебрей и воздуха Истмарка), а необходимость проверить, выполняют ли его приказы о подготовке провизии, успеют ли сделать норму по заготовке древесины для флота. Правда, все сложилось не так как он планировал – Денгейр на радостях визита короля (не смотря на заверения последнего, что он только в служебных целях) весьма бодро как на свой преклонный возраст решил организовать охоту – развлечение благородных мужей, в котором целый день приходится мотаться по лесу, кормить комаров, получать ветками по лицу и тоскливо ждать, когда загонщики наконец-то погонят на тебя несчастного оленя. Нет, Буревестник охоту любил, но более северную, восточную – в одиночку, только с собаками и рогатиной, да на медведя; следы этой любви можно было легко найти на его теле, ряд шрамов от лап косолапого напоминал о риске подобной забавы. Сейчас, позевывая в кулак и рассматривая довольную физиономию Денгейра, северянин тяготился развлечением – и понимание, что ярл же все делает от чистого сердца, ничем не утешало нордлинга. Впрочем, терпеть приходилось и по второй причине:
- Элисиф, я не думал, что Вам нравится охота. Не женское это развлечение, - его холодные северные глаза скользнули по горделивой фигурке ярла Солитьюда, которую с ним свел случай. В уши короля успели нашептать, что Прекрасная была здесь по тем же делам, что и король, мужчина отчасти был даже рад – его очень интересовал степень подготовки морских сил Скайрима, и обсудить эту тему лично было куда удобнее, чем слать письма. Опять же, хотя свиту ярла и сопровождали местные знатные дамы, Элисиф была настоящим украшением действия и весьма радовала глаз даже сдержанного короля. Но, с другой стороны, Ульфрик все еще отлично помнил их последнюю встречу, свою вспышку злобы, и даже их демонстративно теплое прощание, больше обусловленное толпой подданных, чем личными чувствами, не могло хотя бы отчасти смягчить их слишком личный разговор. Пусть это и не сказывалось внешне – Его Величество держался уверенно, спокойно, с гордостью короля, но внутри… «Хотел бы я знать, что в этой прекрасной голове. Увы, даже могущественные маги не умеют читать чужие мысли, что же говорить про простых людей.» От весьма затянувшегося рассматривания Прекрасной, которое уже можно было счесть и невежливым, Буревестника отвлек лай псов; хотя хватать древко охотничьего копья еще было рано, след псины точно взяли, а потому и олень должен будет скоро появиться.
- Хе хе, мой король, знатная дичь сегодня будет, - Стунский был как тут, чуть ли не касаясь своим стременем короля, бок о бок остановившись возле Буревестника; король даже подозревал, что охоту последний собирался устроить даже без своих гостей и теперь был рад, что может убить двух зайцев одним махом. Так же нордлинг понимал, что пытаться вести деловой разговор с человеком, который второй раз вытирал шапкой раскрасневшееся лицо, нетерпеливо ерзал в седле и поминутно оборачивался на своего главного охотника, будет весьма неразумно. Ярл Фолкрита был надежным, верным и весьма неплохим ярлом, особенно на фоне своего распустившегося племяша; именно по возвращению старого норда на трон лесопилки опять перестали быть убыточными, браконьеры больше не шастали по лесам, а разбойники выстроились стройными рядами вдоль дорог – только ветки под их весом временами потрескивали. Так же Денгейрн умудрялся железной рукой управляться с про-имперскими нордами, а потому обеспечивал полную лояльность королевской власти в своем владении – большего Буревестник не просил. Но чего то другого, чем негромкое «угу», старый норд все же не удостоился; Ульфрик тронул коленями бока коня, шагом направляя его к Элисиф. Последняя, судя по скучающему взгляду, точно не поддерживала энтузиазм Фолкритского владыки, и вряд ли бы отказалась от разговора с королем:
-  Прошу Вас передать мою похвалу вашим корабельным мастерам; мои судостроители признали, что Ваш вариант абордажного мостика получился более удачным и простым как в исполнении, так и в пользовании, - король остановился настолько близко возле женщины, что мог ощущать ее легкий цветочный аромат, знакомый, слегка будоражащий; протяни руку, он смог бы взять ее тонкие пальцы, или же коснуться огрубевшей ладонью ее плеча. Подобная близость его не смущала, в конце концов ярл видела его и другим, да и Ульфрик хотел прощупать, не успела ли ярл найти против него оружие. В голубых глазах мужчины зажегся огонек интереса, он крепче сжал поводья, с легким вызовом рассматривая женщину; хотелось знать, посмеет она или нет напомнить о прошедшем, или ей хватит выдержки и такта:
- Так же мне понравилась конструкция баллист, которые будут использоваться для захвата крюками вражеских суден; в самом деле, более удачный вариант, чем…, - закончить король не успел, так как на поляну, прямо на охотников, вылетел олень. На мгновение изящно замерев, испуганно задрав голову с ветвистыми рогами, благородное животное серой молнией пролетело сквозь строй охотников, сбив нескольких на землю, и исчезло в чаще. Буревестник, ведомый только инстинктами, вжал шпоры в бока коня, бросаясь следом. В азарте охотника Элисиф, корабли, даже государственные дела покрылись дымкой – все же Стунский был прав, утверждая о прелестях охоты.

Вжимая шпоры в бока коня, Ульфрик летел сквозь лес: его свита, псы, охотники и прочие весьма быстро остались позади, не выдержав опасной и быстрой скачки короля. Та кже отстали и мысли, хмурившие королевское чело последние дни: заботы о государстве, необходимость постоянного контроля власти и подвластных, интриги короны. Возможно, впервые за много дней он просто отдался своим чувствам и откровенно наслаждался азартом погони, позабыв о своих обязанностях. Денгейр с его лесом, Элисиф с ее кораблями, и даже ненавистный Талмор с местью были позабыты. Он имел на это право. Уворачиваясь от веток, грозивших смахнуть его с коня или хотя бы сломать нос, подбадривая скакуна ударами древка копья, Буревестник несся за оленем подобно бури, с которой его многие роднили. Точнее, так сказали бы поэты - по факту, его конь весьма быстро покрылся хлопьями пены даже не смотря на хваленную выносливость нордских скакунов, и, почти силой продираясь сквозь заросшие тропки, явно не поддерживал азарт своего господина. Лететь галопом сквозь лесные дебри вообще не было очень разумной идеей, и Ульфрик смог убедиться в этом на личном примере: попав копытом в ямку, присыпанную опавшей листвой, конь просто кубарем полетел сквозь заросли, а с ним и бесстрашный всадник. "Обливион, что за...". Мысли оборвались на полу фразе, с ними и его сознание.
Глаза ему удалось открыть только с третьей попытки: казалось, веки залиты железом. Во рту стоял неприятный металлический привкус крови и, не делая никаких движений, нордлинг вначале осторожно пошевелил пересохшим языком - к счастью, зубы были целы, и в миг отозвавшаяся болью опухшая губа объяснила кровь во рту. Король медленно, осторожно пошевелил конечностями, и только убедившись в отсутствии повреждений, медленно сел. Солнце мазком мелькнуло на небосклоне между серых туч, кроны деревьев закружились в стремительном хороводе, и норду опять пришлось зажмуриться, что бы не упасть обратно - голова кружилась, и затылок неприятно пульсировал болью. Зарывшись в волосы пальцами и нащупав шишку, Буревестник зашипел от боли - не стоило быть прорицателем, что бы понять произошедшее. Слетев с коня, он приложился головой об корягу и только благодаря счастливому случаю не сломал шею и не напоролся на свое же копье, чьи обломки лежали под ним; конь, к слову, натужно фыркал рядом, но сейчас Ульфрик был занят только собой. Осыпав себя, коня, оленя и удачу грязными ругательствами под нос, король все же открыл глаза и медленно поднялся на ноги, шипя. На лице горели свежие царапины, в затылке все еще что-то глухо стучало, и глухая лесная тишина только подтверждала не самое важное положение мужчины.
- Отлично. В следующий раз постараюсь сразу сломать себе шею, что бы уж наверняка - сплюнув алый сгусток, Ульфрик вытер тыльной стороной ладони губы и, слегка пошатываясь, направился к коню; тот встретил господина жалостным тихим ржанием. Сдерживать ругань в этот раз так же было бессмысленно, потому король помянул всех аэдра и даэдра еще потоком сквернословия - если Его Величество обошелся ушибами и царапинами, то неестественно выгнутая плюсна коня и алые капли на  желтой листве говорили сами за себя. Не было смысла пытаться стащить коня с корней, которые пробили его бедро при падении, и тянуть его за собой. Естественно, это было жестоко в отношении верной скотины, но с раненым конем Ульфрик не смог бы далеко зайти, а скрывшееся за осенними тучами солнце не позволяло точно определить время суток. Возможно, через пару часов уже начнет темнеть, и на охоту выйдут волки, который нордлинг пусть и не боялся, но существенно недолюбливал - не было никакой прелести в столкновении с хищниками ночью. Потому выбор был невелик и, лично для себя, нордлинг считал более благородным добить раненого скакуна - вряд ли за оставшееся время его найдет потерявшаяся свита.
- Прости, друг, - сжав пальцами обломок копья и прижав свободной рукой голову коня, Буревестник одним точным ударом всадил острие под левую лопатку; его лицо ничего не выражало, пока конь в агонии хрипел и бил копытом. Отбросив окровавленный обломок, король уже более твердым и уверенным шагом направился в сторону, обратную следам копыт. Он не знал, сколько времени пролежал без сознания, а потому не мог догадываться, в каком состоянии сейчас охота и ищут ли его вообще; а, значит, придется самостоятельно выбраться из чащи.

Как любой норд, Ульфрик с малых лет был приучен к лесу: прятался он от учителей в юном возрасте, охотился на дикого зверя в более зрелом или же устраивал засады на легионеров-оккупантов, он всегда ощущал себя в своей стихии. Потому, ориентируясь по оставленным следам от копыт скакуна и обычным лесным приметам, мужчина побрел обратно, кривясь от боли в затылке. В ушах все еще шумело, голова продолжала слабо кружиться, и на фоне портящейся погоды, такой естественной для капризной нордской миледи осени, мысли были под стать - холодные, серые, лишенные эмоционального тона.
- Люди! Есть кто, э-хе-хе-хей!, - король был удивлен, что с его пересохшего горла смог вырваться крик, на который, увы, ответили только деревья отрицательным покачиванием крон. Во рту к деснам прилипал сухой язык, горло, казалось, сжимается от жажды, и ничего не оставалось, как упрямо шагать дальше - все равно его бурдюк с водой разорвался при падении коня, а свита с вином, медовухой и прочими напитками была неизвестно где. Будто королю было мало этих проблем, ветер дополнительно разметал листву, и очень быстро Буревестнику пришлось признать - он потерялся. Коротко выругавшись, после своего недолгого марша он сел прямо в опалую листву, вырвал пожухлую травинку и сжал ее зубами. Слюны это не прибавило, а вот мыслей - вполне. "Итак, я получил то, что хотел - одиночество, покой, свобода. Правду говорят, что надо бояться своих желаний. Эх..." Тяжело вздохнув, Его Величество во весь рост вытянулся в опавшей листве, подкладывая руки за голову и безучастно рассматривая свинцовые тучи, которые плотно затянули небо. Понятное дело, сейчас еще и дождь начнется, который дополнительно сотрет все следы и запахи; даже если его ищут ( а ведь короля уже должны искать, на что и надеялся северянин), собаки быстро потеряют след и желание. Без разницы, будет он как дурак лежать дальше или продолжит шагать, все равно вымокнет - единственная надежда на лагерь лесорубов или охотников, но в отсутствии первых клялся ярл Фолкрита, доказывая что никто не станет пугать ударами топоров и визгом пил оленя, а вторые сами должны были удрать от благородной свиты - с браконьерами разбирались быстро и жестко. "Ну-с, зато и разбойников мне нечего бояться. А если появится дикий зверь, то я с ним и сам справлюсь." Любовно погладив рукоять топора, с которым он не разлучался даже в мирные времена (а злые языки поговаривали, что даже в отхожих местах и в бане), Ульфрик со вздохом поднялся и опять издал тихий окрик. Естественно, на его "э-ге-гей!" опять ответили только деревья; ничего другого он и не ожидал.
Разгребая ногами листву в каждом шаге, король во всю пользовался предоставленными ему тишиной и покоем - к примеру, в пол-голоса напевал вечный хит всех таверн про задиру Рагнара, стараясь себя взбодрить, костерил свой азарт и охоту, или же насвистывал солдатские мотивчики под нос. Не смотря на его недовольство, Буревестник не спешил отчаиваться, за свою насыщенную событиями жизнь он успел побывать в более крутых переделках. Тем не менее, облизывая пересохшие губы или же в какой раз ощупывая ссохшиеся от крови волосы на затылке, он чертыхался - северянину больше и больше хотелось выпить и отдохнуть; а еще забраться в кадку с горячей водой, которую так любили и которой часто баловали себя норды, не смотря на лживые слухи о их нечистоплотности. Наверное поэтому, когда в опасной близости от его головы зазвенела в стволе дерева стрела, он удивленно вздрогнул и громко, грязно, ну очень по-нордски помянул всех богов; настолько лихо, насколько позволяло его состояние, с топором наперевес мужчина рванул на встречу опасности. "Сиськи Дибеллы, разбойники? Ну хоть на них душу отведу, уж  я их...". Закончить угрозу он не успел, так как бросившаяся в ноги собака чуть его, собственно, с этих ног не сбила. Рядом, на лошади, испуганно смотрела ее хозяйка, лук которой и выдавал с потрохами.
- Попытка государственного переворота, ярл?, - Ульфрик криво улыбнулся и пошутил, слишком уж большими были глаза Элисиф и от удивления, и от осознания в кого она выстрелила, а потому подозревать ее  в покушении на свою королевскую шкуру было глупо. Даже убрав топор, он продолжал зубоскалить, выпуская пар и подразнивая Прекрасную, слишком редко у него выпадала такая возможность:
- Вы молодец, хочешь сделать лучше всего - сделай сам. Только в следующий раз берите поправку на ветер, - отпихнув надоедливую собаку, которая пыталась вылизать его окровавленные руки, король медвежьим шагом приблизился к женщине, рукой перехватывая узду и внимательно рассматривая ее покрасневшее лицо: благодаря своему росту мужчине не приходилось особо высоко запрокидывать голову. Бурдюк, полный воды, так же не скрылся от его глаз, но Буревестник величественно отвел от него взгляд, продолжая речь уже более серьезным тоном:
- Тем не менее я приятно удивлен, что вы присоединились к поискам меня. Остальные где?

Элисиф была здесь, рядом, живая, и, к сожалению короля, ее растерянность и испуг очень быстро заняло привычное выражение самоконтроля и сдержанности. Куда приятнее было видеть не холеную холодную владычицу Хаафингара, а, пожалуй, обычную женщину. Вот только у короля не было никаких прав на это - он был узурпатором, а не другом. Тем более, что времени для рассматривая прелестных глаз Прекрасной не было, от ее слов брови короля хмуро сошлись на переносице, а живые синие глаза резко подернулись льдом:
- Ах, объяснили. Ну ну. Хорошо, - но вот улыбка, в отличие от слов, ничего хорошего не предвещала. Скорее, по ней можно было посчитать количество голов, которые сегодня лишатся своего естественно расположения вечером, по возвращении владыки Севера в Фолкрит. Он даже пропустил мимо ушей признание Элисиф, что и она его нашла случайно, так как в ее обязанности не входило следить за Его Величеством. В отличие от охранников Денгейрна, которыми ярл заменил его двух усталых "троллей". Естественно, стоять и предаваться злым мыслям он мог бы долго, но холодные капли, потоком хлынувшие с неба, как-то охладили его пыл и желание. Даже слегка унизительное предложение женщины он принял спокойным кивком, хотя в обычной ситуации Буревестник отказался бы от затеи делить коня на двоих; отдохнувший, в чаще он дал бы фору любому скакуну.
Лошадь заметно просела под двумя всадниками, несмотря на заверения Элисиф; Ульфрик все же не был изящным невесомым пажом, но времени спорить не было, как и деловито отбирать у женщины поводья. Когда с неба льет, как будто сами боги прогневились, меньше всего хочется решать, кто будет вести - да и нордлинг предполагал, что ярл знает, куда едет; тем более что удержаться на мокром скользком крупе лошади, которая неслась чуть-ли не галопом, требовало внимания и усилий. Наверное, поэтому король не обратил внимание, как прижал рукой к себе Прекрасную с невинной целью удержать и ее, и себя на лошади. А вот когда тепло ее спины залило его кожу, с нарастающим жаром просачиваясь сквозь мокрые одежды, он даже слегка замялся - она ведь была чуждой ему. И при этом такой теплой. Буревестник привык воспринимать ее как красивое и умное лицо руководства Солитьюда, и, как часто бывает, воспринимал ее привлекательность технически, как обычно люди смотрят на цветы. И, неожиданно, увидеть в ней... "Черт. Хватит. Мальчишка сопливый." Ульфрик почти что с облегчением принял признание Прекрасной, что они заблудились, спрыгивая с лошади на землю:
- Все равно пойдем за ней, она не животное учуяла, - шум дождя заставлял его почти что кричать, тем более что над лесом раскатисто грохнуло; все шло к хорошему ливню, и мужчине меньше всего хотелось ждать его под кронами деревьев:
- Держитесь, я поведу. Мы сломаем шеи, если будем опять так лететь, - в глазах норда мелькнула искра смеха, вот только за дождем все равно это было незаметно. Еще раз убедившись, что Элисиф точно не свалится с лошади, король потянул поводья, направившись в чащу вслед за псом. Грудь уже остыла, и, почему-то, для Его Величества это было неприятно. Он не вел жизнь в одиночестве, и женской ласки в его жизни хватало почти всегда, но вот это нежное тепло ее спины...  Ульфрик опять выругался под нос, прогоняя мысли и пытаясь не терять мельтешащего пса: дождь заливал глаза и приглушал лай, проблем добавляли и ветки, которые мокрыми вениками хлестали по лицу и рукам. Почти каждую с них приходилось отводить могучим плечом, что бы не досталось женщине, но насколько это помогало в действительности, король не знал. Зато понимал, что они уже очень долго бредут по чаще, и собирался просто повторить действия Элисиф - обругать глупую псину. Куда логичнее было бы остаться на поляне, хотя бы могли бы спрятаться под его плащом.
- Ярл, вы... Шоровы кости, - из его рта вырвалось облачком пара дыхание, а острые глаза бывалого солдата заприметили темнеющую под деревом  палатку; ослепленные дождем, они прошли в нескольких шагах от нее и, если бы не случай, уже утонули бы в чаще. Чуть ли не силой развернув коня, Буревестник привязал к ветке дерева поводья. Следующим шагом была ярл:
- Давайте мне на руки, быстро!, - церемониться и соблюдать правила приличия Буревестник не стал, а потому просто стащил женщину в свои медвежьи объятия и на руках занес в палатку. Естественно, среди шкур уже довольно сопел пес, демонстрируя миру яркий розовый язык. "Вот скотина блохастая."

В палатке было чудесно настолько, насколько может быть хорошо в любом укрытии во время ливня: сухо, уютно, на голову и за шиворот ничего не капает. Правда, слегка пованивало старыми портянками, но приученный к походной жизни король даже не обратил на это внимание: отпихнув ногой обнаглевшую псину, он с опытом бывалого солдата и азартом мародера начал обыскивать их временное жилище, позабыв даже про Элисиф. Перебирая скромные пожитки бывших обитателей, Ульфрик все больше склонялся к мысли, что здесь жили браконьеры: под грудой грязного тряпья в углу палатки неожиданно чистым пламенным мехом сверкнули лисьи шкурки, ржавые клыки демонстрировали несколько капканов, а ряд завернутых в солому пузырьков слишком уж напоминали яд, что бы сомневаться в чем-то другом. Охотники не стали бы бросать мех, не стали бы пользоваться капканами в лесу ярла и, тем более, ядом. Естественно, северянин ни капельки не переживал по поводу возможной встречи с хозяевами – верный топор, как и каменные кулаки, всегда был при нем; да и кто, кто в Скайриме не знал Буревестника? По очереди открыв парочку винных бутылок, он принюхался и сразу же поморщился от ядреного аромата крепкой домашней медовухи; это пойло ничем не напоминало изысканные напитки Хоннинга, которые поставляли к его царскому столу, зато было знакомо по солдатской жизни и, не смотря на ужасные вкусовые качества, отлично грело. Потому мужчина просто приложился к бутылке, сделал большой глоток и тихо выругался; горячий поток обжег пищевод и волной живительного тепла растекся по телу. Пусть Ульфрик и своим здоровьем мог вызвать бешеную зависть любого крупного зверя, и даже несколько заключений, пытки и жизнь, полна лишений, не сказались отрицательно на его самочувствии ( что в целом было обусловлено нордской наследственностью), простыть и потом некрасиво шмыгать носом перед придворными мужчине явно не хотелось. А выпивка, не смотря на мезкий привкус, грела, да и было забавно вспомнить вкус пойла и солдатской жизни.
-  …. скоро вернутся, - король, не выпуская бутылки с руки, второй в охапку загреб как можно больше шкур и повернулся к Прекрасной. Если палатка, вопреки его находкам, все же принадлежала охотникам, то они будут только рады узнать, что их шкуры ушли на обогрев двух благородных особей, да и за сумму в своем кошельке Ульфрик мог купить десять таких палаток со всем необходимым. Если же он был прав в своих предположениях, контрабандисты просто получат по зубам, и в случае правильного и искреннего ползания на коленях, прощены и отпущены восвояси. Естественно, без компенсации за шкуры.
Элисиф встретила его рассеянным, таким несвойственным ей взглядом, что он сам слегка растерялся. Женщина пыталась сохранить величественный вид, но прилипшие к щекам и вискам мокрые пряди, как и облепившее ее тело мокрые одежды, сводили все попытки на нет. Впервые в жизни - Элисиф, Прекрасная Элисиф, Премудрая Элисиф, бывшая королева, бывший противник, весьма непокорный ярл, теперь была просто усталой замерзшей женщиной. Она отвернулась под его пристальным взглядом, покрываясь легким румянцем не смотря на крупную дрожь, и Его Величеству осталось только буркнуть в ответ, устроив предварительно бутылку между сжатых колен:
- Вот как вернутся, так и узнаем. Элисиф, мне нужно вас разуть и согреть вам ноги, или вы околеете, - естественно, Буревестник не спрашивал разрешения, скорее констатировал факт. При этом он не блистал благородством и вовсе не собирался воспользоваться моментом, что бы пощупать стройные икры ярла, им руководила просто обычная естественная логика – болеть плохо. Вряд ли шмыгающая носом Элисиф, лежащая в постели с грелкой в обнимку под множеством одеял, сможет заниматься поставленными ей государственными задачами, а в расторопность и смекалку управляющих король перестал верить ну очень и очень давно. Потому, умело и быстро, что выдавало не совсем приличные навыки короля, он разул Элисиф и, по очереди сжимая ее ступни ладонями, начал растирать, согревая. Смотрелось это очень мило: маленькие ступни женщины, которые полностью умещались в его ладонях-лапах, могли довести до обморока любого барда, и пробивались даже через его броню невозмутимости, потому он заговорил, что бы убрать эту атмосферу интимной тишины. Настолько интимной, что даже захотелось забыть, что ярл, собственно, чужая женщина.
- Дождь усиливается, а потому все идет к тому, что мы можем сидеть здесь до ночи. Остается только понадеяться, что наши спутники не решат, будто и вы отправились за кабаном, - в тихом голосе мужчины резко вспыхнула язвительная нота, - и в самом деле начнут прочесывать лес. Впрочем, до окончания ливня это все равно будет бессмысленным. И, вот, вкус мерзкий, но вы согреетесь – только пейте маленькими глотками, - еще раз сжав потеплевшие ступни напоследок, Буревестник закутал ноги ярла в теплую лисью шкурку и протянул ей бутылку с выпивкой. Почему-то ему совсем не хотелось отпускать женщину, но Его Величество и так уже переступил через все нормы приличия,  потому не нашел ничего лучшего, как просто сесть спиной к ее спине, решив таким маневром перестать мозолить ей глаза собой, да и себе – тоже. Хотя, стоило ему сбросить с себя верхнюю одежду и сапоги, оставшись в одной рубахе и штанах, как мужчина пожалел о своем решении – сквозь мокрое платье Элисиф сквозь тонкую ткань он спиной ощущал идущее от девушки  тепло, и оно пьянило ум и будоражило нервы не хуже медовухи. Вдобавок ливень усилился еще больше, отчего на фоне бушующей снаружи стихии, под шум почти плотной стены тяжелых капель, опять возникшая тишина в палатке казалась чудовищно неловкой. Запоздало заныли ушибы, приглушенные, правда, еще одним глотком из второй бутылки.

Поджав под себя одну ногу, вытянув вперед другую, Ульфрик позволил одну с самых больших королевских роскошей в последнее время – расслабиться. Пусть он потерялся в лесу, пусть был лишен штата слуг и помощников, и в животе начинало урчать, но примитивно-простецкая атмосфера палатки казалась уютной, шум дождя снаружи колыбельной успокаивал нервы, внутри согревал огонек медовухи, да и тепло Элисиф вызывало приятные эмоции. Собственно, пусть король и не хотел это признавать, но именно ее близость навевала ощущение безопасности и безмятежности, из-за которых хотелось закрыть глаза, довольно потянуться, и… Буревестник, не смотря на свою скандальную известность (а может, и благодаря ей), никогда не испытывал недостатка в женской компании. Еще безусым юнцом он зажимал молоденьких служанок, после войны у него был шарм ветерана, и, понятное дело, с захватом власти он получил еще и очарование тирана-короля. Или героя, если верить жителям восточных земель Скайрима. Да, ему не была свойственна животная похоть, нордлинг умел контролировать свое либидо, королевские дела тоже отнимали львиную долю времени и усилий, из-за чего королю было не до постельных утех, но всегда среди его придворных дам находилась фаворитка, которая согревала его постель. Тем не менее, легкий цветочный аромат Элисиф, тепло ее тела, тихое сопение вызывали чувства, которые для Его Величества были слегка новы и неудобны. Слишком приятны, что бы не обращать на них внимание, но, вопреки здравому смыслу, Буревестник хотел и дальше ими наслаждаться – даже если это губительно для короля. Он негромко рассмеялся, когда сзади раздалось приглушенное кряканье, Прекрасная явно не была знакома с продуктом домашнего медоварения:
- Медовуха, ярл. Настоящая деревенская медовуха, которую мои добрые подданные варят по древним семейным ужасающим рецептам, – в голосе Его Величества явно сквозили нотки иронии, но тон был добродушным. Женщина все же была благородной костью, ее общение с простым людом сводилось до приемов просящих, присутствия на праздниках и величественных кивков в сторону черни во время прогулок. Он же, король-солдат, был к народу ближе, и не раз в бытность ярла в компании Галмара и прочих придворных громыхал кубком по столу да ревел местный шлягер под аккомпанемент лютни барда в тавернах Виндхельма. Не зря его так сильно любили именно простолюдины, не зря они верили в басни пропагандистов Торбьорна, что король – новый Исграмор, не просто так его мятеж получил такую сильную поддержку. Но сейчас это было не существенно, в отличие от прислонившейся к нему Элисиф.  Принимая на ощупь бутылку с выпивкой, мужчина коснулся ее пальцев своими, провел подушечками от изящных ноготков до хрупких фаланг, и внутри опять забурлило странное желание. Ульфрику захотелось сжать эту тонкую ладонь, нежно – или до хруста, мягко – или с жесткой властной страстью, коснуться ее губами – или оставить кровоподтек от укуса. Это не напоминало обычную страсть, в этом не было недалекой похоти, это было лишено неприязни - северянин все же не был мальчиком, что бы путаться в своих эмоциях. Нет, это было ново, и это удивляло. «Кажется, сегодня слишком бурный день даже для меня. Или мне стоит не пить больше… Черт с ним.» Буревестник приложился к бутылке крепко, по-мужски, и рот с пищеводом опять запылали от медовухи, уже делая вдох северянин осознал, с улыбкой – при всей воспитанности и утонченности Прекрасная пила с ним, как простая нордка, и на горлышке бутылки оставались влажные следы ее губ. Не такие уж и разные они были, Волчица Запада и Медведь Востока.
- Я думаю, нас уже ищут, - Его Величество громко и сладко зевнул в кулак, - вот только безрезультатно. Ливень настолько сильный, что смоет все следы и запахи, прибьет листву, даже лучшие ищейки и лесничие не смогут нас быстро выследить. Оставайся мы на месте лагеря, были бы еще шансы, но тогда пришлось бы зябнуть под ливнем и дальше. В худшем случае нам придется провести ночь здесь, если ливень не прекратится; если же лить перестанет до заката, я выведу нас к ближайшей деревне, - Ульфрик вернул бутылку с плескающимися на донышке остатками пойла женщине. Естественно, это был самый возможный вариант: отдохнувший король без особых трудностей сориентируется в лесу, да и Фолкрит был относительно рядом. Впрочем, вопреки своим словам, северянин не особо хотел, что бы ливень прекращался. Не хотел это признавать. Что не помешало ему рассмеяться:
- Элисиф, не будьте такой жестокой, пожалейте невинного зверя, - северянин повернул голову, взглядом скользя по изящному изгибу шеи женщины, как и обтянутому тканью круглому плечу. При желании он мог бы просто прислониться бородатым подбородком к этому плечику, мог бы рукой обнять ее за талию, да много чего он мог бы – но не стал.   
- Во время погони за оленем мой конь попал копытом в ямку. Конь, увы, мертв, я, к счастью, нет. Вы же рады видеть своего короля живым и невредимым?, - опять в его голосе были иронические нотки, ответ на ее шутку, попытка разрядить слишком личную атмосферу и отвести свое внимание на более простые и реальные вещи. Напомнить себе, что Прекрасная должна его рассматривать, как узурпатора, тирана, но не как друга – Буревестник вообще не мог позволить себе такой роскоши, как дружбу. Опять зевнув, он потянулся всем телом, слегка неловко – на несколько секунд его щека была прижата к ее виску и щеке, и, будь мужчина моложе лет на 20-ть, мог бы даже покраснеть. Но нет. Вернувшись в прежнее положение, Буревестник продолжил речь спокойным тоном, беседой развлекая ярла:
- Во время Великой Войны мне запомнился один эпизод. Мы преследовали эльфов, это был тяжелый марш через пустыню, и для нордов, не привыкших к местной жаре, он был особо тяжелым. Я тогда все еще не отошел от ранений, но присоединился к своим солдатам, горя жаждой мщения…, - король замолчал, сонно прикрыв веки, вспоминая не самый приятный эпизод из своей жизни. Солнце, жара, песок везде: в еде, в питье, в сапогах, на зубах, в глазах, казалось – даже в крови, бегущий постыдно враг, оставляющий за собой следы пожарищ и убийств, и ненависть. Они жили, держались тогда на одной ненависти.
- В какой-то момент у нас закончилась вода. Глупо, но так часто бывает на войне, ты делаешь глоток из фляги и понимаешь, что еще вчера вылизал ее досуха. Воды не было ни для кого – ни для солдат, ни для офицеров, один только песок до самого горизонта, а сверху, как издевка, морская синева неба. Пару дней мы как воскресшие мертвецы брели по пустыне, согласные душу продать даэдра ради глотка воды перед смертью. И тут – дождь. Все мы стояли, подняв лица к небу, и сходили с ума: капли испарялись раньше, чем достигали земли. Это было невыносимо, казалось, руку подними, и коснешься живительной влаги, - Буревестник невидящим взглядом смотрел на потоки ливня, которые с шумом разбивались об почву, разлетались водяной шрапнелью по листве, ароматом свежести щекотали ноздри.
- Нам едва удалось восстановить дисциплину. А к вечеру мы вышли к крохотной деревушке, и там был колодец. Забавно, правда, - мужчина еще раз зевнул, сам не понимая, зачем это рассказал.

Элисиф, в отличие от обычного, была крайне немногословной. Казалось, на ее месте сейчас не строптивый ярл, которая до конца отказывалась признавать в Ульфрике своего короля и, рискуя даже головой, противилась его политике абсолютизма; нет, рядом с ним сидела обычная женщина… Обычная ли? Не так давно она была королевой всего Скайрима. В недалеком прошлом не было более опасного и коварного врага, чем она – Буревестник хорошо понимал, что Туллий был просто имперской дубиной, и, если бы не его дурацкие имперские чопорность и высокомерие, если бы именно Прекрасная взяла бы в свои ручки войну с Востоком (эти изящные, лишенные уродливой эльфийской худобы, влюбившие всех придворных поэтов, пленительно-округлые ручки), он бы проиграл. Потому что имперцы не могли понять нордских обычаев и законов, не считались с их культурой и естеством, чем воспользовался мятежный ярл. Даже сейчас он понимал, что Запад поддерживает не его, а Элисиф. Она заерзала рядом, смущенная его близостью или просто желая размять затекшее тело, и король бросил еще один нескромный взгляд искоса. На все то же плечо, обтянутое тканью. На изящные икры, сверкнувшие белизной испод подола платья. На нежный капризный рот. На ее профиль, гордый и мягкий, профиль королевы без короны. Какой она оставалась для своего народа даже после поражения в гражданской войне.
- Покоя? Перемирия? Передышки?, - он блуждал по ней взглядом, нескромным, но лишенным откровенной похоти, прямым, но не провоцирующим, заинтересованным, но теплым. Сейчас, вдали от дворца, от своего железного трона, ему не было нужды казаться повелителем, и он мог себе позволить многое. К примеру, опять засыпать ярла историями своей жизни:
- Мне было шесть лет, когда отец, Бергар, Истмарский Медведь, взял меня с собой на охоту. Волки начали сильно докучать крестьянам, и долг ярла обязывал. В отличие от жителей запада, мы, восточные северяне, предпочитаем охотиться без особой помпы, - в голосе Ульфрика засквозила дружелюбная ирония, - а потому отец выехал сам. Все начиналось хорошо, но закончилось так же, как сегодня – мы с ним попали в метель, заблудились, продрогли. И тогда произошло то, что я запомнил на всю жизнь, - король замолчал, приговаривая бутылку, слегка закряхтел от жидкой огненной волны, которая прокатилась по пищеводу, удовлетворенно засопел. Пусть теперь Элисиф касалась его только плечом, и тепло ее тела ощущалось уже не столь явно, но, так же повернувшись к ней боком, Буревестник теперь мог смотреть на нее, и ему это нравилось. Очень.
- Мы выехали на берег Белой реки, где ее русло расширяется, и, на фоне черного от туч неба, буруны штормовых волн казались ослепительно белыми. Отец остановился на берегу, нам в лицо летели снег и пена, и он, Бергар, раскатисто хохотал. Он наслаждался своей схваткой со стихией, он казался древним героем, сказочным великаном, который сейчас ударит коня и прыжком окажется на луне. И я хохотал с ним. Тогда, сопливым мальчишкой, я понял, что вся моя жизнь будет бурей, - Ульфрик прикрыл кулаком рот, сонно зевая. Пусть дождь барабанил по крыше уже не столь сильно и часто, усталость, выпивка и тепло человеческого тела нагоняли сон даже на его крепкий организм. Он даже признавал про себя, что был бы не против вздремнуть на коленях женщины – но, как и раньше, отлично помнил, кто они и какая между ними пропасть непонимания, ненависти и горя; пропасть, выкопанная его руками.
- Я никогда не знал покоя. У меня под носом еще был мягкий пушок, когда я уже вкусил все радости войны, с ее хмельным вкусом побед и горечью поражений. Меня перемололи в катке сражений, жгли в пыточных Талмора, мне кресло заменяло седло, а скипетр правителя – боевой топор. Я не успевал отдохнуть от одной войны, как погружался во вторую, и эльфов сменили изгои, что бы потом их место заняли имперцы…, - мужчина задумчиво прикусил губу, прикрывая глаза от воспоминаний, негромко рокоча баритоном, его грудь медленно поднималась и опускалась под глубокими вздохами под рубашкой. Раскрыв ладонь, он заинтересованно, будто впервые взглянул на пятерню, на мозоли, оставленные рукоятью оружия, на несколько белых ниток шрамов, загрубелые от его походной жизни костяшки пальцев. Король опустил руку к руке Элисиф, демонстрируя, как они не похожи, но ее белизна гармонично смотрелась с его смуглостью, и тонкие пальчики рядом с его узловатыми пальцами казались еще более хрупкими и крохотными. Возможно, между ними и было очень многого, но одного этого жеста хватало для демонстрации, какие они разные. И это только импонировало королю.
- Даже сейчас я не могу себе позволить покой. Я закрываю глаза, и вижу всех солдат, которые пали под моим руководством, ради моих идеалов, ради того, что я считаю счастьем для Скайрима. Они смотрят на меня своими мертвыми глазами, они в немом шепоте шевелят побелевшими губами, они протягивают ко мне изрубленные руки, и, нет, не праздничный шум Совнгарда я слышу, но только плач, и стенания, и горечь. Они пожертвовали своей жизнью ради меня, и могу ли я себе позволить на их костях пировать и отдыхать? Могу ли я наслаждаться покоем, когда я всю жизнь был вестником бури, ломающей жизни и сметающей мир? Не-е-ет, - нордлинг хрипло коротко и очень мрачно хохотнул, но, мгновением позже, уже опять стал просто расслабленным и чуть сонным королем. Не хватало опять вернуться к разговорам о политике, к бессмысленным спорам, не стоило разрушать тот покой, который впервые был между Ульфриком и Элисиф. Кто знает, когда опять у него будет такая возможность просто и душевно беседовать с Прекрасной, и ее слова будут лишены холодной осторожности или отлично спрятанной неприязни. Кто знает, когда они будут так близко, что ее мягкое дыхание будет щекотать его щеку, и он сможет пусть только кончиками пальцев, но касаться ее руки. Увы, Буревестник знал ответ на свои вопросы. «Никто. Никогда. Потому что  я для нее – узурпатор и цареубийца.»
- Скажите, Элисиф, а чего хочется вам? Покоя? Отдыха? Или, может, власти? Что для вас Солитьюд – райские кущи или удобная золоченая клетка? Расскажите своему королю, - пусть северянин и улыбался, но мягко, с интересом и без любой провокации. Разве что в жесте, когда он опять укрыл ее ноги шкурой лисицы, было немного меньше деловитой заботы о подданной, но больше дружбы и тепла.

Ответ Элисиф был одновременно и неожиданным, и предсказуемым. В меру прямым, в меру сдержанным. Король понимал, что женщина не увиливала от ответа, но, как уже было у них заведено, не торопилась открывать все свои мысли. Впрочем, это не мешало ему улыбнуться в ответ и ее честных слов, и последующей объяснительно-извиняющейся быстрой речи.
- Немного разнятся? Х-ха, дорогой ярл, они кардинально разные. Но да, цели у нас общие, - Ульфрик все еще улыбался, изучающе рассматривая в сумраке палатки личико своей собеседницы, с интересом подчеркивая новые его черты. Властную складку в уголках мягких губ. Стальной блеск серых глаз. Отсутствие дрожи в ее теле, хотя он, ее враг, ее тиран, ее мучитель, сидел рядом. Смирилась ли она? Или затаилась как саблезубый, выжидая возможности отомстить за все – унижение, растоптанную любовь, разрушенную жизнь? Буревестник в какой раз вынужден был признать, что он ничего еще не знает про своего оппонента, про единственного человека во всем Скайриме, которому под силу отнять у него власть. Даже если внешне это слабая хрупкая женщина.
- Возможно, я и смогу вас переубедить. Но, возможно, вы не думали об этом?, нет, не мой – ваш взгляд будет первым. Я – Тиран, я – Маркартский медведь, я – Виндхельмский Мясник, предатель, убийца, разжигатель, ксенофоб - Ульфрик с откровенным удовольствием перечислял все оскорбительные и уничижительные «титулы», которыми наградили его враги во время войны, - но я не дурак. И потому вполне могу припустить, что вы более правы. Что процветание Скайрима ограничено не только мечом и огнем. Что наш народ устал от войны. Вам нужно только доказать мне это, Прекрасная, - он принял бутылку, закрепляя свои мысли и ее слова глотком мерзкого пойла. В прошлом он принял решение оставить ее ярлом Хаафингара по нескольким причинам – желание унизить, необходимость предостеречь бунт среди проимперских нордов, более простой контроль над женщиной. Но, по существу, это был арест – он убрал ее от всех государственных дел, перевел в разряд поместной власти, которой оставалось только разрешать споры среди крестьян да пересылать в столицу дань, в цивилизованном обществе именуемой налогом. Теперь, что опять же было и неожиданно, и вполне вероятно, Элисиф подняла голову, требуя, что бы с ней считались. Даже если это требование было оформлено как вежливый вопрос. Выдержать ее прямой взгляд было непросто. Еще тяжелее королю давалась ее близость, слишком уж мало между ними было пространства.
- Что я хочу, - северянин прикрыл веками глаза, задумываясь и удерживая образ женщины перед глазами, - кем я вас вижу? Противником. Опасным, внушающим уважение соперником. Хотя, хотелось бы, другом. Вопрос ведь в другом, мой ярл, совсем в другом, - Ульфрик расправил плечи, выпрямился, нависая над женщиной, закрывая ей своим телом слабый свет угасающего солнца, уже не усталый разбитый приключением норд, но властный повелитель Севера. Которому только дурак будет перечить, только глупец перекроет дорогу, только умалишенный посмеет дерзить. 
- Вопрос в том, насколько я могу вам верить, Элисиф. Откуда мне знать, будут эти руки, - он без смущения или внутренней неловкости, которые испытывал раньше, накрыл своей пятерней ладошку женщины, - в тяжелый для меня момент протянуты с помощью или же воткнут мне кинжал в спину. Откуда мне знать, станут ли эти плечи мне опорой или же вы толкнете меня в пропасть, стоит дать вам шанс, - его ладони по ее рукам скользнули вверх, мужчина сжимал ее плечики нежно, но твердо; правда, в его жестах не было оскорбительной грубости, только властность короля.
- Что я увижу в ваших чудесных глазах, Элисиф, презрение или радость, когда мы встретимся опять? Отчуждение или союз? И, скажите, - он наклонился к ее лицу так близко, что касался носом носика, губами губ, переходя на громкий шепот, - будут ли ваши губы полны лжи и яда, когда вы будете произносить приветственные речи, или же я услышу только правду? Он сверлил ее взглядом, в котором не было злости или холода, но прямой интерес и немного, самую малость, власти. Возможно, король переходил черту вежливости, грань приличия, но он не хотел сейчас взять и разжимать объятия. Нет, все еще удерживая ее руками, ощутимо прижимая грудью к груди так, что тепло ее тела смешивалось с его, лицом ощущая ее дыхание, Ульфрик демонстрировал, что он, Шоровы кости, король. И что если Прекрасной хочется покинуть клетку, созданную его усилиями, ей придется это признать не просто словами – а сердцем. Согласиться, что она в его власти, принять, что он и закон, и судья, и благодетель для нее, опустится перед ним на колени и назвать своим сюзереном.
- Да, я хочу видеть вас своим другом. Хочу, что бы Запад в вашем лице присутствовал в моем совете, что бы вы вместе со мной вносили лепту в процветание Скайрима, что бы все разумные мысли, рождаемые в вашей прелестной головушке, были достоянием нашей страны, а не одного Солитьюда. Что бы вы сидели по правую руку от меня и, повернувшись к вам, я мог услышать все: и совет, и критику, и то здравомыслие, которым не обладаю я, - Буревестник не скрывал своих мыслей, потому что понимал – Элисиф ему нужна. Каким бы не был хорошим королем он, насколько умен не казался Торбьорн, насколько верными не были бы его генералы, но женщине удалось доказать, что она не просто украшение Синего дворца, не просто красивая марионетка в чужих руках; нордлинг умел ценить чужие таланты. Ее связи, ее такт, ее дипломатичность можно, нет, нужно было использовать в государственных целях. И в личных.
- Докажите мне, что мне стоить держать вас близко не как врага с пословицы, а как союзника. Примите моих врагов. Признайте моих союзников. Склонитесь перед моей властью как верный феодал, и я сам разорву оковы, в которые вас лично заключил. Цепи отчуждения и недоверия, которые сжимают вашу шею, связывают руки, моя дорогая Элисиф, - король сжимал ее в объятиях сильнее и сильнее, с нависшей тишиной даже псина не смела скулить, подавленная личной атмосферой, и мужчина ощущал дрожь тела Прекрасной, ее сдавленное дыхание, ее теплую близость. Ее колено, упирающееся в его бедро, ладони на его груди, легкое трепетание ресниц… Возможно, это могло бы перерасти в что-то другое, в иное, но Ульфрик мягко разжал руки и отпустил ее плечи – неподалеку от палатки кто-то трещал сучьями и громко ругался. Судя по голосам, их было явно несколько, судя по брани, искали они точно не благородную парочку.
- Смотри, Энунд, кобыла, даэдра ее за ногу…, - незнакомец хрипло расхохотался, шаги остальных звучали все ближе и ближе к палатке. Буревестник бросил на женщину еще один взгляд и отодвинулся, быстро натягивая сапоги.

Их было трое – норд, орк и босмер. Не смотря на разный цвет кожи, рост и, в целом, происхождение, троих объединял одинаково мерзкие взгляды, щербатые улыбки и настолько разбойные рожи, что было трудно заподозрить их в мирных целях. В сборе разного зела для эликсиров, к примеру, или в тайном поклонении Дибелле. Или что это часть поискового отряда, который должен сейчас прочесывать лес в поисках ярла и короля. Один даже начал рыться в седельных сумках коня Элисиф, когда Буревестник рявкнул на них:
- Какая падаль смеет тревожить покой благородных персон, а?!, - король, гордо подбоченившись, упираясь кулаком в бок, холодным взглядом мерял троицу. «Прямо как в старой бордельной байке – орк, босмер и норд». Уже с первого взгляда ему было понятно, что явились владельцы палатки и, собственно, браконьеры в одном лице: волчьи хмурые взгляды, руки на оружии, простом и дешевом, но зато и доступном, одеты в поношенное тряпье. Первое время они чуть не присели от его окрика, но, заметив, что он один (король благоразумно закрывал своим телом палатку), быстро пришли в себя. Ухмыляясь еще более мерзко (хотя, казалось, куда уж больше), они кольцом начали деловито обступать северянина, изредка бросая взгляды на топор за его поясом; орк даже взял в руки свой ржавый, но от этого еще более пугающий колун.
- Благородные персоны, слышал, кум?, - босмер лихо сплюнул и продемонстрировал Ульфрику улыбку, в которой не доставало нескольких зубов, да и остальные были не в лучшем состоянии. Нордлинг так же сплюнул, со знанием дела, и пробормотал нечто нечленораздельное, отдаленно напоминающее «курва-мать». Орк тоже сплюнул, хотя король уже не мог поручиться, просто за компанию или так же демонстрируя свое отношение к высокопоставленным гостям. Зато мгновенно вскипел, скрипя зубами и сжимая кулаки – не нужно было быть дураком, что бы понимать, куда все клонится. Троица пришла после дождя тихо забрать шкуры, а тут он, один, а их трое, и лес вокруг, даже труп не надо будет прятать, листвой забросают, а остальное волки доделают. «Ублюдки. Говноеды. Выскребыши.» Он не сводил взглядов в троицы, а она продолжала медленно, как свора дворняг подступать – такая же трусливая, настолько же опасная.
- Мы, знаете, люд простой, Ваше Благородие, грязь да мрак, могли и не признать, кто не со двора нашево. Но, знаете, как говорила одна девка, «если воспользовался, то давай плати», - босмер опять сплюнул чуть ли не под ноги Ульфрику, - а вы нашей палаткой, знацца, воспользовались. Верно говорю, кум?, - норд, от которого несло таким сильным алкогольным духом, что можно было коня с ног свалить, согласно кивнул. И тоже плюнул. Так же Его Величеству под ноги.
- Еще и медовуху нашу выпили, наверное. А я ее с зимы гнал, чистая была, как слеза, - опять на листву полетели плевки, босмер даже настолько осмелел, что уже был на расстоянии удара. Естественно, Буревестник мог бы схватиться за топор, пусть их и трое, но вряд ли они сражались с кем либо, кроме обычных крестьян или зеленого змия, а он был солдатом, но пока что не торопился. Потому что их все же было трое, а за его спиной – только Элисиф. Которая, не смотря на все свои титулы, ум и очарование, была слабой женщиной. И еще Скайрим, которому живой король нужнее мертвого.
- Погань, вы на короля рты смеете открывать?!, - Ульфрик угрожающе нахмурил брови, сжимая пальцами набалдашник рукояти топора, злобно раздувая ноздри и кривя губы. В глазах браконьеров мелькнули удивление, недоверие и прочая работа мысли, но ненадолго. Нет, теперь их взгляды стали еще более голодными и опасными.
- Король? Король в Виндхельме сидит, а не по лесам нашенским шляется. Не похож ты на короля, - языкатый босмер осклабился, пятерней сжимая рукоять меча, еще на шажок приближаясь к Буревестнику. Норд-сотоварищ, запустивший было пальцы в косматую бородищу, так же осклабился, добавляя и от себя:
- Мне староста рассказывал, что король на золотом троне сидит, золотой мед пьет, и серебряными пряниками заедает. Что в нем росту пять аршин, и на шее ожерелье из эльфийских ушей, а с черепа командира, который, знацца, имперских говнюков привел, у него чашка сделана. Верно, кум, говорю?, - босмер согласно кивнул, демонстративно сморкнув в пальцы, вытер их об себя. И, вдруг, будто решив и со своей стороны вставить пять септимов, заворчал орк, демонстрируя не вяжущуюся с его мордой прямоту речи и беглость мысли:
- А у ног его лежат три медведя, один о черной шерсти аки смоль, второй бурой шерсти аки кровь, а третий белый как снег, и ежели эльф какой покажется, то они его сразу задирают вусмерть и сердце в клыках королю отдают. А если король говорит, то вместо слов у него гром звучит, и молнии с глаз бьют. Сам видел, когда в Братьях Бури служил. Не, не король ты, мелковат, - он даже с некоторым разочарованием вздохнул, и вздохом ему вторили два остальных товарища. «А ведь говорил Торбьорну, давай выпустим свою монету, так нет – «септим ликвиден, септим нас устраивает». Как еще люд будет знать своего короля, как не по его профилю на кругляках?» Возразить особо было не чем, и, Буревестник, забывшись, даже злобно сплюнув, не отпуская оружия, холодным взглядом меряя браконьеров. Последние, видя его молчание, все больше хохорились.
- Так что, Благородный, выпрыгивай-ка из сапог и снимай свои цацки, да топор в сторону отложи. Так как босым ходить можно, и безоружным ложку держать, а с переломанными руками да ногами не очень. Как и мертвому, - босмер подошел почти впритык, провоцируя, явно зная, что в случае опасности остальные двое бросятся на помощь, чуть-ли не упираясь острым подбородком в грудь Его Величества.
- И бабу, бабу свою того, оставь, - продолжил его речь орк, на свою беду оказавшийся невероятно глазастым, - так как простых девок мы знали, а благородных еще не ласкали. Чай, не случится ей ничего, ежели в компании нашей час проведет, да, кум?, - все трое зашлись грубым злым смехом. Их было трое. Он один. И с женщиной. Естественно, почему бы не посмеяться. Ульфрик тоже улыбнулся, одними уголками рта, и, молниеносным движением прижав руку босмера ладонью к мечу, блокируя саму возможность его вытащить, с хрустом вжал кулак в эльфийскую челюсть мощным апперкотом. Не держи он длинноухого за руку, тот бы мог и в воздух взлететь, а так только мелькнул белками глаз и кулем повалился под ноги своему северному куму. Орк широко взмахнул колуном, со свистом разрезая воздух, но Ульфрик ждал, был готов, и успел уклониться; лезвие топора коснулось по рубахи, но даже не смогло ее разрезать.
- FUS!, - орк шатнулся, взмахнул руками, стараясь удержать равновесие, и этим открыл грудь; пусть на мгновение, но Буревестнику это было достаточно. Лезвие топора вонзилось в грудь, ломая ребра, кристаллами волшебного льда разрывая мышцы и кожу, орк зарычал, выплюнул на подбородок кровь и так же повалился оземь. Буревестник юлой развернулся на каблуках, поднимая топор для отражения удара норда, но тот уже хрустел ветками, вовремя расставив правильные приоритеты. Правда, убежать далеко не успел – топор короля разрезал воздух и голодной к крови сталью впился аккурат между лопаток, нодлинг только захрипел, в агонии ломая руками кусты.
-… гром…вместо слов…значит, ты.., - орк пустил кровавые пузыри и закрыл глаза. Куда больше живучести продемонстрировал босмер, просто бросаясь в ноги королю; лицезреть его разбитое лицо было невероятным удовольствием, и Ульфрик добавил еще несколько раз, поднимая и опуская кулак. И за угрозы, и за опасность, и за непочтение, и за то, что ему пришлось прибегнуть к тууму. Который если и стоило использовать, то для убийства королей. Босмер выл, громко и с надрывом, но за меч не хватался, только закрывая голову руками:
- Пощадите! Обознались! Милости! Естественно, его следовало вздернуть прямо тут, на первом же суку, но солнце спряталось за верхушками деревьев, а эльф был местным. И веревки у Буревестника не было, а вешать на поводьях лошади он всегда не любил. Потому, напоследок хорошенько приложив его пинком по ребрам, северянин остановился, тяжело дыша:
- Скотина. На короля руку вздумал поднимать, - мужчина взмахнул с лица кровь орка и, толчком ноги отпихнув от себя босмера, который упрямо под нее лез, хмуро уставился на последнего.
- Ты дорогу знаешь. По глазам вижу, знаешь. Если выведешь меня к Фолкриту, я тебя пощажу, и позволю унести с собой голову. Смекаешь?, - босмер энергично затрусил головой, орошая листву соплями и кровью, все еще продолжая жалобную песнь «пощадитебольшенебудурадивсехсвятых». Веры ему было мало, но жить точно хотел, потому король просто еще раз, в сердцах, сунул ему в ухо и, пока последний выл и катался на земле, снял с орка пояс. Это не заняло много времени, как и связывание рук босмера. Только все закончив, король наконец-то выдохнул и негромко бросил в сторону палатки:
- Элисиф, надеюсь, вы успели собраться? Кажется, я нашел выход с нашей проблемной ситуации.

Отредактировано Ульфрик I Буревестник (07.03.2016 17:41:45)