Мать никогда не говорила ему, что он лицом в отца. Возможно, потому, что эльфийка никогда особо не обременяла вниманием сам факт своего материнства, и это ярко проявилось ещё на Праздник Новой Жизни в тот год, когда он родился. Не смущало как-то брюхатую и уже не слишком-то юную ушастую, что она веселится со всеми, когда ей бы поберечься. Как итог мальчик, прижитый из-за её выработанного после чрезмерного употребления иммунитета к женским чаям, родился недоношенным, не под звёздами Любовника, как должен был, а в самом начале года. И, стараниями испытывающей периодические угрызения совести матери и сочувствующих окружающих, всё-таки выжил и рос здоровым назло и на зависть всем. Ребёнком он был громким, если болит что или голоден – хрен заткнёшь, но излишних хлопот не приносил, а как научился бегать – и вовсе перестал вечно занятую работой и собой маму обременять. Ну, за исключением моментов, когда он мог попасться представителям Талмора или кляузникам, хотя на деле до подросткового возраста Фаула вопрос о его происхождении даже не возникал, а когда возникал – беспокоила больше клептомания. Что простительно ребёнку – за то взрослого кидают в тюрьму. В купе с волшебными шуточками он был просто болью в задницах всех, особенно более обеспокоенного моральным обликом своего окружения старого каджита Джо'Каррара. Недоношенный полуэльф родился под холодным мерцанием Ритуала, и его не обошла судьба нести в себе некоторые, пусть и не выдающиеся, способности к волшбе. В те времена найти для ребёнка хоть какого-то учителя, несмотря на войну и лишения, стало несложно, ведь следом за войсками Доминиона в город подъехали разные снабженцы. Матери и её наставнику-каджиту, давно ассимилировавшимся в южном графстве Сиродиила представителям подчинённых Талмору народов, всего-то пришлось немного полебезить перед новыми хозяевами и показать свою веру в правильный пантеон. И хоп – мальчуган уже перестал пугать маму крысами в каше. И стрельбище его суровый альтмер, которому эта бегающая кругами головная боль за вовремя подогнанные ингредиенты досталась, к знакомому офицеру три раза в неделю отсылал, чтобы не мешал, вместо уроков. И за уши беспощадно оттягал, а то мало парня, видно, били.
Конечно, со зверушками у сына лесной эльфийки всегда ладилось лучше, чем с людьми, и он уже в три года кошмарил всё живое в округе приступами неразделённой любви. Однако к четырнадцати годам, когда его нечистокровность стала слишком заметной и начала привлекать внимание, ему пришлось научиться прикладывать все усилия, желательно без волшебства, чтобы нравиться всем как пресловутый септим. Вконец устав от жизни в страхе, шепотков за спиной и придирчивых взглядов юстициаров, которые, несмотря на Конкордат, сделали жизнь Лейавина куда невыносимее, чем во время триумфального марша, Фаулрин забрал свою большую собаку по кличке Ниф, кинжал, небольшой скарб и пару полезных зелий из дома и пустился в странствия.
Он очень быстро превратился из городского мальчика, не озабоченной простейшим выживанием шпаны, в сообразительного бродягу. Немало ему в выживании помог подцепивший его при таинственных обстоятельствах каджитский контрабандист со товарищи. Дело в том, что Ниф, дворянской – дворовой, то есть – породы, как и хозяин, псина, выращенная в полной всяких запахов лавке, учуял запашок скуумы, которой Джо'Каррар был не дурак делиться с друзьями в малых дозах за скромную плату. Признаться честно, спасла Фаула магия, в чём он потом, как и в клептомании, подобравшим полуухого малолетку каджитам признался. Но как купил на правду он котов! Поняв, что парниша умеет отвлекать внимание, а на властей, как и многие настоящие босмеры и каджиты, братские народы навек, плевать хотел, лишь бы не попасться на тёмном, контрабандисты взяли его к себе. Ему очень повезло, что Лейавин был молодым котам в новинку, но не ему, и вскоре облазавший все подворотни и канавы в своё подобное жизни сорной травы малолетство эльфошпендель с большущей собакой влился в ряды воскресающей в городе воровской и чернорыночной малины на правах разностороннего молодого таланта. Это была не совсем Гильдия Воров, скорее, то, что от них осталось после чисток. Воры, бандиты и карманники учили проводника и курьера всему помаленьку, от Талмора была хорошо промазанная крыша, ну и вообще босмер хорошо умел как привлекать внимание, когда надо, так и когда надо исчезать. Чувствуя себя уже больше мужчиной, чем мальчиком, Фаулрин залезал в прибыльные аферы с охотой. Мать, успевшая в уме своё чадо уже пару раз схоронить, была в восторге от того, что он сам себя как-то где-то устроил, ничуть не смущаясь странных гостей и поздравляла его с днём рожденья в тот год так, как не поздравляла и не поздравит уже никогда, а вот старый каджит насторожился.
Дело в том, что усатый аптекарь, чьё дело немало выиграло от нашествия Доминиона, но так никогда и не стало очень прибыльным и большим, был котом весьма учёным, верующим, идейным, и занимался излечением скуумовых наркоманов. А Авельда, мать Фаула, лесная эльфийка лет не меньше, чем ста, в стародавние времена осталась при нём посредственной ученицей и помощницей потому, что ей нечем было заплатить за исцеление, а сердце каджита обливалось кровью её отпустить или отобрать последнее. Вот он и держал её при себе и следил, изредка нарушая трезвость наркоманки слабыми курениями или блюдами с "сахарком", а ей ничего от жизни после нескольких лет помрачения рассудка, насилия, унижения и грязи больше для счастья и не надо было. Но когда сын, её собственный сын, приволок домой целый ящик бутылок на сбыт, а Джо'Каррара не было, она не устояла.
Фаул сначала не понял, что произошло. Мать наорала на него и отмудохала метлой, выгоняя из дому, он даже ящик не успел припрятать для вечерней доставки. Он, конечно, побеспокоился, но значения этому не предал, забрав рычащего и скулящего пса (они с мамой не слишком друг друга любили, мама ревновала и требовала, чтобы друг Фаула спал во дворе, что немало юношу обижало), и пошёл задирать рекрутов в стражу на стрельбище. А когда вернулся – весь второй этаж и даже аптека были прокурены таким густым сладким паром, что от одного вдоха кружилась голова, и его мать, развалившись на кушетках с подушками в своём самом нарядном платье, дула вовсю второй флакон скуумы. Да даже каджита вырубило бы после такого, а она? Хохочет, завлекает. У шпановатого и не такого уж хорошего сына Фаулрина просто парализовало волю от происходящего, и то ли от дурмана, давшего в голову, то ли от желания одновременно быть искренне горячо любимым и взрослым, перепробовав всё, но сначала – наркотик (перед девушками полукровка робел), он поддался на уговоры своей славной мамы, почитательницы Дибеллы, Кинарет и Мары, попробовать. Он был уверен, что уж пару бутылок со скопленных уж и не растраченных пока на гульбу денег хватит, чтобы оплатить груз, а его воли – остановиться.
У них было четыре бутылки скуумы, пара мешочков лунного сахара, бутылка флина из Чейдинхола и целый бочонок ротмита, за который они грохнули извозчика и его первого клиента. Для них не было рамок, их несло на парусах наркотической мечты, а лёгкие фокусы не чувствующего истощения и утомления полукровки облегчали убийцам дорогу. Их нашли в комнатушке самого вшивого притона Бравила спустя неделю призванные Джо'Карраром под угрозами сдачи властям хвостатые дружки Фаула. Он был обдолбан, лежал в луже отвратительной смеси грязи, крови, желудочного сока, отрыгнутого напитка и слюней и обнимал захлебнувшийся той же мерзостью остывающий труп босмерки. Таков был бесславный конец Авельды и детства Фаулрина.

Стараниями старого каджита юношу не убили на месте, а вину признали за покойной мамашей. Вообще, не посочувствовать проснувшемуся с трупом в объятьях наивному подростку, у которого от первого и последнего прихода оставалось наследство из долгов и безбрежного ужаса, было сложно даже прожжённым бандюгам. Ещё очень долго Фаул, выполняя задания по хозяйству как двемерский голем – иные ему не хотели доверять – молчал целыми днями, а когда рассказывал, что помнит из моментов угара до пробуждения – в воздухе сами собой, пожирая магический запас, возникали какие-то подобные самым кошмарным дырам Обливиона вещи и места, из которых даже не помнящий об основах космологии парень по рассказам то возносился в Этериус и обнимал Магнуса, то падал в самые вонючие Ямы Периайта.
Своё имя, выплачивая долг, зарёкшийся повторять ошибки скуумовый наркоман, очищал года два, да так и не отмылся. Дряхлеющий каджит, заменивший ему не только отца, как это было с самого детства, но и мать, и убитую ворами беснующуюся собаку, так и не смог наставить его на путь богов, аэдра Сиродиильских и любимых владык дэйдра каджитских. Фаул отказывался, пеняя ему, что мать тоже дюже уповала на защиту высших сил, а за собой сама следить ленилась. В лавке аптекаря больше не видали скуумы, только яды и дорогие редкие зелья, а малина сторожила и полукровку от мудрого кота, и старика от полукровки, и свой товар, хранящийся у них, от хозяев и всех остальных, заинтересованных. В город прибыл новый дуайен Гильдии Воров, и наркоторговцев стали вытеснять. Понимая, что будущего у него в Лейавине нет, Фаулрин, лишь подсохла на дорогах Сиродиила зимняя хлябь 186 года, отправился в странствие по весям со скромным скарбом, луком к нему, но без собаки и дома, в который мог бы вернуться.
Ему ещё в Бравиле во время рокового запоя с матерью кто-то из ночлежки отвесил, мол, больно рожа у тебя, Полуухий, знакомая, больно хитрая, имперская… Конечно, он уже лет пять не знал, так догадывался, что мать его с кем-то из людей согрешила. Думал, спасибо магическим талантам, что с бретонцем – ан нет. Но отца полукровка особо не искал. Катаясь на повозках за спасибо и грязную работу конюха, ведь был от крови эльфов в нём дар с животными язык находить, и грузчика, Фаул проехал почти весь Сиродиил. На дорогах было неспокойно, пару раз он едва ноги уносил в лес и после неделями браконьерил или траву ел, чтобы не умереть, без септима и карты в кармане. Но в итоге навыки никогда нипочём не пропадать встали в парне на крыло. К следующей зиме, слишком холодной, чтобы спать на земле даже в Лейавине, он забрёл в Скинград. И заверте…
Это была очень странная история, связанная с коловианской шапкой на ушах, клептоманией Фаулрина, выпивкой и комнатами двух проституток. Спутанные хозяином заведения ключи привели к тому, что сперва к одной из покупных жриц любви заглянул сильно помолодевший клиент, но это её мало смутило – деньги плочены, а вот другая, обделённая гонораром, когда потребовала плату и получила отказ, закатила скандал на весь постоялый двор. В итоге, после мордобоя уже в общем зале между вышибалами и гостями, перевёрнутых столов, и отлова ушастого двойника и вытрясания из него истории, все, включая девок, смеялись, а Флавий Авидий, вообще купец, а в узких кругах известный как гильдейский перекупщик краденного, праздновал наступление очередного года с счастливым возгласом, что он "дважды отец, поздравьте меня, с-с-сучки!".
Чудо первого праздника своего двадцать первого года жизни полукровка до сих пор вспоминает в самых редких из приятных, самых волшебных снах. Ему потом кто-то из папиной охраны шепнул, что это великое расположение Ноктюрнал.
Флавий Авидий был человеком весьма своеобразным. В юности немало покутивший по всему Сиродиилу и дружелюбным провинциям, сын кого-то из авторитетов, этот имперец, конечно, был порядочной сволочью, но знал цену деньгам и принципам семьи. Он был охоч до женщин разных народов и возрастов, но, вот беда, к сорока годам так и не прижил наследника, которого хотел бы объявить в родном Кватче. Он уже успел жениться на весьма молодой нибенийке Юлиане, но та родила ему дочь. А вновь обретённый, пусть и не факт, что именно его сын, был такой родной, такой сообразительный, такой… Авидий. Только босмер, немного, а так прямо всё в отца.
Мачеху глава семейства просто поставил перед фактом: это Фаустин, он мне сын, живёт с нами, мне помогает, а ты на него накрывай на стол. Удивительно, но Юлиана приняла это с выдохом: "ну хоть пелёнки не меняй" и не пыталась отравить уже взрослое и самостоятельное наследие былых мужневых потрахулек. Более того, она спихнула на полукровку часть забот о своей дочери, и с интересом наблюдала, как худое и нервное не пойми что превращается в настоящего члена семьи и общества.
Стоит признать, они были довольно странной семейкой. Зрелый торговец-коловианец, его молодая бледнокожая жена, годящийся ей в младшие братья полуэльф, защищающий лавку и выбивающий из прокинувших отца уродов долги, а в свободное время занимающийся маленькой сестрой. Конечно, даже отмывающие предметы через Флавия члены Гильдии болтали, мол, наверняка эти двое подло за спиной хозяина дома трахаются, не может же Юлиана одни булочки коричные печь и ребёнком заниматься во время разъездов мужа, но все эти грязные инсинуации семейство как по сговору игнорировало. Пусть даже взявшийся непонятно откуда Фаустин был очень похож на отца повадками, лицом и складом ума, кое в чём его картина мира отличалась, и в ней семья была отдельно и выше всяческих внутренних порывов. Он вообще, отчасти из-за истории своих отношений с матерью и её страшной смерти, отчасти из-за накатывающей неуверенности в себе, довольно поздно начал залезать в девушкам под юбки, предпочитая проституткам девиц из приличных семей со свечой у незапертого окна. Или запертого. Словом, Фауст предпочёл сперва освоиться в новом городе, предварительно заведя себе новую собаку, вторую, третью, и десяток приличных и не очень друзей. Неприятные воспоминания подсыхали в памяти, и жизнь казалась почти беспечной.
Хотя, конечно, проблемы были. Во-первых, разбитное поведение Фауста в группе вышибал мешало ему потом нормально, "по-человечески" общаться с горожанами. Во-вторых, гильдейские, хоть и приняв новичка без прошлого в свои ряды, быстро распознали в парне немалых воровских талантов опасные клептоманию и рисковость, и придержали на организационных работах, чему он вовсе не возражал. В-третьих, его умение драться люто и замирать иной раз лишь на грани от "мокрухи" тревожило даже семью. В-четвёртых, Кватч находился недалеко от границ Валенвуда, и потому смешанное происхождение парня одновременно никого не удивляло, однако привлекало внимание нежеланных глаз и придирки со стороны фракций, делящих в городе влияние. Ему приходилось быть одновременно не тех и не этих, отхлёбывать изрядно говна, подмазывая Талмору, пока отец давал на лапу имперцам, и вообще не светить перед чужаками уши. Однако слава есть слава, и уже не раз попадавший в тюрьму на несколько дней за драки и хулиганство полуэльф стал чувствовать себя совсем стеснённым обстоятельствами. Отец предлагал переехать в другой город, устроиться у знакомых на работу по душе, но оба прекрасно понимали, что сезонные разъезды разъездами, а бросать дом никому из них не хочется, слишком крепко оба, а особенно приёмыш, так и не поведавший историю про смерть матери, к нему сердцем приросли. Пошли другим путём: взяли часть отложенных на приданное маленькой пока Цилле денег, дали выкуп за последнюю неприятную историю кому надо, да поискали среди жителей графства кого постарше и с репутацией почестней, чтобы взял здорового уже лба двадцати пяти лет в помощники, потому что что-то полукровка по жизни умел, но ни одного ремесла не освоил.
Так он на два с половиной года попал на загибающуюся ферму к овдовевшему ветерану. Учить ничему, конечно, старый легионер ушастого не стал, и вообще больше гнобил за происхождение, когда вспоминал об этом, но ухаживать за животными у Фауста всегда выходило здорово, а тут он ещё мог развернуться как следует. Конечно, от тупого физического труда он чуть со скуки не загибался, но через пару месяцев смекнул, что тугой на ухо и подслеповатый имперец любого бандита за батрака возьмёт, ты только его правильно наряди. Так что на ферме очень скоро начали прятаться от наказания и юстициаров контрабандисты, талосопоклонники, ворьё и прочие славные люди, на которых ему через отцовых приятелей во время почти ежедневных визитов в город кивали, мол, надо помочь. А Фаустин Авидий, хитрожопый любитель не слишком обременительной жизни, перекладывал за укрытие на них пахоту и знай себе собак тренировал, учёт вёл, да в город торговать и к семье мотался. И неплохо так денег, надо сказать, поднимал. Чувствовал себя почти солидным человеком, чуть не женился даже.
Однако в начале 193 года его глухое и скрипящее суставами прикрытие умерло во сне, не оставив так пламенно желанного завещания. Фауст, далёкий от веры в богов, как мог божился, что ни он, ни его рабочие к делу отношения не имеют (хотя, конечно, малость слукавил), и охота на ведьм миновала их всех, но ферму выставили на торги, и ставку Авидия-старшего внезапно перебили некие редгарды. На это вложение он со всех хороших людей и меров денег собирал, чтобы совсем не подозрительное укрытие с уже прокопанным в его сторону на четверть чёрным ходом осталось за своими, но не судьба. Фауст переехал назад в Кватч, захватив весь десяток своих собак. Юлиана не была в восторге. Пришлось выкупить с хорошей переплатой соседний ветхий дом и затеять капитальную стройку, но это славно отбилось впоследствии. После того, как все деньги были разделены назад по рукам и у семьи остались лишь собственные накопления, Флавий как раз искал способ прибыльно вложиться, и если детские сёдла на свиней, на которые он подбил одного зажиточного бретонского "друга", этого "друга" разорили, то собаки? Хорошая молва, отличная цена за не породистую, но вышколенную псинку, и вот уже щенки пошли по рукам: два – патрульным, один – любовнице талморского юстициара, дом и хозяйку сторожить. Собаки отлично показали себя в деле, когда надо было искать и всякую контрабандную дрянь. Пожалуй, даже слишком хорошо. Вскоре из-за обвинений, что Авидий ведёт дела не по-братски, и что вообще всё тяжелее в город что-то провезти, сам дрессировщик устроился сначала ночным сторожем, а потом и лично досматривал "особенно подозрительный груз". Внимательность его питомцев была потрясающе податлива мешку золота в руке "папы".
Мохнатая лапа работала хорошо, и семья богатела. На вид всё было замечательно, но самому Фаустину становилось не до шуток. Он опять оказался тонким слоем масла между Талморской рыбкой и имперским хлебом, становилось всё тяжелее выкручиваться, оставаясь приятным и тем, и этим. Часто от него требовали противоположных услуг, и отказываться было весьма болезненно. Не только для него.
Подрастающая и проявившая искру магии Цилла проходила обучение у альтмера, а на отца давили подельники с востока, выспрашивая что-то, что было вовсе не связано с товарами из-под полы. В конце концов бочка этого игристого дерьма рванула: в одну из проплаченных проверок собаки не заметили в ящиках с "утварью и только утварью" запах благовоний, а юстициары при вскрытии обнаружили и культовую утварь, и курения, и, мать его бога в душу, амулеты Талоса и небольшой домашний алтарь. Скандал, суд, кандалы.

О том времени Фаулрин, старательно прираставший к имени Фаустин Авидий и ценностям приличных горожан, вспоминать не любит. Пока его держали в темнице, то собираясь вешать, то не собираясь, но и отпускать не торопясь, то перевозя из Кватча в столицу, то обратно, на его семью покушались пару раз. Пропала Юлиана, отец, получив нож под рёбра и едва выкарабкавшийся с повреждённой печенью, даже под протекцией Гильдии не мог больше вести дела – юстициары следили. Да, конечно, главную роль в подставе и разорении сыграл Талмор, особенно один весьма фанатичный альтмер, которому вся эта местная процветающая малина, в которой заправляли люди и позор мерской крови, была как кость поперёк горла. Но ведь были ещё и заинтересованные стороны: конкуренты, честные торговцы, просто ненавидевшие животных соседи. Словом, никогда не ожидаешь, сколько народу хочет тебе кинжал в спину вонзить за малейшие грешки, плати ты им и умасливай или нет.
Осенью 199 года Фауст наконец-то смог вернуться домой, а встречал его упадок и какой-то тонкий привкус горечи. Отец лежал весь жёлтый, умирая, при нём по дому – псарню продали, получив покровительство, впрочем, и теперь в доме осталось лишь три любимые Циллой собаки – как призрак обитала сестра. Слепая сестра. Что явилось причиной угасшего зрения девушки никто так внятно ему и не ответил, да и побоялся бы, видя, как легко разбивает в кровь кулак об косяк двери при малейшем раздражении осунувшийся и клокочущий весь изнутри от горечи полукровка. Из смутных намёков в речах юморящего даже на смертном одре отца он заключил, что в истории замешан вовсе не алхимический несчастный случай, а сестра, которую обзывали ведьмой, увиливала от ответов. Ты жив, враги отомщены – казалось бы, радуйся! А хрен там.
Оставшийся с сестрой и собаками впятером, без денежной или хотя бы постоянной работы, желательно, не связанной с жизнью на глазах меров и людей, без поддержки Гильдии, которую поднимали после чисток Талмора, Фауст уступил нижние помещения приехавшему в город недавно весьма состоятельному портному-босмеру, а сам стал пропадать неделями, отправляясь на разнообразные заработки из города прочь или просто охотясь и собирательствуя по весям. Сцилла продолжала, да куда активнее, чем прежде, практиковать магию, и помимо лёгкого браконьерства, кормившего собак в тёплое время года куда лучше платы от жильца, и услуг проводника для всякой мелкой нелегальной шушеры, старший брат собирал ей ингредиенты. Дела, казалось, уже понемногу налаживались, хотя не раз и не два Фауст ввязывался в скверные драки, грозил натравить псов и психовал, собираясь подрезать себе уши и наконец избавиться от альтмерских носов в своём заднем дворе. Да и Гильдия понемногу оживала, хотя после облав не вернулась в дело даже треть выжившей кватчевской малины. Всё снова порушили погромы, связанные с приездом Драконорожденного в город.
О, проклятые уши, о, злодолбучий мамин собрат, о, кошмарный пожар и бедная слепая Сцилла! Она уже хорошо ориентировалась в доме на верхнем этаже и запросто выходила на улицу с Рулетом – своим личным хвостатым другом, заменившим ей брата и глаза в одно время, однако беснующиеся люди перекрыли лестницу. Когда полукровка прорвался к дому и разогнал нападающих, потолок уже рушился. Он спустил сестру и её пса на верёвке, а сам, выкидывая своих собак, попал под падающие перекрытия и прыгал без страховки. Даже обожжённые, руки и ноги не подвели, после приземления Фауст смог даже встать и идти прямо, но было совсем не ясно, куда. В Кватче им с Циллой точно жизни бы не было, и, наспех зализав раны, Авидии исчезли из города и двинули подальше от эльфийских погромов, лютующих в Коловии, на восток.