Оказавшись в руках Даверлоса (и придя в сознание), Фемнис все гадал, что же его ждет. В прошлом ему приходилось общаться с сородичами, ухитрившимся пройти через талморские пыточные и выбраться оттуда живыми, но даже болтливые, беззаботные и вечно подвыпившие босмеры деталями своего заключения делились крайне неохотно.
     В отличие от них, Фемнис не рассчитывал выжить.
     Допрашивать его начали уже на следующий день, после того как подлечили и дали вдоволь напиться воды. Камера у него была тесная, но на диво чистая ― как оказалась, не для него, а для почтенных господ, которые время от времени являлись «в гости» к заключенным, которых считали наиболее ценными. Пару раз приходил даже Эриендаль: как всегда, спокойный, расслабленный и с мешочком сушеных жуков в руках.
     Пыточные же располагались в подвале, потому после того, как мирные беседы не привели ни к какому результату, Фемниса, рвущегося из цепей и рук не хуже дикого кота, принялись водить туда. Каждый день утром ― вниз по двум лестницам, вечером ― вверх волоком, да так, чтобы не заляпал кровью белый камень и дорогие, расшитые золотой нитью ковры.
     Каждый день.
     В пыточных его чаще всего приковывали к стене: иногда ― спиной, иногда ― лицом. Трудно сказать, что лучше: знать, какой именно инструмент взял в руки талморский дознаватель, или пребывать в далеком от блаженного неведении. В деле причинения всех видов физической боли альтмеры оказались весьма изобретательны и умелы. Иногда Фемниса били обыкновенной боевой булавой, от которой крошились кости и кожа слезала клочьями, но желтомордые маги ухитрялись исцелять такие раны издевательски быстро. Иногда били кулаками в кованных лунным камнем перчатках. Были и щипцы, и цепи, и иглы, и крючья… Но хуже всего была магия. Изменение, Разрушение и Иллюзии ― Фемнис и представить себе не мог, как заклинания всех этих школ можно было применять к пыткам.
     Он предпочел бы никогда не знать этого.
     Но не это удивляло Фемниса. Не то, в какую его поместили камеру, не то, какими способами пытали, и не то, какие важные талморцы то и дело наведывались к нему, ― а то, какие они задавали вопросы. Ни о Каморане, ни о Гектахейме желтоухие эльфы не заикнулись ни разу ― и слава Й’ффре, потому что в состоянии, когда боль так сильна, что уже не чувствуется, глаза закатываются, по подбородку течет слюна вперемешку с кровью, а язык ворочается во рту, выталкивая наружу неосознанные обрывки фраз, трудно следовать пресловутому: «Я вам ничего не скажу».
     Талморцы спрашивали о волнениях и восстании. Показывали портреты каких-то босмеров, называли какие-то имена. Упомянули Лозу, но Фемнис понятия не имел, где их лагерь, да и о Линндеваре мог рассказать немного. Ему напоминали о его смелых выступлениях на городских площадях, и Фемнис судорожно кивал, задыхаясь и чувствуя на языке металлический привкус крови и желчи.
     Больше ни о каком восстании он ничего не знал. Но талморцы ему не верили.
     И все же Фемнис почувствовал себя чуть лучше, когда в какой-то прекрасный момент ему удалось подловить дознавателя и откусить ему средний палец. Откусить и проглотить раньше, чем его огорошили параличом и с руганью затолкали в глотку щипцы. Изодрали этими щипцами рот, язык и горло, но все время, пока поганые альтмеры пытались вернуть утраченный палец коллеги, Фемнис только бешено вращал на них глазами, без слов упрямствуя: «Все равно переварю».
     Переварить, впрочем, не удалось. В тот вечер, вновь оказавшись в камере и съежившись в дальнем углу, Фемнис рассеянно думал о том, что никому бы не пожелал ощутить, каково это: когда кто-то лезет к тебе в живот за проглоченным тобой пальцем.
     Он не ждал, что кто-то кинется его спасать. Законы Леса всегда были суровы, и слабые или потерявшие бдительность карались согласно им со всей строгостью. Лежа на тонком соломенном настиле в грубой холщовой рубахе и подвязанных веревкой штанах, босой и взъерошенный, Фемнис думал о том, что из всей их компании от него всегда было меньше всего толку. Угоди в эту темницу Филлим или Линндевар, или, упаси боги, Сильвенар или Каморан, или даже Хайон, или Зеленая Леди ― да кто угодно другой, и потеря была бы куда весомее.
     А так… Простых охотников в городе пруд пруди. Фемнис не сомневался: ему быстро найдут замену.
     Щелчок задвижки в глубокой ночи заставил его вздрогнуть и затаить дыхание. Дознаватели не приходили по ночам. По ночам холеные ублюдки спали в обнимку с мягкими шелковыми подушками или такими же холеными шлюхами. У всякого изменения распорядка должна была быть веская причина: альтмеры все делали по заранее составленным планам и расписаниям. Даже чихали небось и то ― сверяясь с положением звезд.
     Но вот голос… Поначалу Фемнис решил, что ему привиделось, что все это ― злые шутки измученного больного разума. Он приподнялся и осторожно обернулся, щурясь в полумраке и одновременно отчаянно надеясь на то, что уши не обманули его, и не менее отчаянно боясь этого.
― Ты… ― прошептал он одними губами, многократно разбитыми и залеченными.
     Только Аальмар Каморан, наступи на него Фалинести, мог додуматься до того, чтобы лично явиться в талморскую тюрьму!
     Не без труда поднявшись на ноги, Фемнис, пошатываясь, подошел ближе к двери и только сейчас окончательно поверил в то, что ему не чудится. О Й’ффре, уж лучше бы это был просто сон…
― Ты совсем, что ли, из ума выжил? ― прошипел он сквозь зубы, забывая боль и истощение за навязчивым желанием как следует пнуть горе-некоронованного-короля под задницу, в которой уместилось прямо-таки несусветных размеров шило.
     Увы, пока дверь еще была закрыта, Фемнис мог в него только от души плюнуть, но вряд ли из этого бы вышел какой-то толк.

     Сказал он. Вспомнил, мать его, кровь свою королевскую…
     И пусть все его мысли ясно были написаны на лице (на котором добавилось шрамов от некогда ужасных ран, залеченных без должного усердия), Фемнис послушался. Шагнул вперед, кивнул, дрожащими пальцами зачем-то придержал чужую руку, делая несколько жадных глотков: зелье было сладковатым, вязким и разлилось приятным теплом по груди, животу и горлу. Подобный эффект имел и ротмит, но, в отличие от крепкого кровяного напитка, зелье исцеления не мутило разум, а, наоборот, только проясняло его.
     Каморан пришел за ним лично. Судя по всему, без помощников, в одиночку. И пусть одна дверь на пути к спасению уже отворилась, таких «дверей», не говоря уже о страже, еще оставалось множество.
     «Тебе не стоило так рисковать», ― едва не сорвалось с растрескавшихся губ. Он еще успеет сказать это Каморану, когда (и если) они отсюда все-таки выберутся.
     Вообще-то, он его скорее отпинает с криками и за шкирку дотащит до Сильвенарового порога ― прям как тогда, когда поймал этого прохвоста на Валенвудской границе. «Духовный лидер, вы в курсе, что кое-кого потеряли? Между прочим, в талморской тюрьме».
     Что ж, паинькой так паинькой. Запасного плана у Каморана, судя по «авось», не было, а у Фемниса и вообще никакого не завалялось. Он уже почти успел смириться с тем, что сгинет в пыточной и станет народным героем, и молодые симпатичные матери будут называть в его честь своих любимых новорожденных…
     Желательно, конечно, мальчиков, но пару девочек он бы тоже перетерпел.
     Фемниса так и подмывало спросить, какого скампа этот недо-король вытворяет, когда тот как-то нездорово разулыбался и принялся ломиться в дверь к местному управляющему, которого Фемнис по привычке так и норовил обозвать древождем. Каморан, ей-богу, хозяйничал, как у себя дома!
     Впрочем, вокруг ведь высился Валенвуд. Он, в каком-то смысле, и был дома.
     Слизывая с губ остатки зелья, Фемнис бесшумно вышел из камеры следом и настороженно огляделся, прислушиваясь. Дверь он оставил притворенной, чтобы та ничем не щелкала и не скрипела петлями. Через пару метров темный, устланный дорогим ковром каменный коридор сворачивал и заканчивался просторным лестничным пролетом, и вот как раз там, на этом пролете, тихо бряцал доспехами талморский стражник. Фемнис видел его почти каждый день на пути в пыточную: высокий, статный, высокомерный… В общем, такой же, как и все альтмеры.
     По первому этажу кто-то ходил. Мягкая поступь ― маг, эмиссар или какой-нибудь ученый. Что ему понадобилось здесь ночью, оставалось только гадать. Фемнис, впрочем, предпочитал молить Й’иффре свалить этого мага сердечным приступом, а еще лучше ― мучительной агонией какой-нибудь лихорадки.
     Щелчок из-за спины и тихий оклик заставили Фемниса развернуться и прокрасться в конец коридора, а там, мимо Каморана и отворенной двери, в кабинет.
― Ты ведь уже знаешь, как мы попадем наружу? ― шепотом вопросил он после того, как покрытая искусной резьбой дверь вернулась на свое место. И пригрозил устало, но на полном серьезе: ― Если не знаешь, я тебя придушу.

     Не стоило так рисковать. Не стоило, ― свербело в мозгу. Не стоило, не стоило, не стоило!
     Нельзя было! Не должен был! Не имел права! Проклятый эгоист хоть на секунду задумался о Валенвуде, о Сильвенаре, о своем народе и его будущем? О том, что станет с Лесом, окончи он свою жизнь в когтях талморского Орла?
     И ради чего? Ради спасения какого-то охотника из глухой деревни?..
     Помогая Каморану заваливать дверь, а затем наблюдая, как тот выламывал решетки со звуком, способным поднять ото сна и мертвого, Фемнис чувствовал, как в груди нарастает паника, и бороться с ней становилось только труднее. Каморан спешил, прутья поддавались, а Фемнис все ниже пригибался к покрытому расшитым ковром полу, затравленно озираясь и прижимая к голове острые уши.
     Он знал, что будет делать, если альтмеры вломятся сюда слишком быстро, ― кинется вперед и хоть немного задержит их в дверях, давая Каморану лишние мгновения на побег.
     И снова: к чему все это? К чему такой риск, Ваше Валенвудское Величество?
     Но ― нет. По-видимому, этой ночью Й’ффре пребывал игривом настроении, и вместо героического самопожертвования Фемнису пришлось совершить неуклюжий прыжок из окна талморского посольства. Не выломанный до конца прут оставил на боку жгучую ссадину. Замедлить падение тоже оказалось решительно нечем, и Фемнис сперва сгруппировался, как дикий кот, а затем продолжил грузное приземление перекатом, равномерно распределяя силу удара. Ребра, казалось, заныли все сразу под аккомпанемент взметнувшихся в воздух палых листьев, но уже мгновение спустя Фемнис был на ногах и устремлял свой горящий взор к окну, опасаясь увидеть там страшного, как чудовище из ночных кошмаров, талморца с освежеванной босмерской тушкой в руках.
     И снова нет! Каморан вылетел из окна с такой сноровкой, будто занимался этим всю свою сознательную жизнь.
― Бежим! ― сграбастав своего короля на наиболее выступающую конечность, Фемнис рванул в чащу, совершая прыжки, которым позавидовал бы и сенч-тигр. Если даже Каморан пытался ему возразить, то грохот собственного сердца в ушах не позволил Фемнису узнать об этом.
     За спиной нарастала шумиха. Посольство пробуждалось, подобное огромному, ленивому, но безжалостному зверю, которому только позволь встать на ноги ― и уже не сбежать, не скрыться. И Фемнис смутно подозревал, что им не добраться до безопасного места раньше, чем их, одиноких и практически беспомощных, накроет тенью этого зверя.
     Терпкий запах псины и гнилого мяса ударил в нос, и Фемнис резко остановился. В любой другой момент он, учуяв волка в ночном лесу, немедля бы взобрался на дерево, не желая стать ничьим ужином, но сейчас и обстоятельства были совсем иными.
― Ты умеешь заговаривать зверей? ― чуть не с наскоку плюнул Фемнис в лицо Каморану, вцепляясь тому в плечи. Когда-то мать ему говорила, что все бойчи это умеют, но ни разу не смогла объяснить, почему же тогда и тетку, и бабку, и старого рыбака с семьей задрали в лесах медведи, волки и сенче-тигры, оставив лишь обглоданные кости за изорванное тряпье.
― Альтмеры смотрят магией, видят жизнь даже в самых густых кустах! Но в Лесу полно жизни, а волшебный глаз не такой зоркий, ― протараторил Фемнис, напрочь забыв и более подходящие «умные» слова, скатившись в совсем простой босмерис, и то, что Аальмар куда больше него смыслит в магии. ― Мы затеряемся!
     Его уже не волновало то, что в волчьем логове ему скорее откусят голову, чем пригреют. Не беспокоило то, что он практически ничего не знал о работе заклинаний, на недостатки которых надеялся. Первобытное желание спрятаться от самого страшного хищника в Валенвуде, пусть и пришедшего из чужих земель, мутило разум, и Фемнис торопливо полез в узкую, поросшую высокой травой нору, из которой ощутимо тянуло теплом, сырой шерстью и нежным ароматом молока.

     Пришел в себя Фемнис только в самом глубоком расширении норы, в душной тесноте, темноте и окружении нескольких пищащих мохнатых тел и одного ― большого и бесшерстного. Мать-волчица неплохо справлялась: волчат было четверо, и все ― активные и упитанные. Когда один из них полез лежащему на боку Фемнису на лицо, корябая тупыми когтями кожу, тот сообразил, что громкая возня может привлечь внимание преследователей не хуже, чем испуганный крик оленя или внезапно взметнувшаяся из кустарника стая птиц. Ерзая на теплой, смердящей волком подстилке, он попытался, в первую очередь, успокоиться сам ― ведь звери, как известно, чуют страх ― и только потом принялся бесшумно баюкать волчат, ласково трепля их по пушистым загривкам. Магия ли, удача ли, но те быстро затихли и сбились в клубок у Фемниса под боком, практически лишая его не столько возможности, сколько морального права двигаться и тревожить их безмятежный детский сон.
     В норе стало слишком тихо. Борясь с собственной фантазией, которая за отсутствием непосредственной угрозы подбрасывала ему образы множества косвенных, Фемнис только и делал, что старался не дышать и напряженно прислушивался к происходящему на поверхности.
     Опустив взгляд от землистого свода норы, он наткнулся на тускло поблескивающие в темноте глаза Каморана… и почему-то ему стало немного не по себе.
     Как если бы он ошибся, и эта ошибка вполне могла стоить им жизни.
     Что ж. Волчья нора была не только убежищем, но и ловушкой, и, если талморцы обнаружат их здесь ― пиши пропало, и не поможет уже никакая магия.
― Слышишь что-нибудь? ― прошептал он одними губами. Вовсе не потому, что полагал, будто у Каморана слух острее, а потому что не знал, должен ли извиниться или, наоборот, нахохлиться, уверенный в своей правоте, или еще чего. Полная тревожного ожидания тишина вдруг показалась невыносимой.

     Обшиканный потенциальным Его Величеством, Фемнис, сам как волчонок, прижал уши и втянул голову в плечи, про себя радуясь тому, что его в темноте не видно, и стараясь сделать так, чтобы и слышно тоже не было. Волчата во сне сопели и смешно похрапывали. Маленькие твари, наверняка успевшие отведать плоти особо неуклюжих босмеров. Или нет? Судя по сочетанию запахов, волчата только-только начали переходить с молока на мясо.
     Невелика разница. Значит, на фемнисовых сородичей охотилась их мать.
     О матери, к слову, он вспомнил сильно позже, чем разлегся на ее подстилке. Всех богов ради, кто будет думать о какой-то волчице, когда тебя по пятам преследуют талморцы? В тот момент, когда Фемнис нырял в нору, он был совершенно уверен в том, что, не моргнув и глазом, свернет шеи целой волчьей стае, лишь бы укрыться от взора Золотого Орла.
     И уберечь Каморана.
     Неожиданную развернувшуюся наверху баталию невозможно было истолковать неверно. Затаив дыхание, Фемнис слушал альтмерские высокие голоса, волчий рык и визг и какой-то гибкий клокочущий звук, характерный для множества заклинаний. Волчата заворочались, заворчали, тихо поскуливая, но успокоились вновь, едва Каморан подгреб всех четверых к себе. А пока возился, задел сородича, и Фемнис явственно ощутил, как мелко и напряженно дрожала его рука.
     И, пожалуй, ощутил себя виноватым…
     Перед кем? Перед лесным зверьем? Дурь какая.
― Я… что?
     За то время, что снаружи шумели и возились, вероятно, выискивая вдруг оборвавшиеся следы, Фемнис успел задремать чутким тревожным сном, полным кошмарных пережитков недавнего плена. Он хмурился и мелко вздрагивал, а заслышав Каморана, мгновенно вскинулся и вовремя вспомнил, где находится, ― иначе со всего маха вписался бы спиной в низкий земляной свод.
     И пусть казалось, что времени прошло очень много, в Лесу по-прежнему царила ночь. Выбравшись следом за Камораном, Фемнис долго медлил, прежде чем подняться на ноги. Увиденное было ожидаемо, но радости, увы, не принесло. Прогалина была истоптана тяжелыми сапогами, кое-где еще дымилась почерневшая жженая трава. Здесь же были и волки: помельче и покрупнее. Самец ― обыкновенный бурый, меткий удар булавы смял его череп в бесформенное месиво из костей и крови. Волчица же обладала дивной красоты шерстью ― черной, как уголь, и одновременно посеребренной призрачным лунным светом. Она лежала на боку, вывалив язык и вытянув длинные стройные лапы, и ее долгий, навеки застывший взгляд был обращен к логову.
     Глядя на нее, Фемнис поджал губы и тяжело вздохнул. Кабы не он… И, в то же время, малым ли он жертвовал ради того, чтобы лишний раз подтолкнуть Каморана к полагающемуся ему трону, а Валенвуд ― к желанному благоденствию? Так пусть же и Лес, в конце концов, жертвует.
― Зачем они тебе? ― вполголоса пробормотал он, хмуро глядя на сородича с полной рубахой живых волчат. ― Придушить будет милосерднее.